– А кто вам об этом говорил? – Ну, многие. Например, Леонард. Он там очень давно работает и знает больше, чем я. Сара, скользнув взглядом по торсу Элиаса, заметила, что он дышит слишком учащенно для человека, который спокойно сидит на стуле. – Это Леонард велел вам перенести труп в другое место? Задавая вопрос, Сара внимательно следила за реакцией санитара, и та не замедлила проявиться: глаза расширились, он слегка подался назад. – Я… не понял… Мы не переносили тело. Я ведь уже сказал – ничего в палате не трогали. – Тело перенесли из сектора А в сектор C, господин Лун-де. У нас есть доказательства. А кроме дежурных санитаров, то есть вас с Леонардом Сандвиком, никого из персонала на этаже не было. Элиас снова впился зубами в большой палец, затем сбивчиво заговорил: – Послушайте, я… Честное слово, я тут ни при чем. Клянусь! Я сделал, как велел директор, вот и всё! – Вы перенесли тело? – Да… Да, мы с Леонардом получили от директора приказ перенести Четыре-Восемь-Восемь из палаты C32 в сектор А. – Зачем? – Директор не хотел, чтобы кто-то увидел рисунки. – Почему не хотел? – Не знаю… Мне платят за то, чтобы я работал и не задавал лишних вопросов, а я и так не задаю – мне не нужны проблемы. И потом, что это меняет? Я рассказал вам правду – прибежал на крик, но было слишком поздно. Разница только в том, что это случилось в палате C32, а не в секторе А. – Что вы увидели в палате C32? – Я ведь уже сказал. Делал обход, услышал крик… Чудовищный, невозможный крик… Я говорю «невозможный», потому что никогда не думал, что человек способен издавать такой звук. Он начинался, как… как хриплое покашливание, как будто старик прочищал горло, а закончился визгом на каких-то запредельно высоких нотах. Впечатление было, что мне иголки воткнули в барабанные перепонки… Со стариком такое часто случалось, но на этот раз он сам себя превзошел. Я решил все-таки сбегать к нему, взглянуть на всякий случай, но, когда прибежал, он сидел с разинутым ртом и выпученными глазами, держась за горло… – Элиас Лунде перевел дыхание. – Я тут навидался психов за пять лет, но пациента, который пытался бы себя задушить голыми руками, еще не встречал. – Что было дальше? – Аймерик сказал нам с Леонардом про звонок в полицию. А потом позвонил директор и велел перенести тело в сектор A, пока полиция не приехала. Мол, там почище, чем в секторе C. Сара записала показания в блокнот, затем снова посмотрела на Элиаса: – Эрнест Янгер сказал мне, что по ночам вы куда-то уводили его и пациента Четыре-Восемь-Восемь для проведения… опытов. Кто этим руководил? Элиас Лунде в отчаянии закрыл лицо руками и помотал головой: – Блин, вот дерьмо… Я ничего об этом не знаю! Да, иногда нам приказывали привести этих двух пациентов в подвальный этаж, но дальше директор уже занимался ими самостоятельно, нам он не разрешал входить в палату. И кстати, не очень-то хотелось. Даю вам слово, я больше ничего не знаю! Если б знал, сказал бы, чтобы выбраться из этого дерьма… – Вы заметили что-нибудь странное в поведении Четыре-Восемь-Восемь за последние несколько дней? – Вроде нет… – Подумайте. – Ох… Ну, может, он был взбудоражен больше, чем обычно. И этот крик… Он часто кричал без видимого повода, но сегодня ночью… – Ладно, спасибо, – подвела итог Сара. – Мне придется продлить ваше содержание под стражей еще на сутки. Выходя и запирая за собой дверь, она слышала, как санитар сокрушенно бормочет под нос проклятия. Сара выпила еще кофе, собралась с мыслями и наведалась ко второму свидетелю. Леонард Сандвик, сутулый седой человек лет шестидесяти, кругами ходил по комнате. Мешки под глазами, взгляд усталый и встревоженный, сразу отметила Сара. Попросив его сесть, она тоже устроилась за столом и велела подробно рассказать о том, что произошло ночью. – Попробую… – вздохнул Сандвик. – Но сначала скажите, сколько пациентов и сотрудников больницы сумели спастись из пожара. – Пока не известно. Рассказывайте. Санитар качнул головой – мол, понял, не я здесь задаю вопросы, – и заговорил по существу: – Я делал инъекции снотворного пациентам с бессонницей. Было, кажется, около пяти утра. Вдруг раздался крик, жуткий вопль, но я не мог отреагировать сразу – нужно было закончить