– Я знал, что тебе понравится! – заулыбался Стефан, глядя на нее с нежностью, но скорее отцовской, чем романтической. – Норберт – парень скромный, толковый и не ноет из-за переработки. Еще тебя приятно удивит, что он уже отчасти ознакомился с делом благодаря капитану Карл-ку, который привез сюда двух санитаров. Кстати, они в твоем полном распоряжении. Кроме того, я думаю, Норберт уже проявил инициативу и предпринял некоторые шаги, чтобы сэкономить тебе время. Сара молча поднялась с кресла. – Подожди! Сара, ты не обязана заниматься этим расследованием. Если… скажем так, психоневрологический антураж тебя напрягает, я могу поручить дело кому-нибудь другому. – Нет. – О’кей… Ну, береги себя. Хорошо? Сара кивнула, хотя именно сегодня не смогла бы поклясться, что выполнит обещание. Уже взявшись за дверную ручку, она обернулась: – Можешь на меня положиться. Как всегда, – и вышла из кабинета, так и не сказав Стефану, что рада его присутствию в своей жизни больше, чем он думает. Пусть даже для нее их связь осталась в прошлом. – Инспектор Геринген! В коридоре ее поджидал Норберт Ганс, молодой человек, похожий на идеального банковского клерка: в безупречном костюме, собранный, со скупыми жестами. Больше всего Сара ценила в нем то, что он знал о ее презрении к пустой болтовне и в разговорах быстро переходил к делу. – Рад снова поработать с вами. Обыски у санитаров, надзирателя и директора уже в полном разгаре. – Хорошо. Фотографии стен из палаты C32 получены? – Загружаются на ваш компьютер. Файлы тяжелые, в высоком разрешении, все будет готово через полчаса. – Где Элиас Лунде и Леонард Сандвик? Мне надо их допросить. Норберт Ганс повел инспектора к допросным комнатам, расположенным на подземном этаже здания. По дороге она налила себе крепкого черного кофе – уже жалела, что приняла таблетку транквилизатора, потому что препарат подействовал как снотворное, а тревожность не снял. «Идеальное состояние для того, чтобы вести допрос», – иронически подумала Сара. Выпив кофе одним глотком, она снова поправила волосы с правой стороны и вошла в комнату к Элиасу Лунде. Санитар, парень лет тридцати, сидел за пластиковым столом; свет от лампочки под потолком падал на круглое азиатское лицо с матовой бледной кожей. – Я инспектор Геринген, – сказала Сара, опустившись на стул напротив. Молодой человек затравленно уставился на нее. – Ваше имя? – Элиас Лунде. Она достала блокнот и сделала пометку. – Хорошо. А теперь, господин Лунде, я попрошу вас забыть о пожаре и сосредоточиться на событиях, предшествовавших смерти пациента, которого вы в «Гёустаде» зовете между собой Четыре-Восемь-Восемь. – Погодите… Мне бы очень хотелось забыть о пожаре и вообще о чем прикажете, но все-таки что там произошло? Все вдруг загорелось, раз – и уже полыхает, как будто коридоры облили бензином… Это же невозможно! Сара молча буравила его взглядом, выработанным за годы службы специально для таких случаев. В этом взгляде не было ни грамма сочувствия. Элиас Лунде опустил глаза. – Итак, расскажите мне, что произошло этой ночью. Санитар нервно покусал костяшку большого пальца и заговорил: – В общем… я, как обычно, делал ночной обход в секторе А и вдруг услышал крик. Почти сразу зазвонил дежурный телефон на этаже, но я был слишком далеко от него и решил бежать туда, откуда кричали, в палату Четыре-Восемь-Восемь. Вы правы, мы так его и зовем. Он сидел на полу, привалившись к кровати. Я сразу понял, что старик мертв, – он был белый как бумага и не дышал, а рот… рот был разинут, вот как-то так. – Элиас изобразил гримасу мертвеца и продолжил: – А руками он цеплялся за шею, будто душил себя… Честно, я слегка сдрейфил, когда его увидел… Не знал, что делать. А потом до меня дошло, что у него случилась паническая атака, за которой последовал сердечный приступ. – Что было дальше? – Мне вспомнились полицейские сериалы – там всегда говорят, что на месте происшествия нельзя ничего трогать, поэтому я сразу вышел в коридор. Тут подоспел Леонард, а за ним Аймерик, надзиратель из комнаты видеонаблюдения. Аймерик сказал нам, что уже сообщил в полицию о самоубийстве пациента. Мы-то с Леонардом понимали, что это чушь, но еще раз звонить вам и объяснять, что парень ошибся, побоялись – вы бы подумали, что мы и сами тут психи. Сара одобрительно кивнула, чтобы