Ей следовало являться к Раньеро Калцабиджи по его вызову, но Айша обнаружила, что и в этом нет заведенного порядка. Таким образом, Айше платили, дали крышу над головой, она жила рядом с белыми людьми, но никогда не испытывала такого гнета, как в «Каскадах». Айша научилась смотреть людям в глаза, а не упирать взгляд в пол, когда к ней обращались. Она научилась притворяться, будто разбирается в трудных делах, которые все находили легкими, и подражать окружающим так хорошо, что никто не заподозрил ее в невежестве. Айшу посылали за покупками, и когда ее впервые отчитал повар, она научилась торговаться и сбивать цену на продукты. Ее просили выводить Эдуардо «подышать воздухом», и Айша с удовольствием гуляла по соседнему парку, наблюдая за людьми и прислушиваясь к разговорам, пока Эдуардо играл со своим обручем и палкой. Айша разобралась в том, как ведутся дела в доме и как состоятельная семья распоряжается своими финансами. Айша узнавала Париж, что, как она полагала, позволит ей легче ориентироваться в будущем. Впервые обретя крышу над головой, она могла уединиться в крохотной комнатке для служанки. У нее никогда не было возможности предаваться мыслям в тепле и уюте. Самыми странными были музыкальные вечера. В удачные дни Раньеро де Калцабиджи приглашал Айшу к себе после ужина и давал ей уроки пения. Ей приходилось учиться читать ноты, что давалось нелегко, но Раньеро проявлял терпение. Первые мелодии Айша пела из оперы композитора Рамо; либретто было написано на французском языке, и она усваивала слова гораздо легче. Когда Айша в конце концов добралась до итальянского, работа показалась удивительно простой, ибо она каждый день слышала, как домочадцы разговаривают на этом языке. Айша испытывала все большее благоговение перед Раньеро: этот образованный человек часто принимал у себя выдающихся людей; его знали в Европе как издателя великого Метастасио, к тому же он слыл хорошим математиком. Спустя три недели его состояние, казалось, улучшилось, и уроки музыки стали продолжительнее. Домочадцы посвятили ее в историю его болезни, сказав, что в критические периоды он обычно встает лишь утром, а к середине дня, совершенно измученный, ложится спать. Ночью Раньеро надевал перчатки, чтобы во сне не разодрать себе кожу, и давно отказался от лечения, предложенного врачами. Слуги цинично говорили о провале затеи со знаменитыми «Золотыми каплями», и Айша догадывалась, как обозлит Генеральшу то, что о ее изделии столь нелестно отзываются люди, живущие с ней под одной крышей. Слуги жалели Раньеро, ибо даже в самые тяжелые дни он проявлял сдержанность и щедрость. Однажды вечером Раньеро велел Айше последовательно петь все гласные звуки в пределах ее диапазона. К несчастью, она вообразила дикого животного, воющего на луну, и ее голос сорвался. Айша рассмеялась. Удивленно посмотрев на нее, Раньеро тоже рассмеялся. Отвернувшись от фортепиано, он положил руки на колени: — Я так и не объяснил, чем мы занимаемся. Вы не угадали? — Айша покачала головой. — Я боялся, что эта мысль не исчезнет, если облечь ее в слова. Если я предложу вам говорить, то вы больше не сможете петь. Но ваш голос уже сформировался, и более того, он сохранил прежнее очарование. — Немного подумав, он добавил: — В опере есть нечто примитивное. Люди идут в театр слушать оперу, облачившись в лучшие наряды, и считают ее очень утонченной, но привлекательность оперы проста. — Раньеро встал и начал расхаживать по комнате. — Только представьте себе, как в опере звучит голос певца: легкие наполняются воздухом до предела, затем следует мощный выдох, возникает высокий звук. Из глубин нашего существа вырывается крик и проникает в эфир. — Подойдя к окну, Раньеро повернулся и взглянул на нее. — Вы следите за моей мыслью? — Да, месье. — Итак, получается крик, но управляемый. Нет, крик неуправляем, иначе он станет сдавленным. Он направляем. Ограниченный словами, этот крик выражает боль, желание или страсть. Слова не должны мешать музыке, они должны быть ее естественным дополнением. Только тогда они способны передать красоту. — Слова нужно писать после того, как сочинят музыку, чтобы они соответствовали ей? — И то и другое взаимосвязано, либреттист и композитор работают вместе. Но одного я не выношу: неуклюжего, искусственного