– Мне было семнадцать лет, он был чуть старше. Не имеет значения, кто он был такой, к тому же он был у меня не первым. Он убедил меня, что я не забеременею, если он вовремя выйдет из меня. И все-таки я забеременела. Стояла осень, и мне удавалось скрывать свое положение под свитерами и пальто вплоть до шестого месяца. Я считала, что могу избавиться от всего этого, если буду достаточно долго это игнорировать. Мой отец… Вы не представляете, как он разозлился. Взбесился. Разочаровался. Он бы убил этого мужчину, если бы узнал, кто это. Но я так никогда и не призналась. Кажется, в этот момент Бертиль опрокинул бокал, поэтому им пришлось снимать скатерть и вытирать стол. И тогда же ушла Юлия? – Тогда аборты еще не легализовали, но этот вариант мне и не подходил. Я хотела ребенка. Но это даже не обсуждалось. Ребенка должны были усыновить чужие люди, а мне навсегда, НАВСЕГДА было запрещено говорить о случившемся кому бы то ни было. Мне угрожали, орали на меня. В конце концов я подписала отказ. Когда отошли воды и я оказалась в родильном отделении больницы Фредериксберга, роды были в самом разгаре. Все прошло быстро. И болезненно. Я позвонила матери, но она сказала, что я должна справляться сама. Акушерка унесла ребенка, как только он родился. Я просила посмотреть на него, но мне сказали, что слишком поздно. Ребенка уже увезли. Потом мне дали какое-то успокоительное. Когда я вернулась из больницы домой, отец подарил мне золотые часы. Больше мы никогда не говорили на эту тему. Она скользнула по собравшимся взглядом затуманенных выпивкой и слезами глаз. Редактор Дорте вытерла глаза салфеткой и сказала что-то очень милое и уместное, после чего все за столом с готовностью закивали. Франк подошел и схватил ее в охапку, словно после тридцати лет дружбы впервые по-настоящему ее понял. Эстер тут же пожалела о сказанном. Есть бремя, которое не становится легче, если поделиться им с другими. Поддержка окружающих не несет с собой прощения. – Мне надо было попытаться настаивать, надо было бежать из дома. Я недостаточно боролась, – пробормотала она, но Бертиль уже поставил «Диско Инферно» и закричал, что довольно серьезных разговоров, пора перейти к танцам. В течение нескольких минут Эстер сидела, прикованная взглядом к верху кирпичного фасада. Когда она была ребенком, ее комната находилась как раз здесь. Один и тот же вид из окна на протяжении всей жизни. Родители умерли, люди въезжали и съезжали, но Эстер оставалась. Да, она уезжала, иногда на несколько месяцев, но никогда не бросала это жилище. Какая-то часть ее застыла на семнадцати годах и отказывалась двигаться с места. За все прошедшие годы она так ни разу и не увидела своего ребенка. Означало это, что ребенок ничего не знал о ее существовании или просто не желал с ней встречаться, неизвестно. А она хотела встречи. Быть может, она даже не хотела ничего иного, по крайней мере по-настоящему. В первые годы после родов она страдала от необъяснимых болей в груди, интенсивных и изнурительных, однако со временем они стихли. Других детей у нее не было. Ведь у нее уже был один ребенок. Что-то подсказывало ей, что, если бы ей позволили подержать его тот самый один-единственный раз, она бы никогда уже не отпустила его. Своего ребенка. Эстер вышла в кухню и минуту вглядывалась в полупустой холодильник, потом включила электрический чайник и заварила свежий кофе в френч-прессе. Йеппе Кернер, кажется, убежден, что состоявшееся у нее в тот раз собрание имеет решающее значение в деле об убийстве, но каким образом? Как мог тот вечер если не спровоцировать, то по крайней мере запустить механизм, приведший к убийству Юлии? И Кристофера? Если тем вечером кто-то должен был пересечься и сформировать святотатственный альянс, то эта мысль прям-таки смехотворна! Столь же смехотворна, как и та, что признание Эстер могло пробудить что-то кроме жалости в присутствовавших исповедниках. Эстер принялась за кофе, глядя на пестрые заплатки на стене. Созвездия и нежеланные дети, пустая трата жизни. Она вытерла щеки и глубоко вздохнула. Затем открыла Гугл Докс и начала писать. Ты ждешь от меня того, чего я не могу тебе дать. Признания, понимания, возможно, даже прощения. Нет, я не знаю, кто ты. Вопрос в том, почему тебе так хочется, чтобы я это узнала. Если тебя увидят и узнают, то тут же разоблачат. Прольется свет на твои грехи. Думаешь, ты получишь мое признание, как только я узнаю, кто ты? Что мы все примемся заботиться о тебе и наконец поймем тебя? Что восторжествует справедливость и тебя пронесут на троне через весь город? Что я тебе сделала? Что я такого сделала, что тебе пришлось убить двух юных невинных людей, только потому, что они находились в непосредственной близости от меня? Потому что я их