– Вы спрашивали у него, что это означает? – Однажды спросил, но он впал в такое буйство, что я не решился повторить. Сара никак не могла оправиться от потрясения – тридцать шесть лет изо дня в день человек остервенело рисовал на стенах одни и те же символы. Откуда у него взялась эта навязчивая идея? Как она была связана с «черным сном», о котором говорил Янгер? Быть может, Олинк хоть что-то знает… – Полагаю, вы все же задумывались о смысле этих изображений хоть раз за столько лет, господин Вингерен. – Конечно. Но сказать с уверенностью могу только одно: все три элемента стоят вне времени и пространства, то есть не привязаны ни к определенной эпохе, ни к истории какой-либо страны. Он рисовал не самолет, не машину, не человеческое лицо… Однако я не понимаю, почему его преследовали именно эти образы. – Санитары, присматривавшие за ним, еще говорили о каком-то странном крике… – О да, фирменный крик пациента Четыре-Восемь-Восемь! Он словно хотел воспроизвести какой-то определенный звук или ноту, но никак не мог в нее попасть и пробовал снова и снова. Словно забыл и старался вспомнить, как это должно звучать. Загадка… – А крик как-то связан с рисунками? – Даже не представляю. Но возможно, невроз, выражавшийся в крике, имел ту же причину. – Прием препарата ЛС-34 мог привести к остановке сердца? Вернее, мог ли он вызвать настолько чудовищные галлюцинации, что пациент умер от страха? Вингерен задумчиво потер лоб. – И да и нет, – проговорил он наконец. – Если учесть все, что я услышал от вас, и добавить мои собственные знания о действии ЛС-34… сомневаюсь, что галлюцинация могла спровоцировать у человека приступ смертельного страха. Даже в полубессознательном состоянии, в котором, видимо, и пребывал пациент Четыре-Восемь-Восемь перед смертью, мозг по-прежнему способен отличать воображаемые образы от реальных. К примеру, когда вам снится, что вы умираете, организм тотчас просыпается, поскольку мозг знает, что это неправда. Так что пациент Четыре-Восемь-Восемь умер вовсе не от галлюцинации, а скорее от воспоминания. Я думаю, препарат ЛС-34 вытащил из глубин его памяти нечто такое, что и спровоцировало эмоциональный всплеск, а в результате – остановку сердца. – Значит, в прошлом он видел или слышал нечто настолько ужасное, что одно лишь воспоминание об этом его убило?.. – не поверила Сара. – Но разве мысль может убить? Старый психиатр иронически усмехнулся: – Мысли прикончили бы всех нас, если б не забвение, мадам Геринген. Способность забывать избавляет нас от необходимости каждую секунду размышлять на тему абсурдности бытия. Мы живем, не зная, откуда пришли в этот мир, и умираем, не догадываясь, что будет дальше. Как жить между необъяснимым рождением и необъяснимой смертью, не цепенея при этом от страха из-за отсутствия смысла? Логически невозможно. И тем не менее подавляющему большинству людей это удается, живут себе и в ус не дуют. Но представьте, что было бы, если б вас заставили думать об этом каждую секунду, постоянно осознавать абсурдность собственного существования. Вы бы с этим справились, как полагаете? Обычно подобные мысли посещают нас, только когда мы сталкиваемся со смертью кого-то из близких. Но… – Доктор Вингерен замолчал, качая головой, словно что-то тревожило его в своих умозаключениях. – Но что? – спросила Сара, стараясь прогнать тягостные мысли, одолевавшие ее, по мере того как старик говорил. – Вы как будто намекаете, что в случае с пациентом Четыре-Восемь-Восемь все было не так. – На это намекают его рисунки. С точки зрения психиатрии они свидетельствуют о пережитой пациентом психологической травме, причину которой он таким образом пытается облечь в некую распознаваемую форму. То есть в своих рисунках он хотел отобразить воспоминание, которое преследовало его и не давало покоя. Это