И тут Радул, наклонившись, подхватил лавку и взмахнул ею, пропоров чуть не половину горницы. Послышался глухой удар, потом удар о стенку, накренилась и упала лавка, что стояла у двери. Мужчины одновременно кинулись туда, ощупывая пол. Нашли спину, руки — немедленно завели их за спину, скрутили веревкой от одного из вьюков. Перевернули невидимого пленника. Олег содрал с себя изрезанную, а потому безнадежно испорченную рубаху, старательно запихал колдуну в рот, сколько влезло. Затем чародею связали ноги. — Вот… Электрическая сила… — Ведун осмотрел на себе новые кровавые потеки. — Надеюсь, порошка хватит. — Я сейчас! — спохватилась Пробрана, кинулась к нему, уложила на спину. Принесла откуда-то тряпицу, начала обтирать кровь, одновременно присыпая порезы из кисета со снадобьем. — Если не хватит, паутину с окон обдери, — посоветовал ведун. — Она тоже бактерицидная. То есть раны хорошо заживляет. — Смотри, появляется! — Олег повернул голову к пленнику, где висела в воздухе забитая в рот тряпка, но, оказывается, боярин говорил про оброненный на пол меч. — Расспросить бы его, а, ведун? Кто такой, откель взялся? — Не надо, — покачал головой Середин. — Вытащишь кляп — заклинание скажет. Развяжешь руки — может знак ритуальный сотворить. Ноги распутать… Кто его знает, какому чародейству он обучен? Лучше не рисковать. Голову отрезать — и то не к добру может оказаться. Будет потом дух его за нами бродить и пакости строить. Ну его, лучше ничего не делать. Хватит нам приключений от этого деятеля. — Дык, интересно же, — не согласился боярин. — Чего он привязался? — А я, кажется, догадался, — прислушиваясь к прикосновениям холодных пальцев Пребраны, сказал Олег. — Как сегодня он нам глаза отвел, так и догадался. Помнишь, когда у нас неприятности начались? После того, как Опочку проехали. Заметь, мы там тоже кое с кем столкнулись, кто глаза умел отводить. Ты там побил многих, да не всех. Я думаю, что как раз колдун и уцелел. С болота своего выбрался и решил отомстить. — А ведь верно! — вскинулся боярин. — Мы опосля в усадьбе застряли. Так он и догнать нас смог, и обогнать. И на дороге, верно, его сотоварищи уцелевшие посечь нас пытались. Вот оно, стало быть, как… Однако же, что нам теперича делать? Посаднику сдать — заворожит, убежит, опять месть свою затеет. Развязать нельзя, зарезать тоже. Че делать-то станем, ведун? — Ничего, — закрыв глаза, вздохнул Середин. — Вообще ничего. Оставим, как есть. Следующим днем, на полдороги в Чернигов, путники свернули в лес и на одном из холмов, в плотной глинистой земле, вырыли яму в полтора человеческих роста глубиной. Осторожно опустили туда все еще невидимого пленника, сверху яму закрыли жердями из растущих в низине тонких березок, присыпали всё землей и аккуратно прикрыли дерном. — Живи, колдун, — сказал над получившейся усыпальницей прощальное слово Олег, после чего путники снова выехали на проезжую дорогу. — Нехорошо как-то, — покачала головой Пребрана. — Не по-людски. Получается, живьем замуровали человека. — То не человек, — поправил ее боярин Радул. — Люди путников невинных не губят, чужое добро не отнимают. Не ведут себя так люди. А коли он не человек, то и душу смущать нечего. Как жил, так и упокоился. Забудь. Заехать в Чернигов боярин не дал, свернул на объездную дорогу, махнув в сторону стольного города рукой: — Чего там не видели? Завтра в Киеве будем! Вот это град, всем городам город. В одном святилище больше людей, нежели в Чернигове. Гимны богам поют, благовония жгут, подарки приносят. Что ни день, а у кого-то праздник. Оттого на улицах завсегда веселье. На перекрестьях идолы богов главных стоят, удачу и радость приносят. Стража, что у ворот караул держит, богаче иных князей одета. Любой боярин за честь в том карауле встать считает. В детинце великокняжеском пиры шумят, на них каженный день все бояре и князья окрестные сбираются. Сами пьют-едят, князю здравицы кричат. И мы на том пиру будем, то я вам, други, точно обещаю! На Днепре у города стольного, как зимой от парусов ладей