— «Повинную голову и меч не сечет!» — ни к селу, ни к городу привел зачем-то пословицу Курьянинов. — А мать… мать всегда простит… Дискуссия закончилась. Дальше ехали молча. На разговоры уже никого не тянуло. Каждый думал о чем-то своем. В Промышленный РОВД прибыли еще засветло. Там их ждали Конев Иван Иванович и следователь Тимофеев, уведомленные коллегами из Конышевки и Льгова о положительных результатах вояжа. — Вот теперь можно и с праздником поздравить, — пошутил Конев, выслушав доклад Черняева о задержании Сухозадова, который опер, как только он и умел, красочно, с массой подробностей, с описанием трудностей, возникших на пути и их героическом преодолении, довел до ушей высокого начальства. — За поздравления спасибо, Иван Иванович, — улыбаясь, заметил Черняев. — Это очень хорошо… А что-нибудь поменьше поздравлений, но побольше трехрублевой купюры не наблюдается на горизонте? В дороге сильно поиздержались… на бензин… на продукты питания для задержанного… Бензину уйму сожгли. Деньги-то наши были… И Васе купили похавать… Вообще, то одно, то другое… Так что поиздержались малость… — Посашков звонил, интересовался ходом дела, — усмехнулся Конев. — Сейчас и мы поинтересуемся, что там предвидится: поощрение или взыскание. В деле два судимых, и не просто судимых, а поднадзорных. Сами понимаете, неизвестно, как карта ляжет… На этот раз карты легли благосклонно. По-видимому, заместитель начальника УВД подполковник Посашков постарался. Наказанных не было. Генерал не поскупился: по полтиннику выписал в качестве премии всем участникам раскрытия преступления. Даже Курьянинову с его водителем, даже оперу из УВД, Сан Санычу, фамилию которого Паромов так и не запомнил. — А что, мужики, не плохо мы Первомай отметили, — обмывая премию, смеялся Черняев. — И Вася постарался, и Конев не подвел… — Почаще бы так! — от всего сердца поддержал его Астахов. — Что ни говори, а без Бекета и воздух чище, и весна милей. Если бы кто-нибудь нашелся и моего Бобра с Белгородской «пришить» — еще бы стало веселей жить! А то одолел, сволочь, вконец… На участке Михаила Ивановича в доме номер восемнадцать с некоторых пор стал проживать поднадзорный Бобрышев Володька, оттянувший с десяток лет на киче и попавший туда еще по малолетству за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть человека. Бобер жил не один. В двухкомнатной квартире его матери, старой Бобрихи, Марьи Алексеевны, которая до освобождения родного сынули мирно жила вдвоем с сестрой Аннушкой, инвалидом детства, с момента прибытия Бобра стала проживать целая бригада. Во-первых, любящий сынок для родной мамули со своей зоны «подогнал» муженька, а себе папашку, престарелого вора-рецидивиста Нехороших Павла Ивановича. К слову сказать, его в разговорах с участковыми он же величал не иначе, как «хитрый папашка». Во-вторых, с зоны он привез дружка Игорька Мишустина, судимого всего лишь раз, но за убийство и мужеложество одновременно. По-видимому, этот был нужен Бобру для сексуальных утех. По старой зоновской привычке. В-третьих, через месяц после освобождения он «женился» и привел в свой дом бывшую воровку, бывшую зэчку, и поднадзорную Люську-нахалку, а по паспорту Тюнину Людмилу Григорьевну, особу худую, высокую и не умеющую трех слов связать без мата. Так что в квартире Марьи Алексеевны нежданно-негаданно возникла миниатюрная колония общего режима. И нравы в ней стали соответственно зэковские, с ежедневными конфликтами, разборками, мордобоем. А «разруливать» эту ситуацию приходилось участковому Астахову. Все бы ничего — ему не привыкать, но Бобер, возомнивший себя «паханом» в материнской квартире, после каждого административного задержания его за бытовой скандал писал жалобы на имя прокурора о незаконных и неправомерных действиях участковых инспекторов милиции, особенно Астахова. И тому приходилось чуть ли не еженедельно «посещать» прокуратуру и исписывать кипу бумаг, давая всякие объяснения и пояснения. В прокуратуре сначала со вниманием относились к эпистолярному творчеству Бобра, думали, что Астахов и другие участковые действительно «прессуют» вставшего на путь исправления человека. Потом поняли, что за «бобер», а вернее, козел, завелся на Парковой, и опять злились на участкового за то, что приходится заниматься ненужным, но необходимым, бумаготворчеством из-за этого козла. А все свое негодование изливали не на виновника Бобра, а на участкового: «Когда, мол, ты его посадишь, и тем самым избавишь нас от бумажной волокиты?!.» Это злило и обижало участкового. Он и без понуканий прокурорских работников старался изо всех сил «прищучить» проклятого Бобра. Но Бобер был не только изощренный кляузник, но и хитрец, каких мало… Установленные ограничения административного надзора не нарушал, глумился над сородичами, которые его и покрывали. Так что, не так-то просто было «подцепить» на крючок этого хитрована. Вот поэтому и вспомнил Астахов о своем наболевшем. — Михаил Иванович, ты скоро станешь поэтом, — заржал Сидоров. — Эк, как завернул! Мой тост проще: За весну и женщин, понимающих в весне и милиционерах толк! — И это правильно, — сказал новый начальник штаба ДНД, Плохих Сергей Николаевич. Теперь уже он хозяйничал в опорном пункте. А Паромов подумал, что опять предстоит объяснение с супругой. Ненужное и глупое. И еще подумалось о странностях судьбы. Вот, к примеру, Мара… То Астахову помогла разбой раскрыть, то сама преступление совершила. Или тот же Сухозадов… Не повстречайся он с Марой и Бекетом, и, как знать, возможно и жил бы себе потихоньку. А там женился, детьми обзавелся… Теперь это ему не грозит. Лет семь, как минимум, схлопочет — и какой после этого из него жених. Неисповедимы пути Господни. И цветущий май за окнами опорного пункта не особо радовал старшего участкового. Не надо хандрить, товарищ старший участковый. Чего так пессимистически смотришь на мир? Не все так безотрадно и серо. Жизнь продолжается… Ни Паромов, ни его товарищи еще не знали, что совсем скоро в стране будет объявлена борьба с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением. И основная тяжесть этой борьбы ляжет на плечи участковых, этих серых лошадок органов внутренних дел. А большие государственные мужи под шумок борьбы с пьянством вырубят виноградники, предполагая, что тем самым вносят свою лепту в дело трезвости и оздоровления нации. Воистину, «заставь дурака богу молится, он и лоб разобьет!» Ни Паромов, ни его товарищи еще не знали, что не пройдет и года, как участковый Астахов Михаил Иванович будет повышен в должности и станет руководить работой участковых в опорном пункте поселка КТК, сменив там Евдокимова Николая Павловича, безвременно сгоревшего на милицейской работе. А несколькими годами позже он будет сначала руководить всеми участковыми Промышленного РОВД, а чуть позже — службой участковых всей Курской области. В звании подполковника милиции побывает в спецкомандировке в Чечне, откуда вернется уже полковником и с незаживающей болью в сердце из-за потерь боевых товарищей. Ни Паромов, ни его товарищи еще не знали, что не пройдет и трех лет, как он, старший участковый инспектор милиции Паромов, уволится по собственному желанию из органов внутренних дел, не выдержав внутреннего напряжения между желанием сделать общество чище, добрее, справедливее, и действительностью, по-прежнему, пьяненькой, хамоватой, вороватой и драчливой. Запас сил и энергии истощался, а как зря, кое-как, он работать не умел. Не научили. Ни родители, ни друзья-командиры. Он так и не сумел перевоспитать большинство из своих подшефных. И потому мрачнел сам, и мрачнела его душа. И долго это продолжаться не могло… Ничего этого они не знали в тот теплый весенний вечер… Возможно, это и хорошо… Иначе как жить?..