— Ответили ли вам боги, добрые люди? — вошел в ворота загорелый рябой мужик с ярко-рыжей окладистой бородой и взлохмаченными волосами. Если бы не неизменный для всех волхвов серый балахон с капюшоном, опоясанный пеньковой веревкой с узелками на конце, его можно было бы принять за обычного пахаря, возвращающегося с утреннего покоса. — Дары мы Заре принесли, отец, — поклонилась ему Пребрана. — Просим в исцелении помочь. Кому кровушку остановить, кому кожу выбелить. — Ого-о… — охнул волхв при виде лица девушки. — Да, вижу, и вправду дело у вас к богине важное. — А коли так, — подал голос Середин, — не могла бы богиня в лице своего служителя сменять нам пару новгородских чешуек на хорошую барсучью мазь? Только не на жир простой, а с травами лечебными. Точнее, с ромашкой, маком и воском пчелиным. Или хотя бы с медом. — Дерзок ты, человече, коли не милости у богов, а товара просишь, — покачал головой мужик, поглаживая бороду. — А ну, заместо барсучьей, они тебе медвежью пошлют? Тогда и брать не станешь, и дары обратно унесешь? — Нету, значит, мази? — понял ведун. — За две чешуйки? — Волхв перевел взгляд на девушку, прицокнул языком: — Нехорошо… А мази за две монеты у меня нет. Боги не торгуют своей милостью. Они одаривают. Или отказывают в ней. Тебя тоже зашибло, грубиян? — Зашибло, волхв, — признал Олег. — Мало зашибло, — холодно ответил мужик. — Ждите здесь. Он ушел за истуканов, открыл низкую дверцу в задней стене и вскоре вернулся с небольшим туеском. — Грешно к богам грязными приходить, люди. Хоть и с дороги, а перед святилищем омыться надобно, а не нести сюда пыль четырех дорог. Вот, возьми, красавица… — Он протянул туесок Пребране. — Сейчас в баню идите. Мойтесь, парьтесь хорошо. Как невтерпеж станет, мазью этой место увечное намажьте. Вы двое, — указал он на холопов, — спать ложитесь, у вас и так всё зарастет. А вы перед вечерней зарей сюда возвращайтесь. Стану богов за вас просить, милость искать. И не опаздывайте, не то до утренней зари мазь силу свою потеряет. — Благодарствую тебе, отец, — низко поклонилась девушка. — Непременно придем. За воротами Олег потянулся было к туеску: — Дай посмотреть, чего там волхв намешал. — Но Пребрана решительно отвела его руку: — Не серчай, ведун, но мне мазь дана, и неча тебе ее глядеть. В бане велено мазаться, там и глянешь. К чему Середин никак не мог привыкнуть на Руси, так это к банному целомудрию. Женщины могли стесняться мужиков и наоборот сколько угодно — но только не в бане. Здесь все сплошь и рядом мылись вместе — голые, довольные, распаренные, — не особо заботясь о приличиях. В большинстве случаев ведуну приходилось ложиться на полок на живот, прижимая к доскам возмущенную таким положением вещей плоть, и стараться не смотреть по сторонам. Однако в этот раз всё оказалось куда проще: зашибленный бок так болел при каждом движении, что плотские мысли обрывались резко, едва успевали возникнуть. И даже пугающий обычно горячий березовый веник на этот раз не казался столь ужасным. — Первый раз для чистоты. — Жахнув воды на раскаленные камни, боярин прошелся резко пахнущим веником по спине и ногам Середина, плеснул воды. — Переворачивайся, теперь еще разик… Хорошо? Теперь омоем, и еще парку… Рада, да кто же так греет? Без замаха надо, а так, легонечко, с постукиванием… Пребрана взвыла: «легонечко» у Радула получалось куда хлеще, нежели у служанки со всего размаха. — Нравится? Вот еще разочек пройдем… — Веник побежал по костям девушки, туго обтянутым тонкой кожей. Даже грудь заменялась у нее всего лишь двумя маленькими кнопочками, провалившимися между ребер. — Теперь на живот поворачивайся. — Про ведуна забыл, боярин, — с трудом выдохнула Пребрана. — Я уж так, с Радой… — Я про всех помню… — На камни опять полетел большой ковш воды, и обжигающий паром воздух настойчиво полез в ноздри и рот. — Сейчас еще раз омоем, а потом, как согреетесь, опять маленько веничком пройдем. Больше всего Середину хотелось из этого кошмара убежать — но сил уже не оставалось, и он безнадежно закрыл глаза, завидуя ракам, которые проходят похожую процедуру только раз в жизни. Тепло пробиралось в тело — под влажную от пота кожу, под размякшее мясо, к незнающим, что такое внешний мир, косточкам. Он почти не шелохнулся, когда по нему опять побежали тонкие березовые прутики. — Вот, нутряную грязь сейчас выгоним, а теперь водичкой и смоем… — На Олега обрушилась бадья воды, потом еще одна. — Глянь, и не шевелится уже. Ты, ведун, часом не сомлел? — Сам не знаю, — сел на полке Середин. — Ну, ты и парить, боярин! — Хорошему человеку пара не жалко! Пребрана уже натирала свою щеку и ухо мазью. Получилось это у нее довольно быстро, и она подошла к Олегу: — Давай, руку чуть отодвинь… Девушка стала плавными осторожными движениями размазывать ему по боку волховское зелье. Запахло