любила? Ведь поэтому, признайся? Я копаюсь в своей голове в поисках непростительных поступков и нахожу их, бог тому свидетель. Конечно, я в своей жизни дурно поступала, причиняла людям страдания. Но такие страдания? Ты должен мне помочь. Если поможешь, возможно, я и пойму. А значит, быть может, мы рассчитаемся раз и навсегда. Был только полдень, но неровная брусчатка Нюхавн уже была уставлена пластиковыми стаканчиками с разливным пивом. Кучки курившей молодежи пристроились на причале между старыми деревянными шхунами, свесив над водой ноги. Туристы запечатлевали идиллию на смартфоны и широко улыбались, идя к прогулочным корабликам – как все это красиво, но и как дорого. За углом, на Тольдбодгеде, на первом этаже находилось заведение под названием «Тату Парлор», как гласила вывеска. Стеклянная дверь была открыта, и Йеппе спустился на пару ступенек, оказавшись на полу в черно-белую клетку. Часть стен были завешена тяжелыми бархатными красными гардинами, другие изобиловали фотографиями татуировок на бледной коже. В углу развалился престарелый английский бульдог, который даже не поднял глаз, когда Йеппе вошел. В салоне было тепло, громко играл рок-н-ролл. Йеппе мгновение стоял в одиночестве, но почти сразу же из-за одной из гардин вышла очень худая молодая женщина с иссиня-черными волосами. У нее была завитая челка, а в ушах торчали серьги, внедрившиеся в самые ушные мочки и невообразимо их оттягивавшие. – Привет. Это тебе надо наколоть на плечо что-то кельтское? Я освобожусь минут через пятнадцать. Погуляй-ка пока на солнышке, если…? – Следователь полиции Кернер. Я пришел поговорить с… Типпером. – У него сейчас клиент. Это терпит? – Она увидела в его взгляде отрицание, прежде чем он успел покачать головой. – Типпер! – крикнула она в направлении другой бархатной гардины. – К тебе пришли. Из полиции. Женщина скрылась за своей гардиной, только кивнув. Через мгновение из бархатных недр прозвучал мрачный голос. – Эй, я тут ни хрена не смогу отойти. Вам придется зайти сюда. Йеппе осторожно отвел ткань и оказался в крошечной каморке. На обитой материей лавке лежало задрапированное женское тело с оголенными ягодицами и ногами, которые высвечивались из темноты яркой рабочей лампой. Ее икры и видимая часть спины были испещрены многочисленными красными, синими и зелеными рисунками. Склонившись над задней частью левого бедра, сидел грузный молодой мужчина с окладистой бородой и кольцом в носу и орудовал жужжащей иглой. – У нас тут длительная сессия, и мне как-то не хотелось бы продлевать мучения Мелиссы, поэтому, если вы не против, давайте побеседуем, пока я буду работать. Присаживайтесь вот сюда. Йеппе взглянул на табурет рядом с лавкой и заколебался. – Мелисса крутая, она тащится от «Foo Fighters». Садитесь! Мелисса, дремавшая на лавке в наушниках, подняла в направлении Йеппе большой палец. Йеппе сел. Обнаженные женские ягодицы лежали и тряслись прямо перед ним, обозначая границу между ним и татуировщиком. – Возможно, мне нужно будет побеседовать с вами наедине. – Это будет возможно только после того, как я тут закончу. Я не могу постоянно открывать и закрывать один и тот же участок. Слишком велик риск заражения. Йеппе мог бы заставить Типпера прерваться, но понимал, что гораздо лучше будет подождать. До него доносились звуки барабанов, текшие из наушников женщины. В принципе, конфиденциальность была вполне достаточной. – Я пришел расспросить вас об одной вашей клиентке, Юлии Стендер, которая, к несчастью, оказалась жертвой убийства несколько дней тому назад. – Папина дочурка? Да, я читал в газетах. Жаль. Она была миленькая. Ее привела сюда Каро. – Каролина Боутруп? – Да, именно. Каро – прекрасная подруга. Она привела сюда Юлию, как только та переехала в Копенгаген. – Весной? В марте, в апреле?.. – Да, именно весной. Я потом загляну в систему и найду точную дату. Или даты. Она ведь бывала здесь дважды. У всех наших клиентов есть учетные записи, и мы отмечаем, что они делали и когда. – Успокойтесь, я не собираюсь докладывать в налоговую. Но если вы можете проверить, когда она тут была, отлично. Расскажите мне о ее визитах! Что ей накололи? Была какая-нибудь особенная история? Вы разговаривали? Все, что сможете вспомнить. Типпер сидел, скрючившись в неудобной позе, держа лицо в десятке сантиметров от бледной ляжки Мелиссы, с жужжащей иглой, уверенно лежащей в обтянутых резиновыми перчатками пальцах. Он собрался с мыслями и откашлялся. – Юлия была милой девушкой, но я запомнил ее лишь потому, что она была подругой Каро. Знаете, такой совершенно заурядный клиент. Ей надо было сделать перо на ребрах, насколько я помню. Классическая модная татуировка, консервативный выбор в духе девиц, возомнивших себя писательницами. Мы