Скрывать от матери причину визита областной милиции смысла не имело, поэтому Черняев неопределенно сказал: — Да, натворил. — И что же? — допытывалась мать, мрачнея. — Да одного проходимца порезал, — попытался опять уйти от конкретики в неопределенность, как йоги во время медитации в астрал, опер. Но материнское сердце не обманешь. — Значит, насмерть… Курские милиционеры промолчали. — А от меня, что вы хотите? — первой прервала паузу она. — Если появится, посоветуйте самому с повинной явиться в милицию. Смотришь, суд примет во внимание, и что-то скостится ему… — сказал, явно сочувствуя матери, опер, что с ним бывало крайне редко. Но тут, по-видимому, проняло. — Чтобы еще одной глупости не сотворил, не усугубил своего положения, — добавил он. — У него тут врагов нет? — Нет… — печально ответила женщина. Она не кляла, не ругала сына, не причитала, что он такой хороший и не мог совершить преступление, не просила незнакомых милиционеров проявить к нему снисхождение. Она молча переживала свою трагедию. Милиционеры это поняли и, извинившись, ушли. Паромов имел желание поспрашивать женщину о сыне, о причинах, побудивших его встать на путь криминала. Но, увидев ее переживания, отказался от своей затеи. Да и вряд ли путь Васлия имел существенные отличая от пути того же Бекета и еще десятка им подобных. Пьянки, гулянки, разборки и жажда наживы. Все — то же самое, лишь разделенное временем и местом действия. В селе вести распространяются мгновенно. Вроде никому и не говорили, что ищут Василия, а соседи уже знали, что милиция по Васькину душу приехала, аж из самого Курска. Не успели милиционеры выйти из дома Сухозадовых, как к ним подошли молодые парни, хорошо одетые, сразу видно, что из города к родителям на побывку приехали, и пояснили, что утром видели Василия в Курчатове, на автостанции. — Был пьян и от милиции шарахался, — пояснил белобрысый паренек, по-видимому, студент какого-нибудь техникума. — Домой собирался ехать. — А он говорил, что натворил? — на всякий случай поинтересовался Черняев. — Да. Сказал, что кого-то «замочил», и что его милиция ищет… Стало понятно, почему народ так быстро узнал, что к Сухозадовым милиция пожаловала. Появления Василия в родных пенатах прождали до обеда. Но он так и не появился. — Дальше ждать бесполезно, сказал Черняев Паромову. — Надо отваливать. Встречные автобусы будем на всякий случай останавливать и проверять. Последняя фраза относилась уже ко всем. — Понятно, — отреагировал водитель. — Будем сигналить «стоп». — Раз понятно, тогда трогай, — сказал Курьянинов водителю. — И помни, что на тебя все надежды, — не удержался от шутки опер. Поднимая слабый шлейф пыли, белая «Волга» побежала в обратный путь. Встретились два автобуса ПАЗ. И, как не странно, остановились на требовательные мигания фар «Волги». Василия в них не было. Водители автобусов были местные, и Василия они немного знали. По крайней мере, в лицо. — О его беде слышали, но самого не видели… — почти слово в слово повторяли они. — Вот вам и матушка Россия, — смеялся Черняев, — милицейские ориентировки еще никуда не поступили, а народ все давно знает! И что было больше в этом смехе, то ли сарказма, то ли уважения — не понять… В Конышевском райотделе, куда решили на всякий случай завернуть хоть на минуту, ждала приятная неожиданность: Сухозадов Василий задержан военизированной охраной одного из железнодорожных мостов в городе Льгове и находится в комнате милиции при железнодорожном вокзале. — Мы этого козла тут ищем, а он по Льгову блудит, — констатировал опер данное известие. — Кажется, приключения заканчиваются… — Спасибо, мужики. Спасибо! — пожимая руки местным ментам, говорили курские. — Будет нужда — поможем… — Лучше без нужды встречаться… — отвечали со значением местные. — Приезжайте на рыбалку. Не пожалеете. Можно и на охоту. Хоть на птицу, хоть на зверя. Места у нас есть отменные! — Ладно, — соглашались курские, садясь в «Волгу», — постараемся… — А сельские милиционеры живут получше, чем вы в городе… — посочувствовал, усмехнувшись, Курьянинов, когда отъехали от Конышевского райотдела. — Заповедная провинция… — Да, не нам чета… — согласились Паромов и Черняев. — Патриархальная жизнь. Неторопкая. Спокойная. Нам о таком лишь мечтать приходится. 