языка оперы. Я хочу найти слова, адекватные самой лучшей музыке, не искажающие и не принижающие ее. Поэтому мне пришлось вернуться к чистой мелодии. Вот чем мы занимаемся: мы учим друг друга. Я учу вас петь, а вы меня — слышать. — Как это может быть, месье? — Музыка проникает из сердца в сердце. Эта сила есть в вашем голосе, произносите ли вы звуки или не… способны волновать людей. Я заставил вас петь чистый звук, затем знакомые вам песни с непонятными мне словами. Как та песня, в которой мужчина захотел умереть: в ней было название реки. — Макуба. Раньеро кивнул: — Я слушал эти таинственные слова, наблюдал за вашими ртом и губами, слышал сплав слов и музыки. — А когда я пела на французском и итальянском? — Я наблюдал за вашими глазами, когда вы впервые открыли для себя оперу. Когда вы пели, опера для меня тоже звучала свежо и по-новому. Затем я написал новые слова: все, что вы пели за последнее время, стало моим. — Мне понравились эти слова, — сказал он и посмотрел на пол. — Спасибо вам. Ваше обучение почти закончено. Надеюсь, скоро вечерами я начну выезжать, и учить вас мне будет некогда. Что же касается вас, думаю, синьора Балетти права — вы должны стать певицей. — Это та дама, которую я видела в Сен-Жермене? — Да. Она настаивает, чтобы мы отвезли вас к ней домой. Завтра вечером вы выступите перед ней. Она просила об этом раньше, но теперь время пришло. Вы можете заниматься с учителем, который лучше меня. Айша вздохнула. Трудная работа по дому и в саду, часы, проведенные с Эдуардо, вечера у пианино сменятся новыми трудностями и новыми опасностями. Ее охватила тревога и чувство утраты; быть даже самым презренным обитателем в доме в Пасси казалось лучше неизвестности, ожидавшей ее впереди. Раньеро хотел заговорить снова, но его прервал стук в дверь — пришел граф де Брель, элегантно одетый мужчина лет тридцати. Он с досадой посмотрел на Айшу, поэтому Раньеро, вздохнув, отпустил девушку и предложил графу сесть. Айша поднялась наверх, в свое убежище под черепичной крышей, зажгла свечу и, разложив на дощатом полу лист бумаги, начала писать очередное письмо маркизу де Ришмону. Со дня прибытия в Париж она написала ему уже два письма и получила от этого удовольствие. Имея под рукой столько красивых образцов письма в атласах, Айша значительно улучшила почерк, и это искупало вину за позорные каракули, оставленные ею в Орлеане. Как приятно доверять человеку, даже если он далеко и не может ответить ей, поскольку она не оставила обратного адреса. Впечатления Айши о Франции ложились на бумаги и избавляли девушку от страданий, причиненных одиноким путешествием и клятвой, которую она дала. Как это свойственно девочкам, Айша быстро реагировала на слова других и всегда, как говаривала Лори, была готова высказывать свое мнение по любому поводу. Но после смерти Жозефа ей некому было доверить свои мысли; даже Флорус пошел своей дорогой и снова оставил Айшу одну. Только маркизу Ришмону она могла открыть свои мысли. Сочиняя письмо, Айша размышляла о том, что отличает его от Раньеро де Калцабиджи. Оба казались ей необычайно образованными людьми, но пытливый ум Раньеро не раз помогал ей найти выход из положения. Айша получила место горничной, умеющей читать, писать и считать, хотя ее положение совсем не вязалось с ее редким голосом. Ум щедрого маркиза был практичным и проницательным. Он легко объяснял все, чуждаясь покровительственного тона. Именно ощущение, что ее слушают, а не хвалят за вокальные данные и нудную работу по дому, доставляло удовольствие Айше, пишущей в Орлеан. В письмах она не выдавала секретов: они рассказывали о ее путешествии и впечатлениях о французской жизни. Айша скрывала свою ненависть к французам, не желая обидеть маркиза, но беспощадно критиковала их, если ей удавалось сделать это остроумно. Не успела она дописать письмо, как ее внимание привлекли голоса. Комната Айши находилась над квартирой Раньеро, поэтому она слышала, как беседуют внизу мужчины. До нее доходил сердитый голос графа де Бреля. — Как бы подробно я ни старался объяснить это дело вашему брату, он, видно, никак не может ухватить суть. — Пожалуйста, объясните еще раз, — просил Раньеро, — и я скажу вам, что об этом думаю. Айшу поразила разница между акцентом ее работодателя