было нечто вполне конкретное, не просто память об эмоциях, вызванных столкновением с бессмысленностью бытия. Часы с маятником начали отбивать время – Сара насчитала одиннадцать ударов и огорчилась оттого, что до сих пор не удалось получить ни одной зацепки. – Хотите чего-нибудь выпить, инспектор? – Нет, спасибо. Послушайте, господин Вингерен… Но старик поднялся с кресла, не дав ей закончить, и устало зашаркал в соседнюю комнату. Сара не решилась его остановить – слушая звон посуды, ждала, когда он вернется. Нетерпение нарастало; наконец минут через десять хозяин появился в гостиной с чашкой и заварочным чайником на подносе, дрожавшем в дряхлых руках. – Все, что вы рассказали, господин Вингерен, чрезвычайно любопытно, – начала Сара, едва он переступил порог. – Но мне нужна хоть какая-то информация, которая поможет выйти на людей, поместивших пациента Четыре-Восемь-Восемь в «Гёустад», на тех, по чьему приказу над ним проводились эксперименты с применением ЛС-34. Олинк тем временем опустился в кресло, налил себе чаю, сделал глоток и наслаждался вкусом, будто не слыша ее. – Очень жаль, но я не знаю, что еще вам сказать, – наконец проговорил он. – Теперь вам известно об этом деле даже больше, чем мне. Сара приуныла, испугавшись, что на этом все и закончится – она опять останется ни с чем. – Понимаю ваше огорчение, инспектор, и весьма сожалею, что не могу помочь. Единственное, что не вызывает сомнений, – организаторы всей этой сложной операции играют по-крупному, и найти, с чего и с кого все началось много лет назад, будет крайне непросто. Слишком уж неподъемную задачу вы перед собой ставите. Сами подумайте – этого человека привезли в «Гёустад» двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, с тех пор прошло тридцать шесть лет. Уму непостижимо! Сара резко вскинула голову: – Двадцать четвертого декабря семьдесят девятого? Вы уверены? – Уверен, потому что, когда мне домой позвонил дежурный санитар и сказал, что в больнице срочно требуется мое присутствие, я как раз упаковывал последние рождественские подарки для детей. Пришлось все бросить и немедленно ехать в «Гёустад». Двое незнакомцев, о которых предупреждал министр, ждали в вестибюле и поручили моим заботам безымянного мужчину, потребовав строгого соблюдения секретности. Такие события под Рождество не забываются, знаете ли. – Господин Вингерен, кому вы доверили заняться пациентом в тот первый вечер? Это очень важно. – Молодому санитару. Он и в дальнейшем имел дело с пациентом Четыре-Восемь-Восемь, но все-таки чаще с ним общался я сам, по крайней мере в первый месяц. – Как звали того санитара? – Вы шутите? – фыркнул Олинк. – Как я мог это запомнить? – Ладно, ничего. Кажется, я уже знаю, кто был информатором людей, шантажировавших вас все эти годы. – Сара вскочила с кресла под недоуменным взглядом старого директора. – Спасибо! – Госпожа Геринген, мне о вас ничего не известно, но я всю жизнь занимаюсь тем, что заглядываю людям в душу, и могу сказать, что в вашей душе есть доброта и какая-то хрупкость. Будьте очень осторожны. Те, кто затеял всю эту историю, не зря оберегают свою тайну почти сорок лет. Сара поблагодарила доктора Вингерена, торопливо дошла до внедорожника и вихрем помчалась в Осло. Глава 10 Было около четырех часов дня, хотя казалось, будто уже четыре ночи – небо закуталось в толстое свинцово-серое одеяло из снежных туч, и муниципалитету Осло даже пришлось оставить зажженными уличные фонари, но и этого света едва хватало, чтобы рассеять густой покров тумана. Сара повыше подняла воротник парки, прикрыв шею и затылок, который уже ломило от холода и усталости, выскочила из машины, пробежала через парковку, а затем, рывком распахнув тяжелые двери Главного управления полиции, устремилась к кабинету Норберта Ганса. Помощник оторвал