таких делаем штук по пять в месяц, как минимум. Но было мило. Болтали в основном мы с Каро, Юлия лежала, сжимая зубами носовой платок, чтобы терпеть боль. Уж и не припомню, о чем был разговор. В душной комнате слегка пахло химикатами и горелой кровью. Йеппе начал потеть. Игнорируя ровное жужжание иглы, он сосредоточился на следующем вопросе. – А когда она вернулась? – Недавно. Максимум пару недель назад. – И что она сделала в тот раз? – Какой-то текст, две звезды. Я сфотографировал. Снимок висит где-то на стене у стойки. Йеппе вышел из бархатного занавеса на свет, несколько раз махнув руками, чтобы под подмышками не разошлись мокрые пятна. Подойдя ко многочисленным фотографиям, он принялся искать. Обнаженные розовеющие участки кожи под задранными блузками и отвернутые лица придавали стене слегка порнографический вид. Йеппе слегка засмущался. Там действительно красовалось множество перышек, звезд, якорей, крыльев, черепушек, деревьев, ангелов и демонов. Некоторые татуировки были разноцветными, на других обозначались лишь черные или темно-синие контуры, тела были полными или худыми, с выпиравшими суставами и лысыми макушками, с длинными косами и волосатыми руками. Мы все такие разные. Он отыскал нужное изображение под клеткой, простиравшейся через чью-то спину от шеи до копчика. «Ригель и Бетельгейзе» – написано тонким изогнутым шрифтом, и две небольшие звездочки на хрупком девичьем запястье. Йеппе сделал на смартфон пару фотографий татуировки и просунул голову в бархатную щель к Типперу. – Она приходила одна? – Да, в тот раз она была без Каролины. Все прошло отлично. Кстати, она была гораздо разговорчивее, чем в первый раз, радостной, почти ликующей. Знаете, она как будто расцвела. Ведь она влюбилась. Сказала, что две звезды символизируют ее и ее возлюбленного. Таинственного Мистера Мокса, наверное! Мужчину, с которым она общалась в течение нескольких недель. Мужчину, которого не видел никто из ее друзей и родных. Мужчину, которого они теперь не могли разыскать. – Она рассказывала о нем? Постарайтесь вспомнить, что она о нем говорила! – Ну, не слишком много. Рассказывала о его выставке. Фотографии, по-моему. Вообще она не особо распространялась. Но он приходил за ней сюда. – Приходил за ней?! Вы его видели? – Да-да, такой чистоплюй. Короткие волосы, гладко выбрит, в очках, никаких татуировок. Старый. По крайней мере для нее. Он пришел, только чтобы ее забрать, поэтому я его не рассмотрел. Но она его поцеловала и показала ему татуировку, словно ждала его одобрения. Он же и оплатил работу. Наличными. Йеппе позвонил Фальку, как только вышел за стеклянную дверь. – У нас есть свидетель, который его видел! Немедленно пришли художника для составления субъективного портрета. Получи записи со всех камер видеонаблюдения из Нюхавн и Тольдбодгеде от 22 июля с 13 до 17 часов и передай команде на просмотр, чтобы отследить на них Юлию в сопровождении мужчины. Теперь уж, Фальк, мы его поймаем, черт возьми! Глава 21 На пятнадцатом этаже Королевского госпиталя царила поразительная тишина по сравнению с суетой вестибюля со всеми этими семьями с детскими колясками, санитарами, громко обсуждающими футбольный матч, с топаньем деревянных сабо и разговорами по телефону. Эстер купила Грегерсу шоколад и виноград, свежевыжатый сок и номер «Политикен», и все-таки не могла избавиться от ощущения, что гостинцы ее скудны. Дверь в комнату Грегерса в палатном отделении 3-15-2 была приоткрыта. Широкий солнечный луч пробивался через щель, делая вход похожим на ворота в Нирвану. Эстер двинулась навстречу вечернему солнцу, прикрывая рукой глаза. – Грегерс? Ты спишь? Она осторожно подошла. Постель была пуста. Пара подушек и скатанное одеяло были уложены так, что, заглянув из коридора, можно было подумать, что кто-то спит. Выглядело чересчур аккуратно, случайно так получиться не могло. Эстер постучала в дверь туалета, толкнула ее. Пусто. Она бродила по отделению, обыскивая все мыслимые уголки, заглядывая во все кресла в зоне развлечений, но тщетно. Чуть дальше по коридору она наконец натолкнулась на медбрата, который беседовал с секретарем, облокотившись на картотеку. Он посмотрел на Эстер каким-то затравленным взглядом, когда она поинтересовалась: – Простите, вы не знаете, где Грегерс Германсен? – Ох, знаете, я сейчас один на дежурстве, относил лекарства на другой конец коридора, так что не знаю. Но минуту назад он лежал в своей постели. – Его там больше нет. Его вообще нет в палате. Ни в зоне отдыха, ни в холле, ни на кухне. Где он может быть? Медбрат издал тяжелый вздох и пробежал мимо Эстер по коридору, спеша в палату, чтобы проверить самому. Подняв простынь и заглянув в туалет, он взглянул на Эстер как будто с обвинением: – Да его тут нет!