— Я не против того, чтобы поджарить пятки оборотню, — твердо сказал он. — Более того, первый подброшу в этот костер самое сухое полено, которое только смогу найти. — Некоторые одобрительно засмеялись, а Франсуа продолжал: — Но вот убивать мальчишку… Разве такое может быть угодно Богу? Раздались два-три голоса в поддержку. Жискар нахмурился, в глазу его засветилась злоба. — Посмотри на Жана, — сказал он, указывая на сгорбленного щуплого человечка, который сидел как раз напротив Франсуа. — Посмотри на него, может быть, это напомнит тебе, какую ужасную смерть нашла его семилетняя дочь, чье растерзанное тело мы обнаружили в лесу? Подумай об этом. Франсуа опустил голову, не решаясь ничего возразить, да если бы он и сделал это, слов его никто не услышал бы, потому что они потонули бы во всеобщем возмущенном гвалте. Так решилась судьба Габриэля де Шатуана и его младшего сына, четырнадцатилетнего Жоффруа. Осталось совсем не много. Несколько последних строк. Эпилог, завещание сыновьям и их потомкам. Стареющий рыцарь отложил перо и задумался. Что сказать им на прощание? А он чувствовал, нет, знал — это будет прощание. На рассвете он с Ансленом и Анри, взявшими крест, с юным Жоффруа и дружиной покинет родовое гнездо, чтобы проводить старших сыновей, отправлявшихся ко двору короля Людовика. Вернутся ли мальчики из похода к берегам Африки? Путь не близкий, хотя Тунис и не Святая Земля, где уже двадцать лет тому назад попытал счастья Людовик. Огромный выкуп заплатила тогда Франция, чтобы вызволить из плена своего короля… Может быть, на сей раз ему повезет больше? Тунис не Египет и не Византия, он поближе, но ведь это ничего не значит. Они еще так молоды, так неосторожны, мечтают о славе предков. Что ж, найдут ли они ее — неизвестно. А он… он оставит память о своем роде и завещает потомкам хранить ее в веках: все, что написано им, будут они свято беречь и передавать своим сыновьям, младшим братьям или племянникам, и, как бы ни извивалась дорожка времени, какой бы непредсказуемой ни оказалась судьба, однажды далекий потомок прочтет все, что написал здесь он, барон Габриэль де Шатуан. И меч, скованный для него пирейским колдуном, после возвращения рыцаря из никейского плена, подберет с поля схватки младший сын Жоффруа, он и закончит эпос отца, рассказав о последнем дне его… Ближайшим потомкам не до того, в суете не прочтут они истории предков; пройдут века и в стране гиперборейцев, незнакомый рыцарю человек услышит волчий вой и узрит то, что увидел он, Габриэль, в своей могиле в ромейском плену. Далекий потомок прочтет это между строк и уверует тогда, что он избранник древнего бога германцев, в коем есть капелька крови и малая толика беспощадного величия повелителя царства мертвых воинов… На нем закончится род Эйрика, ибо будет тот человек последним в протянувшейся через века цепочке. Скорее, скорее… Уже утомленное ночное светило завершает свой ход, час пробил, ничего не изменишь, да и разве есть в этом какой-либо смысл? Облака рассеялись, и лунный свет залил комнату, сделав бесполезным тусклое мерцание свечи. Рыцарь поднял голову и посмотрел в окно. Далеко, во мраке леса, раздался волчий вой, немедленно подхваченный и стократно усиленный глотками серых собратьев вожака. Габриэль улыбнулся. Братья зовут его, они ждут. Ждут. Перо коснулось пергамента, выводя торопливые каракули. Скорее, скорее, скорее… — Скоро зайдет солнце, господин, — с некоторой тревогой сказал старый седой воин, подскакав поближе к барону. — До темна нам никак не поспеть. — Ничего, Андрэ, — спокойно ответил тот. — Заночуем в какой-нибудь деревушке или разведем костер в лесу. — Дороги нынче небезопасны, господин, — с сомнением покачал головой седой воин. — Крестьяне обозлены из-за плохих урожаев и, да простит меня Ваша светлость, из-за… — Воин запнулся было, но, взглянув в лицо Габриэля де Шатуана и увидев, что тот не сердится, осмелился продолжить: — Из-за запрета охотиться на волков. — Ты что, боишься, Андрэ? — усмехнулся барон. Воин смутился и обиженно пробормотал: — Когда это я боялся, господин? — Вот я и удивляюсь, слушая твои речи о безопасности, ты что, постарел? Лицо Андрэ вспыхнуло. — Нет, мессир, — твердо произнес он. — Но юный господин… — Солдат покосился на