5 До Льгова доехали минут за двадцать. Трасса в связи с праздничными днями была свободна, и водитель Курьянинова показывал класс езды, выжимая из старенькой «Волги» все, на что она была способна. — Уже отпускали, — пояснял сержант из линейного отделения милиции, передавая Василия и обнаруженный у него складной нож, курским милиционерам, — когда вдруг застучал телетайп и пошла ориентировка на его задержание. Пришлось возвращать с порога. Хорошо, хоть сразу прочли, а то бы ушел… — Хорошо то, что хорошо кончается! — пошутил опер. Теперь можно было и шутить. Подозреваемый, окольцованный «браслетами» сидел в автомобиле под надежной охраной. В кармане опера лежало и орудие преступления — нож, завернутый в чистый лист бумаги. А во взятой на всякий случай папке, поверх других бумаг, протоколы задержания Сухозадова на мосту в пьяном виде и обнаружения у него складного ножа «Белочка» во время личного обыска, коротенький рапорт сержанта милиции и пара объяснений. — А что его понесло на железнодорожный мост? — поинтересовался Паромов. — Что он там забыл? — Может, спьяну, а, может, и специально, под полю часового лез… Бог его знает… Сами поспрашивайте. Возможно, скажет… — Ну, спасибо. Спасибо и до свидания! — крепко пожимали курские милиционеры руку коллеге из транспортной милиции, собираясь отчаливать в родные пенаты. — Выручили! — Да что там? Общее дело делаем! — Ну, будьте здоровы! — И вы не кашляйте! 6 Дорога домой была скорой. Под неспешный, хоть и сумбурный, рассказ Василия об обстоятельствах убийства Бекета не заметили, как в Курск въехали. Черняев слово сдержал и при въезде в Курск купил Сухозадову «четвертушку» «Столичной», булку, пару плавленых сырков и пакет молока. На продукты подозреваемому сбрасывались оба: и он, и старший участковый. — Это, Василий тебе, после всех допросов… — удивляя и Василия, и Курьянинова, и водителя «Волги», сказал опер, показывая пакет с продуктами. И сбивая пыл немедленной «расправы» над спиртным, добавил: — До допроса нельзя. Сам понимаешь, пьяных не допрашивают. — Спасибо! — Был растроган и растерян Вася. — Думал, что меня бить будут, а меня водкой еще угощают… Кому сказать — не поверят. За что такое, а? — За очистку поселка от дерьма. Чистейший антикриминальный дуплет получился. Одним выстрелом двух плохих человечков с поселка убрал… — объяснил Черняев щедрость поступка, причем, в довольно жесткой форме и манере. — Петрович, не передергивай, — возразил оперу старший участковый. — Дуплет, возможно и был, но не антикриминальный, а криминальный. И поселок очистился не от двух человек, а от трех, если быть объективными до конца. Суд, конечно, примет во внимание чистосердечное раскаяние Василия, но заключения ему все равно не избежать. — А почему от трех? — поинтересовался Курьянинов. — А потому, — ответил ему вместо старшего участкового опер, — что Бекета похоронят, и он через год уже полностью сгниет… и туда ему дорога: сколько сволочь нашей кровушки попил! Это, во-первых. Во-вторых, Мара, хоть не надолго, но на нары присядет. Недонесение и укрывательство ей, как минимум, светят… А в-третьих, наш Василий. Он, конечно, мужик хороший, но ему, как пить дать, сидеть… Понятно. Я Банникову в расчет не брал. Думал свидетелем по делу пойдет. Ведь не убивала же она. Хотя, если бы не устроила попойку в квартире, то и Василий сейчас был бы на свободе, а не в наручниках в нашем автомобиле… — высказался Курьянинов. — Я знаю, что сидеть, и долго… — сказал Василий. — Но все равно, вам спасибо за такое отношение. Я, спорить не буду, порядочное дерьмо… но Мара, на мой взгляд, еще дерьмовей… И он поведал, как Маре захотелось иметь половой акт над трупом Бекета. — Маньячка какая-то, а не баба! — хихикнул опер. — Ты на суде про это скажи — удиви судью… Смотришь, еще полгодика скостит… — Не, — ответил оперу Вася твердо, — не буду. Буду только про себя говорить… А там, как судьба сложится… Мать вот только жалко… — Вспомнил поздновато про мать-то, — без ложной жалости упрекнул Паромов. — Раньше стоило помнить… — Эх, — вздохнул только на это Вася.