и утонченным тоном посетителя, а также превосходные манеры итальянца, старавшегося не показать, что его задевает высокомерие собеседника. — Все просто: самые большие призы в каждой лотерее получают ничтожества. Пока ни один достойный человек не выиграл даже ста ливров. Вся тяжесть этой работы ложится на меня. Я пропагандирую лотерею в салонах, и хорошо воспитанное общество Парижа уже сомневается в моей надежности… даже в моей честности. Надо что-то предпринять до следующей лотереи. — Где она состоится? — На званом ужине у графини де Бриссак. Все пройдет как обычно: у нее установят кастельетто. Но скажу вам, Калцабиджи, если только главный приз вытащит не известный этому обществу человек, а какой-то незнакомый портной, как в прошлом месяце, этому предприятию наступит конец. Жаль, что я согласился на столь рискованное дело. Знай я, что ни одна важная персона не… — Похоже, вы забыли, — резко прервал его Раньеро, — что в лотерее рискуют все. Мы никогда не утверждали, что выигрыши достанутся самым богатым. — В следующий раз должно произойти именно так: это ведь просто. — Что? Вы собираетесь жульничать? Этого нельзя делать. Айша заинтересовалась этим разговором. Она видела кастельетто — сооружение из дерева и бронзы, напоминавшее миниатюрный замок — вот откуда взялось это название. Сложная система пазов и рычагов предназначалась для того, чтобы вытолкнуть пять деревянных шариков с вырезанными на них цифрами. Эдуардо увлекался этой игрушкой, стоявшей в его комнате для уроков, так как ею явно не пользовались по назначению, — отбирал шары с лотерейными номерами. Айша, знала, что братья занимаются лотереей и во Франции каждая провинция проводит собственную лотерею. Билеты покупали люди всех сословий. Она вспомнила, что мадемуазель Антуанетта рассказывала об успехах Вольтера, выяснившего, как проводится лотерея в Шампани. Разобравшись во всем, он выигрывал огромные суммы, пока поумневшие власти не изменили правила. Говорили, что такого рода недочеты исключены в предприятии Калцабиджи, где все вероятности уже подсчитаны Раньеро. Года два братья добивались, чтобы им дали разрешение провести большую лотерею от имени казначейства в интересах короны, но Министерство финансов воспротивилось этой затее. Из разговора внизу стало ясно, что Калцабиджи надоело ждать официального разрешения и братья решили устроить частную лотерею. Людьми, продававшими билеты в лавках и на фабриках Парижа, вероятно, руководили извне, ибо Айша не замечала, чтобы кто-то часто наведывался в дом. С другой стороны, продажей билетов заинтересованным сторонам в лучших домах столицы явно занимался один граф, утверждавший, что он вносит деньги в большой фонд, необходимый для функционирования лотереи. Очевидно, ему больше не нравилось вкладывать в это деньги. — Вы, итальянцы, не понимаете моего положения. Вы не вращаетесь в наших кругах, вот почему вы втянули меня в это дело. — Простите, но мысль использовать кастельетто на вечеринках принадлежит вам. — Да, но как частное развлечение. Теперь же сама лотерея становится публичным посмешищем — скоро закон настигнет нас. — Вряд ли это возможно: я знаю как минимум двух чиновников из Министерства финансов, регулярно покупающих билеты. Никому нет смысла доносить на нас. Именно секретность этого предприятия привлекает общество. — Уже не привлекает. Особенно после того, как очередной счастливчик загулял, купил новый экипаж, подарил своей неряхе-жене безделушки и пышные наряды, весь день катается по Булонскому лесу и заговаривает с сидящими в каретах графинями, будто он Сулейман Великолепный! Да любой аристократ догадается, откуда у этого мелкого выскочки-торгаша взялись деньги, и все выкажут ему презрение. Пусть на этот раз приз будет больше, но если выигрыш достанется простолюдину, нам конец. — Успокойтесь, — сухо сказал Раньеро. — Все складывается в вашу пользу. — Мой дорогой, я не хочу перебирать возможности. Мне нужна определенность. — Вы позволите мне заметить, что занимаетесь не тем делом? В этот момент разговор снова прервался: Айша услышала, что к ним зашел Гульермо, затем все перешли в другую часть комнаты, и она уже не могла разобрать, о чем они говорят. Айша легла на кровать, положила руки под голову и задумалась о предприятии братьев. Они