русских и греческих, бело, причалы на две версты вдоль берега вытянуты. Дороги все в Киеве дубом мореным вымощены, стены белокаменны, башни иной усадьбы в ширину больше будут. Ворот одних в Киеве аж двенадцать штук, по четыре на каждую сторону света… — Если на каждую, то шестнадцать должно быть, — скромно отметил Середин. — Как шестнадцать? — сбился боярин, начал загибать пальцы. Потом раздраженно махнул рукой: — Что ты мне голову морочишь? На что к реке ворота делать? Обрыв там, сажен двести будет! — Ты же сам говорил, что на все стороны света. — Дык, на все и есть… Куда идтить можно… Тракт за Черниговом и вправду стал заметно шире и оживленнее, нежели тот, что шел от Пскова, однако особого впечатления на Олега не произвел. Ну, встречались в час по пять-десять телег — ну и что? Быть может, осенью, когда люди урожай собирают, да бояре повоз князю доставляют, когда ополчение к столице собирается, тут и вправду тесно становится. Но в обычное время… Да и кому нужна дорога, если рядом катит свои волны полноводная Десна, на которой то и дело встречаются целые караваны из могучих вместительных ладей? Вечером они промчались через Соколовку, однако боярину так не терпелось попасть в Киев, что останавливаться на постоялом дворе он не стал и повел спутников дальше. На шаг они перешли уже в сумерках, а на ночлег устраивались в полной темноте. Правда, надо отдать Радулу должное, здешние дороги он знал отлично и стоянку для ночевки выбрал удобную — под прикрытием кустов, в ветвях которых застревал прохладный ночной ветер, возле самой реки с удобным спуском к водопою и широким наволоком, где лошади могли вдосталь пощипать травы. На рассвете, без завтрака, двинулись дальше, но уже спустя час смогли подкрепить силы в харчевне в никак не укрепленном селении Острожек, что, судя по названию, просто обязан был иметь хоть какой-то острог![10] Возле Острожка имелась паромная переправа сразу из двух плотов, а потому путники самолетом перемахнули на левый берег и помчались во весь опор среди некошеных лугов и полей. Два часа стремительного галопа, лишь иногда прерываемого рысью для отдыха скакунов — и земля вокруг начала оживать. Всё больше попадалось съездов к невидимым за перелесками хуторам, солидных постоялых дворов, что огораживали земли, достаточные для средней деревни; стали встречаться и отдельные избы, поднявшиеся возле огородов со старательно вскопанными грядками. Означать всё это могло лишь одно: совсем рядом находится крупный город, за стены которого можно быстро убежать в случае военной опасности. Очень скоро впереди показались паруса, величаво передвигающиеся над ровными просторами на фоне поросшего лесом холма, высунулись приземистые башни с колышущимися на ветру разноцветными флажками. Боярин перешёл на широкий шаг, давая коням восстановить перед отдыхом дыхание, и, наконец, перед путниками открылась река. Еще немного, и тракт растекся в обширную, плотно утоптанную площадку перед городом. Ничего, кроме разочарования от вида русской столицы, Середин не испытал. Да, конечно, стольный град был могуч: окруженное рвом метров двадцати шириной, квадратное укрепление с несокрушимыми кирпичными башнями по углам и с башенками попроще на стенах, длина каждой из которых превышала полкилометра. Двойная воротная башня с подъемным мостом имела длинный свес, на котором держалось рубленое укрепление с бойницами для стрельбы вдоль стен, вперед и сквозь пол. Десяток бородачей варяжского вида, в кольчугах и с короткими, чуть выше человека, сулицами в руках, деловито взымали плату с остановившегося перед съездом обоза в четыре телеги. Да и Днепр показался ведуну изрядно сузившимся и обмелевшим — метров сто от берега до берега, течения почти нет. Возле причалов покачивалось полста ладей, и застить парусами всю реку им было явно не по силам. Насчет порта в «две версты» Радул, мягко выражаясь, чуток преувеличил. В общем, Великий Новгород превосходил столицу по всем статьям и многократно. Да, пожалуй, и Псков тоже. — Детинца чего-то не