взгляд от монитора и сразу понял, что начальница очень спешит. – При обыске у Сандвика нашли трудовой договор? Мне нужна дата его поступления на работу в «Гёустад». – Э-э… на глаза он мне пока не попадался, но, должно быть, нашли. Коробки с изъятыми у Сандвика вещами на первом этаже. Сара сделала помощнику знак следовать за собой; они спустились по лестнице и вошли в общее помещение, где трое полицейских, разложив перед собой стопки бумаг, внимательно их изучали. – Парни, нам нужно узнать, когда Леонарда Сандвика наняли на работу в «Гёустад», – сказал Норберт. – Ищите трудовой договор или отчеты из пенсионного фонда. Они с Сарой присоединились к команде, рывшейся в здоровенной куче документов, которые накопились дома у пожилого санитара, и через полчаса, к пяти, получили то, что искали. – Я так и думала, – пробормотала Сара. Схватив трудовой договор, она решительно направилась к камере предварительного заключения, где держали Сандвика, и вошла, по обыкновению не постучав. Санитар, дремавший на койке, подвешенной к стене, очнулся оттого, что хлопнула дверь, и, дернувшись, поднял голову с подушки. – В рамках расследования по делу пациента Четыре-Восемь-Восемь возникли новые вопросы, – сухо сообщила Сара. Леонард Сандвик нервно облизнул губы; осоловелый взгляд заметался, в нем ясно читались недоумение и страх. Санитар сел на краю койки и потер виски. – Что случилось? Почему вы на меня так смотрите, инспектор? – В этом документе черным по белому написано, что вы приступили к выполнению обязанностей санитара в психиатрической больнице «Гёустад» двадцать второго ноября тысяч а девятьсот семьдесят девятого года. Что в принципе не противоречит сказанному вами на предыдущем допросе. Верно? – Да… – Господин Сандвик, в прошлый раз вы мне также сказали, что не были свидетелем прибытия в «Гёустад» пациента Четыре-Восемь-Восемь и узнали о его существовании лишь спустя несколько месяцев после того, как сами пришли туда на работу. Так? – Э-э… да. Сара заметила, что задержанный непроизвольно бросил взгляд на дверь, будто хотел сбежать. – Однако только что я узнала… – Сара демонстративно заперла замок на несколько оборотов, – что пациента Четыре-Восемь-Восемь привезли в больницу двадцать четвертого декабря семьдесят девятого, то есть через месяц после того, как вы приступили к выполнению обязанностей санитара. Вы уже были там. И приняли пациента, когда его доставили туда двое неизвестных мужчин. Почему вы солгали, господин Сандвик? – Я… я не лгал, просто забыл, вот и всё. Вы же задаете мне вопросы о событиях тридцатишестилетней давности! Может, я и видел, как тем вечером кого-то привезли, но понятия не имел, что это был Четыре-Восемь-Восемь. Я вам не лгал! – «Тем вечером», вы сказали? Откуда вы знаете, что это было именно вечером? – А?.. Я не знаю, может, днем или утром, просто слово подвернулось! – выпалил санитар, раздраженно хмурясь. – Господин Сандвик, пора бы вам уже начать говорить правду. Ведь это вы приняли и разместили в палате человека, которого привезли в «Гёустад» накануне Рождества. Быть может, и двух директоров этого заведения шантажировали тоже вы? Вы угрожали расправой над их семьями, если они откажутся выполнять приказы? И вы снабжали больницу запрещенным препаратом ЛС-34? – Я вообще не понимаю, о чем вы говорите! – Слушайте, Сандвик, насколько мне известно, у вас есть жена и маленькая дочь… Пожилой санитар шумно вдохнул. – Если будете сотрудничать со следствием, суд это учтет. И у вас появится шанс увидеть, как растет ваша дочь. Сандвик удрученно опустил голову. – Возможно, я плохо вас знаю, господин Сандвик, но мне почему-то кажется, что вы неплохой человек, и, учитывая, сколько лет вам и сколько вашей дочери, для вас важно, чтобы у нее остались добрые воспоминания о своем немолодом папе…