юношу, с грустным выражением лица скакавшего по другую сторону от отца. — Я о нем беспокоюсь. — Разве он родился женщиной? — с удивлением спросил барон. — Старшие братья его взяли крест, и, если король наш Людовик, да продлятся дни славного царствования его, возжелает, разбив тунисских ослушников, в скорости вновь поднять крестоносное воинство в поход против неверных турок в Палестине, то и он, перепоясавшись мечом, нашьет на плащ священный символ. — Меня Ваша милость приставила к юному господину, чтобы охранять его, вот я и беспокоюсь, — сдался воин. — Одно другому не мешает, — согласился барон. — Ты отвечаешь за него головой. Ступай, перед закатом разобьем лагерь, нас тут целая дюжина, пусть кто-нибудь осмелится напасть, мы искупаем наглецов в их собственной крови. Воин почтительно поклонился и отстал. Дюжина-то дюжина, да что толку? Несколько юнцов, не нюхавших крови в сражениях и негодных в настоящей битве, да и трое-четверо стариков, едва способных держаться в седле. Случись на пути разбойная ватага, смогут ли они противостоять озлобленным лесовикам? Дюжина? Да, положа руку на сердце, есть только два меча, на которые всерьез можно рассчитывать, — это клинок самого барона, не знавшего устали в сече, да дедов меч в ножнах на поясе Андрэ Левши, получившего это прозвище, после того, как правая рука воина, пронзенная турецкой стрелой, перестала действовать и высохла. Хвала Господу, что сызмальства учил внуков старик-дед рубить и колоть обеими руками. Чуяло сердце старого воина, что кто-нибудь да нападет на маленький отряд: не разбойники, так крестьяне, которые ненавидят барона, называя его слугой дьявола. Урожаи падают? Можно подумать, что у соседей дела обстоят лучше. Запретил трогать волков? Так ведь он господин, его воля. Руки рубит? Так ведь кому? Ворам, смутьянам и ослушникам, они и ропщут, хулят господина, тайно мечтают о мести. А воины, особенно старики, любят своего барона. С ними он за своего, храбрый командир, добрый хозяин, как не любить такого? Левша, сведя густые седые брови, пристально вглядывался в темневшие по обеим сторонам дороги лесные заросли. Скоро ночь. Лес полон вечерних звуков. Ничего необычного, все спокойно. Не слишком ли спокойно? Дорога пошла на подъем. «Нехорошее место, не разгонишься, — подумал Левша. — Будь я разбойником, непременно устроил бы тут засаду. Место узкое, пригорок, уходить трудно, если прорвешься…» О том же, верно, подумал и сам хозяин Шатуанского замка, потому что крикнул, чтобы всадники пошевеливались. Подумав об этом, Андрэ с тревогой посмотрел на стройного юношу, молодого господина, которого барон наказал ему, старику, беречь как зеницу ока. Если старшие не вернутся, этот мальчик унаследует и замок, и титул… Впрочем, он, Левша, не увидит этого, ведь нынешний хозяин моложе своего верного слуги лет на десять… Андрэ не успел додумать эту свою невеселую мысль до конца. Раздался свист, и со всех сторон бросились на всадников черные тени. Левша видел, как вздыбился под бароном конь, когда выскочивший из кустов разбойник схватил его за поводья. Андрэ, пришпорив лошадь, ринулся на выручку господину, но, прежде чем он успел оказаться рядом, в руках юного Жоффруа сверкнул тусклой молнией клинок, и нападавший, всплеснув руками, выпустил из рук поводья, хватаясь за рассеченное лицо. Другой разбойник бросился на мальчика слева, но тот, изловчившись, ударил обидчика сапогом в лицо. Нападавший отлетел прочь, но на смену одному встали двое; Андрэ ринулся на них, сминая врагов конской грудью. Блестнула в воздухе секира, и не миновать бы старому воину, прикрывшему собой сына своего господина, смерти, но нападавший не знал, что имеет дело с левшой. Топорище секиры встретилось с клинком Андрэ. Разбойник, вложивший в удар слишком много сил, пошатнулся, и меч воина, блеснув крылом стальной птицы, следующим ударом раскроил врагу череп. Не такими уж никчемными оказались на деле старики и юнцы из баронского эскорта! Окруженные со всех сторон застигшими их врасплох врагами, не видя пути для бегства, они старались подороже продать свои жизни. — Уводи Жоффруа, Андрэ! — с искаженным от бешенства лицом завопил барон, яростно отбивавшийся от наседавших разбойников. — Спасай сына! Андрэ последний раз