мятой, бок ощутил холодок и легкое онемение, снимающее боль. Впервые за день в теле наступало облегчение. Пребрана прошлась по всему боку, потом начала натирать руку, наклонилась немного вперед, шепнула: — Животик мне погладь, боярин… Олег на миг удивился, потом улыбнулся и обеими ладонями провел ей от нижних ребер до влажных волос внизу, обратно, потом еще несколько раз справа налево. — Благодарствую… — Она опять качнулась вперед и коснулась его губ своими. Ведун совсем было ответил на ласку, но тут из памяти всплыл громкий крик: «Насилуют!», и любовное настроение мгновенно прошло. — Интересно, который ныне час? — До заката далеко. — Еще дойти нужно… Середин слез с полка. Покачиваясь, добрел до выхода, распахнул дверь в предбанник, вдохнул прохладный воздух, и в теле тут же возникла необычайная легкость. Он надел чистое исподнее, сунул ноги в сапоги, вышел на улицу и упал на лавку рядом с Радулом, откинувшись на стенку: — Хорошо… — От, и половина лечения прошла, — сделал вывод киевлянин. — Теперь кваску вам холодного испить надобно, да и в святилище идти. Там волхв над вами молитвы пошепчет — и вовсе исцелитесь. — Не хочу никуда идти… — Надо ведун. Куда ты с такой рукой? — Солнце еще высоко. — Дык, это оно пока высоко! А как сберетесь, пока дойдете — оно и сядет. Опять же, до зари волхв звал. Стало быть, не на закате туда прибыть надобно, а пока светло. Давай-ка, одевайся, ведун. Счас и Пребрану позову. Взяв себя в руки, Середин поднялся и вернулся в предбанник — одеваться. Радул оказался прав. После парилки, несмотря на легкость в членах, идти быстро не хотелось, а потому они с девушкой брели по дороге, еле переставляя ноги, и вошли в ворота святилища, когда до заката оставалось всего ничего. Рыжебородый встретил их у идолов Зари, между которыми был расстелен ковер. Волхв деловито осмотрел лицо девушки, не обратив на Олега особого внимания, потом махнул рукой: — Ложитесь. Ведун с боярышней, переглянувшись, вытянулись на ковре, лицом к темнеющему небу. — Тебя, Заря-Зарница, Рада-Радуница, общая сестрица, словом своим заклинаю, делом зазываю, именем выкликаю, — быстрым речитативом заговорил волхв, приседая на углах ковра, и Олег почувствовал легкий ароматный дымок. — Приди в храм свой, взгляни на детей своих, дыхание свое им подари, их забери на ночную смерть, на дневное воскресение… Дышите глубоко, постоянно глубоко, не прерываясь, — наклонившись, зашептал больным волхв. — Вдыхайте Зарю полной грудью, без роздыха, пока ночь не придет. Пребрана глубоко и часто задышала, и ведун последовал ее примеру. Они дышали так минуту, другую. Голова начала побаливать, кружиться — но Середин продолжал лечебный ритуал, полагаясь на опыт здешнего волхва. Между тем мышцы рук и ног стало скрючивать судорогой, огонь охватил обручем всю грудь, голова закружилась сильнее — и ведун почувствовал, как, вращаясь вокруг своей оси, он проваливается куда-то вниз, сквозь ковер, сквозь землю. Наступила тьма — но не холодная, глянцевая, враждебная, а мягкая, бархатистая, уютная, словно мех черного соболя. И Олег погружался в нее, закручивал на себя, ничего не чувствуя и не желая, в полном и блаженном небытии. Только темнота, темнота, темнота… Когда он открыл глаза, небо уже розовело. Утренняя прохлада забралась под рубашку, заставив его встряхнуться и сесть. Рядом зашевелилась Пребрана: — Где я? Что это было? На лице ее не оставалось никаких следов кровоподтека, и Олег тут же крутанул в суставе левой рукой, пощупал бок. Не болит! — Надо же, прошло! — А у меня тоже? — схватилась за щеку девушка. — Да, ничего не чувствую! — Просто чудо, — удивился ведун. — А славную мы с тобой ночь наедине провели, боярин, — томно сообщила Пребрана. Середин нервно дернулся и вскочил: — Жалко, что ничего не было, — напомнил он. — И правда, жалко, — согласилась девушка. Заскрипели, отворяясь, ворота, в святилище вошел волхв. Оценивающе посмотрел на одного, на второго. — Благодарствуем тебе, отец, — поклонились молодые люди. — То не меня, то Зарю благодарите. Ее милость. — За такое чудо ничего не жалко, — полез в карман Середин. — Хочу подарок богине сделать. — Богам серебро ни к чему, — хмуро ответил волхв. — А я от тебя ничего не приму. — Это почему? — не понял ведун. — Гордыни в тебе чрезмерно, смертный. За милостью в чужой дом приходишь, с просьбою — а уж себя выше всех мнишь. Совета не ждешь, своего завсегда требуешь. В свой дом я бы тебя и не пустил, да токмо это дом божий. Ты Заре поклонился, я ей слова твои донес. А знать тебя не хочу. Ступай. Середин почувствовал, как у него горят уши. Однако он нашел в себе силу спокойно поклониться хранителю святилища и вежливо ответить: — Всё равно, спасибо тебе, отец. Раз брать с меня ничего не желаешь, должник, стало быть, я твой остаюсь. Коли понадобится чего, ты об этом помни…