не были влиятельны, поскольку происходили из мелкого дворянства Ливорно, однако извлекали прибыль из всех слоев парижского общества; их союзником, хотя и неохотно, стал французский аристократ. Айша решила поскорее купить лотерейный билет и улыбнулась, вообразив, что выиграла большой приз… как тогда оцепенеет граф де Брель! Она представила, что на Калцабиджи доносят, и уже видела, как полиция нагрянула в дом, отчего Генеральша и повар начали негодовать и протестовать. Все закончилось тем, что братьев вместе с кастельетто увезли, а слуг часами допрашивали. Айша похолодела при этой мысли. Раздевшись, она погасила свечу, свернулась в постели и натянула одеяло до самых ушей. Визит к Сильвии Балетти состоялся на следующее утро. Братья отправились слушать оперу в Итальянский театр, оставив Айшу в доме Балетти у двери кухни, где собирались отужинать после спектакля. В тот вечер Сильвия не пела, и Айшу пригласили наверх в салон, где хозяйка принимала двух гостей. Стоя в углу в своей скромной одежде служанки, Айша не решалась посмотреть им в глаза. Сильвия откинулась на роскошные подушки, ее одежда, медового цвета кожа, искусно накрашенные ресницы и щеки придавали ей сходство с восточной королевой. Айша ощутила в комнате круживший голову запах мускуса: она знала от мадемуазель Антуанетты, что мускус устарел и в моду вошли ароматы цветочные, но Сильвия сама создавала моду — она стремилась к роскоши и добилась своего. — Вот чудо! — воскликнула Сильвия. — Месье Калцабиджи любезно одолжил нам Шарлотту до своего возвращения, но предупредил, что петь она не будет. Ни одна нота не прозвучит, пока он не явится к нам на ужин. — Сильвия посмотрела на Айшу. — Дитя, мы не сделаем тебе ничего плохого. Подойди поближе. — Айша заглянула в ее спокойные черные глаза. — Как моя подруга, Генеральша, обращается с тобой? — Хорошо. Спасибо, мадам. — Ты добилась успехов на уроках? — Думаю, да, мадам. — Споешь нам сегодня вечером? — Если синьор де Калцабиджи пожелает. Сильвия приподняла брови и решила проверить знания Айши, перейдя на итальянский язык. Айша отвечала кратко и уклончиво на том же языке. Сильвию заинтриговали ее сдержанные ответы. Она умолкла и дала понять своим гостям, что предоставляет им свободу действий. Одна дама, казалось, почти уснула. Другая, в облегающем зеленом платье, усеянном мелким неровным жемчугом, с независимым видом обратилась к Айше по-французски: — Видно, ты собираешься выступать на сцене? — Мадемуазель, я… — Что ж, мы слышали, как ты разговариваешь… самую малость. Посмотрим, как ты двигаешься. Лучше сними чепчик. Положи его в карман и убери передник. А теперь пройдись туда и сюда, но, пожалуйста, так, чтобы твоя голова была повернута к нам. От такого обращения Айша почувствовала себя как зверь в клетке. Сонная молодая особа вдруг села и томным голосом удивленно произнесла: — Боже мой, настоящая пантера. — Видите? — заговорила Сильвия. — Полагаю, кое-что можно предпринять. — Она была у Лани? — Еще нет. Пожалуй, опера вряд ли подойдет ей, несмотря на прекрасный голос. Что ты думаешь насчет Комеди-Франсез? — обратилась она к Айше. — В самом деле, — отозвалась женщина в зеленом. — Осанка хороша, но манеры вызовут смех. Понадобятся годы тренировки, многие годы, прежде чем она сможет произнести хоть слово. — А ну-ка посмотрим! — Сильвия встала и взяла Айшу за руку. — Оставайтесь здесь, дамы, пока я не подготовлю девочку к прослушиванию. — Невзирая на их возражения, она увела Айшу в соседнюю комнату. — Мадемуазель Лефель вряд ли стоит говорить о тренировке — она создана для театра и, если не ошибаюсь, ты тоже. Разденься и позволь мне подобрать что-нибудь. Слава богу, что я с детства сохранила все, иначе любое платье повисло бы на тебе. — Айша подчинилась — заинтригованная, настороженная, но ничуть не встревоженная. Энергия Сильвии вселила в нее уверенность. Актриса разглядывала Айшу, стоя в отдалении. — Гм, на тебе отличная пара чулок! Впервые увидев тебя, я едва не подумала, будто ты служанка веселой госпожи и только что сбежала с ее драгоценностями. Я была права? — Нет, мадам, но я приберегу этот намек на будущее. Сильвия рассмеялась: — Тебе не захочется прислуживать, когда ты почувствуешь вкус денег, которые зарабатывают актрисы. Примерь вот это.