видно, — чиркнул взглядом над стенами Олег. — Отсюда, знамо, не видать, — согласился, спешиваясь, боярин и, ведя коня за собой, направился к причалам. Середин тоже спешился, отпустил гнедой подпругу. Коней было бы неплохо напоить, но удобного спуска ко рву, естественно, не имелось. У берега реки тоже всё пространство занимали причалы. — Сюда, други! — позвал от одной из ладей богатырь. — Чуток еще потерпите, ныне на месте будем. — На каком месте? — не понял Олег, но на причал всё же пошел. Провел лошадей по сходне на палубу ладьи, намотал поводья на коновязь рядом с богатырским скакуном. Ладейщики забегали, отвязывая свое судно, споро сели на весла, отгребая от берега, повернули против течения, навалились. Судно неспешно двинулось вперед. — И куда мы теперь? — не понял Середин. — В Киев, — пожал плечами боярин. — Куда же еще? — А это тогда что? — указал за спину ведун. — А, то Княжье городище, — небрежно отмахнулся богатырь. — Левобережная крепостица, на всякий случай. Киев, знамо, там… Ладья повернула, через протоку выруливая мимо поросшего вербой острова на основное русло, и Олег наконец увидел настоящий Днепр — реку непомерной ширины и величавости. Вниз по течению катились корабли самых разных типов и размеров — вверх почему-то не шел никто, — противоположный берег был коричневым от множества стоящих у причалов кораблей. Дальше, за ними, дымили трубами сотни печей. А крыш было и того больше — не одна тысяча. — Вот теперь я понимаю, что такое Киев, — изумленно покачал головой Середин. — Махина. — Да какой это Киев, ведун? — хмыкнул боярин. — То Подол. Кожемяки тут ремесленничают, гончары, дегтяри всякие. Торг еще здесь, на Красной площади. А Киев — вон он, наверху. Олег поднял голову в указанном направлении и увидел за густыми кронами деревьев длиннющую белую ленту со множеством зубцов. То тут, то там поблескивали позолоченные кровли богатых хором, трепетали над шатрами башен разноцветные флаги — не в виде символа страны, а просто красоты ради. Ползали вдоль берега сотни телег, отвозя с причалов грузы, либо доставляя на корабли купленный товар. Кто-то недовольно кричал, кто-то смеялся, кто-то пел. Это действительно был город с большой буквы. Столица. Ладья приткнулась чуть ли не к единственному свободному причалу. Путники сошли на берег и следом за боярином поднялись наверх, на нахоженную дорогу, повернули к обширному святилищу и… Радул удивленно остановился в воротах, настороженно посмотрел направо, потом налево. В храме богов царил покой. Лишь кое-где, у отдельных идолов, были видны просители — но их вместе набиралось едва ли не меньше, нежели самих богов. Вдобавок слева, сразу за воротами, воин обнаружил Перуна, на кривых медных ножках. Перед богом грозы стоял обширный каменный алтарь, приличествующий разве что Сварогу, вокруг на песке темнело обширное темное пятно. Мало того, под самым идолом белели молодыми крепкими зубами четыре человеческих черепа. От неожиданности и ужаса богатырь попятился, огляделся снова, будто надеялся, что он ошибся местом, вытащил из-за пазухи амулетку, поцеловал ее, что-то тихо бормоча, снова заглянул внутрь и тряхнул головой: — Не… Не понимаю… Намотав на руку поводья коня, он повернул по дороге в город, в воротах на миг остановился, обнаружив вместо дружинников кое-как вооруженных подольских ополченцев, шагнул внутрь. Глядя на его булат и воинское снаряжение, плату за вход с Радула спросить не рискнули, и с его спутников — тоже. Поминутно оглядываясь, останавливаясь у различных ворот, боярин медленно двигался по городу, как бы не узнавая знакомых стен. Обещанных им песен и веселья здесь слышно не было, пиров никто не закатывал. Дойдя до перекрестка, воин замер, глядя на низкий обгорелый пенек, вокруг которого лежали завядшие цветы, что-то буркнул себе под нос. Рука его потянулась к голове, словно Радул собирался снять шапку — но нащупал только пыльные кудри, а потому спустил ладонь чуть ниже, и снова достал амулетку, которую теперь крепко зажал в кулаке. Оглянулся на Середина: — Что