вдохновить свидетеля на дальнейшее повествование. – Ваш коллега Леонард добрался до палаты позже, чем вы. Почему? – Он колол пациентам снотворное, эта процедура требует последовательности и сосредоточенности, нельзя прерываться. Сара еще раз кивнула, что-то записав в блокноте. – Давно вы работаете в «Гёустаде», господин Лунде? – Пять лет. Если точно, с десятого февраля две тысячи одиннадцатого. – Расскажите мне о пациенте Четыре-Восемь-Восемь. Санитар поскреб в затылке, как будто его внезапно укусил комар. – Ну, вообще-то о нем мало что известно. Он страдал амнезией и ни с кем не разговаривал. – То есть за пять лет вы ни разу не слышали его голоса? – Только когда он кричал. – А эти цифры, «четыре, восемь, восемь» у него на лбу? Вы знаете, откуда они взялись? – Понятия не имею. Другие санитары говорили, что шрамы уже были, когда он поступил в «Гёустад». – Сколько раз к нему приходили посетители за то время, что вы там работаете? – Посетители? – удивился Элиас. – На моей памяти ни разу. И мне говорили, что его никто не навещал в больнице все тридцать с чем-то лет. Или сорок. Регистрационные журналы наверняка сгорели в пожаре, так что Сара понимала – проверить слова санитара вряд ли удастся. – А кто вам об этом говорил? – Ну, многие. Например, Леонард. Он там очень давно работает и знает больше, чем я. Сара, скользнув взглядом по торсу Элиаса, заметила, что он дышит слишком учащенно для человека, который спокойно сидит на стуле. – Это Леонард велел вам перенести труп в другое место? Задавая вопрос, Сара внимательно следила за реакцией санитара, и та не замедлила проявиться: глаза расширились, он слегка подался назад. – Я… не понял… Мы не переносили тело. Я ведь уже сказал – ничего в палате не трогали. – Тело перенесли из сектора А в сектор C, господин Лун-де. У нас есть доказательства. А кроме дежурных санитаров, то есть вас с Леонардом Сандвиком, никого из персонала на этаже не было. Элиас снова впился зубами в большой палец, затем сбивчиво заговорил: – Послушайте, я… Честное слово, я тут ни при чем. Клянусь! Я сделал, как велел директор, вот и всё! – Вы перенесли тело? – Да… Да, мы с Леонардом получили от директора приказ перенести Четыре-Восемь-Восемь из палаты C32 в сектор А. – Зачем? – Директор не хотел, чтобы кто-то увидел рисунки. – Почему не хотел? – Не знаю… Мне платят за то, чтобы я работал и не задавал лишних вопросов, а я и так не задаю – мне не нужны проблемы. И потом, что это меняет? Я рассказал вам правду – прибежал на крик, но было слишком поздно. Разница только в том, что это случилось в палате C32, а не в секторе А. – Что вы увидели в палате C32? – Я ведь уже сказал. Делал обход, услышал крик… Чудовищный, невозможный крик… Я говорю «невозможный», потому что никогда не думал, что человек способен издавать такой звук. Он начинался, как… как хриплое покашливание, как будто старик прочищал горло, а закончился визгом на каких-то запредельно высоких нотах. Впечатление было, что мне иголки воткнули в барабанные перепонки… Со стариком такое часто случалось, но на этот раз он сам себя превзошел. Я решил все-таки сбегать к нему, взглянуть на всякий случай, но, когда прибежал, он сидел с разинутым ртом и выпученными глазами, держась за горло… – Элиас Лунде перевел дыхание. – Я тут навидался психов за пять лет, но пациента, который пытался бы себя задушить голыми руками, еще не встречал. – Что было дальше? – Аймерик сказал нам с Леонардом про звонок в полицию. А потом позвонил директор и велел перенести тело в сектор A, пока полиция не приехала. Мол, там почище, чем в секторе C. Сара записала показания в блокнот, затем снова посмотрела на Элиаса: – Эрнест Янгер сказал мне, что по ночам вы куда-то уводили его и пациента Четыре-Восемь-Восемь для проведения… опытов. Кто этим руководил? Элиас Лунде в отчаянии закрыл лицо руками и помотал головой: – Блин, вот дерьмо… Я ничего об этом не знаю! Да, иногда нам приказывали привести этих двух пациентов в подвальный этаж, но дальше директор уже занимался ими самостоятельно, нам он не разрешал входить в палату. И кстати, не очень-то хотелось. Даю вам слово, я больше ничего не знаю! Если б знал, сказал бы, чтобы выбраться из этого дерьма… – Вы заметили что-нибудь странное в поведении Четыре-Восемь-Восемь за последние несколько дней? – Вроде нет…