процедуру. Да и надо сказать, пациент Четыре-Восемь-Восемь у нас славился своими криками, орал не в первый раз, так что меня это не сильно обеспокоило. А потом зазвонил дежурный телефон, и я понял, что возникла проблема. Прибежал в палату и увидел Четыре-Восемь-Восемь – рот разинут, глаза выпучены, руками за горло держится. Мертвый. – Когда вы поступили на службу в «Гёустад», господин Сандвик? – Э-э… очень давно. Погодите-ка, вроде бы… – Вспоминайте, не торопитесь. – Вспомнил! Двадцать второго ноября семьдесят девятого года, тридцать шесть лет назад. – Он вздохнул. – Да-а, тридцать шесть с лишним, надо же… И как-то ухитрился не спятить за эти годы… – Значит, вы работали в «Гёустаде», когда туда привезли пациента Четыре-Восемь-Восемь? – О нет, он уже был там, когда меня наняли. – Правда? Директор сказал мне, что Четыре-Восемь-Восемь тоже провел в «Гёустаде» тридцать шесть лет. – Ну, может, его привезли незадолго до моего прихода, но он точно уже был там. Поверьте, уж это я хорошо помню – Четыре-Восемь-Восемь в первое время неслабо портил мне жизнь. – Вы наблюдали за этим пациентом тридцать шесть лет. Что можете о нем сказать? – Да немного. Грустный, молчаливый, несчастный человек… – Он всегда находился в палате C32? Вопрос застал санитара врасплох. Сара, до этого смотревшая в блокнот, вскинула глаза в ожидании ответа, который запаздывал. Леонард Сандвик покусал нижнюю губу с видом человека, почуявшего неприятности, но все же кивнул, отведя взгляд: – Да, в C32. – Нелегко, наверное, было инсценировать его смерть в секторе А. – Слушайте, не знаю, что вам там наговорил Элиас, но… Поверьте, мы с ним всего лишь выполняли приказ директора. Господин Грунд велел перенести тело – мы перенесли. И поступили так только потому, что боялись потерять работу. Пусть это и неправильно. Мне скоро шестьдесят, другое место я не найду, а мне семью кормить надо. Понимаете? Если б я послал шефа к черту с его приказами, он выставил бы меня за дверь! – Почему директор решил перенести тело? – Он сказал, нужно позаботиться о репутации больницы – дескать, в секторе C мрачно и грязно… Но я с вами согласен, тут дело нечисто. – С какой целью директор ставил опыты на пациентах, которых вы по его приказу приводили на подвальный этаж? – Вы и об этом узнали? Извиняюсь, не в курсе. Единственное, что могу сказать, – это что Четыре-Восемь-Восемь в последний раз был в подвале два дня назад. Я сам его туда привел, ждал в коридоре и услышал крик… честное слово, прямо-таки нечеловеческий. Я чуть не обделался от страха. «Опять этот нечеловеческий крик», – мысленно отметила Сара. Показания свидетелей обросли странными подробностями, но это не помогло ей продвинуться в расследовании. – Кто-нибудь навещал пациента Четыре-Восемь-Восемь в «Гёустаде»? – спросила она. Леонард Сандвик цинично хмыкнул: – Как это ни печально, никто. За тридцать шесть лет я не видел ни одного посетителя, желавшего пообщаться с нашим крикуном. Он старел в одиночестве, день за днем, в своей палате… Инспектор, что теперь со мной будет? Интуиция подсказывала Саре, что от Сандвика она больше ничего не добьется – либо он уже рассказал все, что знает, либо они с Элиасом Лунде ловко ее обманывают. – Госпожа инспектор, можно мне позвонить жене? – спросил санитар с отчаянием человека, осознавшего, что его жизнь пошла прахом. – Позвоните через два часа, когда в вашем доме закончится обыск. Вы останетесь под стражей еще на сутки. Сандвик подавленно уставился в пол. Закрыв за собой дверь, Сара подозвала офицера Ганса. – Что-нибудь выяснили? – спросил он, запирая замок. – Оба санитара признались в том, что перенесли труп в другую палату, но всю ответственность перекладывают на директора. И уверяют, что не знают, с какой целью Ханс Грунд ставил опыты на пациентах в подвале больницы. Отчет о вскрытии еще не готов? – Пока нет. А Ханс Грунд не вышел из комы. – Съезжу-ка я… – Сара не договорила – пришлось опереться рукой о стену и закрыть на секунду глаза, чтобы справиться с головокружением. – Вам плохо? – забеспокоился помощник. – Нет, все в порядке, просто последствия пожара. Съезжу-ка я перекусить. – По-моему, вам лучше поехать домой и отдохнуть. – Времени нет, – отрезала Сара.