здесь случилось, ведун? — Пока я еще сам ничего не понимаю, — пожал плечами Олег. Знать хотя бы, что было тут раньше! А так — поди угадай, что изменилось, что пропало, что появилось. — К детинцу надобно скакать! — неожиданно решил боярин, быстро поднялся в седло, дал шпоры, не дожидаясь спутников, и загрохотал подковами по деревянной мостовой. Догнать его удалось только на площади, полукругом раскинувшейся перед прямоугольной каменной крепостью, что вздымалась на высоту пятиэтажного дома. Окованные железными полосами ворота были заперты, никакой стражи снаружи не стояло. — Что же это здесь? — Спрыгнув на землю, богатырь застучал рукоятью плети в ворота: — Эй, есть кто, али вымерли все? — Чего надобно, кто таков? — почти сразу открылось оконце. — Передай, боярин Радул вернулся, княжье поручение с честью сполнив! Здесь ли Владимир, великий князь? — Узнаю… — Окошко закрылось. Богатырь нервно застучал плетью по сапогу, стараясь не глядеть на своих спутников. Время тянулось медленно. Наконец закрывающая окошко доска опять сдвинулась, наружу выглянул лысый мужчина с отекшей хмурой физиономией. Однако, признав гостя, он мгновенно повеселел, лицо его расползлось в широкой улыбке: — Ты ли это, боярин? — Я, Синеус, я, — кивнул богатырь. — Чего это у вас такое творится? — А чего тебе надобно? — спросила радостная голова. — К князю я вернулся, тиун! Ужели не понятно? С поручением он меня отсылал. — А это кто таковые? — Про то князь спрашивать может, но никак не ты, дворня пьяная! — начал злиться боярин. — Отчего стражи ни у города, ни у детинца нет? Отчего бояре службы не несут? А ну, отворяй! Голова пропала, на некоторое время повисла тишина. Богатырь опять было занес плеть — но тут внутри загрохотало, одна из створок поползла наружу, и путникам наконец удалось войти. Двор детинца особыми неожиданностями не удивил: вдоль стен шли навесы для сена и скота, слышалось фырканье лошадей из конюшни, у дальней стены возвышался на двухэтажной подклети рубленый терем в три жилья с позолоченной крышей. Русский обычай не дозволял людям жить в камне, но жить в золоте никому не возбранялось. Дворня в вышитых косоворотках приняла лошадей. — Людскую холопам покажите, — распорядился боярин и повернулся к тиуну: — Что-то тихо у вас тут. Ну, чего стоишь? Веди! Они поднялись по резному крыльцу с красными наличниками, прошли через арочную дверь в гулкий неосвещенный зал, потом в другой, куда более крупный и уже со стрельчатыми окнами, забранными слюдой. Тут Синеус повернул направо, откинул один из ковров, украшающих стены, и они оказались на лестнице, что вела в толще стены куда-то наверх. Слева, к удивлению ведуна, то и дело попадались бойницы — а ведь снаружи он никаких отверстий не заметил. Поднявшись метров на пять, они развернулись на тесной площадке, опять двинулись наверх. Перед толстой кованой дверцей, запертой и на внутренний, и на наружный замки, развернулись снова, и только четвертый пролет вывел их наконец в нижний зал терема. Здесь, под расписными потолками, похожими на крышки палехских шкатулок, вдоль увешанных гобеленами стен стоял собранный буквой «П» и застеленный белой скатертью с расшитым краем огромный стол, способный вместить не меньше ста человек — если особо не тесниться. Однако перед угощением сидел на высоком кресле один-единственный человек: остроносый, с курчавыми русыми волосами и небольшой клинообразной бородкой. Голову его украшала отделанная самоцветами и опушенная горностаем тюбетейка, рубаха была ярко-красная, атласная, с широкой, шитой серебром полосой на груди, вкруг ворота и вдоль рукавов. В одной руке обедающий держал золотой кубок, в другой — вертел с блестящим от соуса мясом, в столе торчал тонкой работы кинжал. — Здрав будь, великий князь, — приложив руку к груди, низко поклонился боярин. Середин, удивленно приподняв брови, тоже поклонился, а рядом чуть не коснулась пола опущенной рукой Пребрана. — Ты ли это, боярин Радул? — отложил вертел Владимир. — Ты как, зарезать меня пришел али слово ласковое сказать?