взмахнул мечом и, не глядя на поверженного им врага, тело которого, постояв с секунду, начало медленно оседать, а голова, точно сама собой, свалилась с плеч и покатилась в траву, прыгая, словно мячик, вбросил в ножны окровавленный клинок. Левша, перегнувшись в седле, схватил повод коня Жоффруа и, сдавливая коленями бока своей лошади, кровавя шпорами ее брюхо, погнал вперед, прочь от места схватки. Юноша не сопротивлялся. Андрэ, лишь взглянув на него, понял, что молодой господин ранен. Парень уткнулся бледным как мел лицом в конскую гриву, обхватив левой рукой шею коня. Но меча Жоффруа не выпустил, несмотря на то что кровь заливала его правую штанину. Вдогонку беглецам понеслись дикая ругань и злобные крики. Засвистели стрелы. Лошадей для преследования у разбойников не было. Некоторые попытались ловить коней воинов, выбитых из седла, но наездниками крестьяне оказались никудышными, и погоня кончилась, едва начавшись. — Я приказываю тебе следовать за мной или отправляться в замок, — выпрямляясь в седле, когда кони перешли на шаг, строго заявил бледный Жоффруа своему спасителю, который настаивал на том, что ему приказано отвезти юношу домой. — Если отец еще жив, мы должны вернуться и помочь ему. — Вы ранены, господин, — возразил Левша. — А барон, ваш отец, велел мне сберечь вас хотя бы и ценой собственной жизни. Разбойники не посмеют убить знатного дворянина, они понимают, что за это им головы не сносить. Они просто хотели ограбить нас. — Ограбить? — переспросил Жоффруа жестко. — Ну тогда они лишились рассудка. Зачем нападать на дюжину вооруженных всадников, у которых нет ни повозок, ни какой иной поклажи. Лучше ограбить купца. По крайней мере, есть из-за чего рисковать. — Может быть, они сделали это с отчаяния? — предположил Левша и добавил: — Они могут содрать с вашего отца кольчугу, она стоит дорого… — Ты соображаешь, что говоришь? — рассердился юноша. — Кто купит у разбойника рыцарские доспехи? Да любой благородный дворянин велит изжарить на медленном огне наглеца, осмелившегося сунуться к нему с подобным предложением. Одно дело забрать оружие и латы у побежденного в бою или на турнире, — а тут такое… Андрэ потупился, понимая, что солгать убедительно ему не удалось. Своей жизни старику было не жаль, но вот как быть с этим мальчиком, которого воин знал с момента рождения? Как отчитаться перед его отцом, если доведется встретиться с бароном в загробном мире? Что сказать ему? Что не исполнил его предсмертную волю? А что господин мертв, сомневаться не приходилось. Прекрасно понимал Андрэ, что не разбойники устроили им засаду на дороге, воин узнал однорукого и кривого мужика, наказанного бароном за многократные ослушания. Тот только орал, подбадривая своих товарищей, испугавшихся отпора баронской стражи, но сам в драку не лез, хотя и сжимал в левой руке палицу с торчавшими из нее острыми шипами — самое разбойничье оружие. Андрэ больше не спорил, и, развернув коня, он вслед за молодым господином поскакал обратно к месту засады, которого они достигли, когда уже стемнело. Картина разгрома, оставленная разбойниками, могла бы потрясти и бывалого солдата, но ни один мускул не дрогнул на бледном лице юного Жоффруа, когда в сопровождении старого воина искал он тело своего отца среди изуродованных трупов стражников. Своих раненых и убитых разбойники уволокли с собой. Барона среди мертвецов не оказалось. Примятая трава ясно указывала на то, в каком направлении отправились нападавшие. Вышедшая из-за туч полная луна хорошо освещала дорогу и кусты по обеим сторонам ее. Андрэ опустился на колени и без труда обнаружил кровь на стебельках пожухшей осенней травы. Пройдя несколько десятков шагов, Жоффруа и его спутник нашли спрятанные в кустах трупы, которых оказалось не меньше дюжины. Теперь уже сомнений в том, кто устроил засаду, не осталось. Убитыми оказались крестьяне из владений де Шатуанов. Следовало спешить, поводом для нападения могла быть только месть. Не успели путники двинуться дальше, как где-то совсем рядом раздался протяжный тоскливый волчий вой, который немедленно был подхвачен не менее чем дюжиной глоток серых хищников. Зверей, по всей видимости, будоражил и манил к себе запах крови. Переглянувшись, юноша и старик продолжили путь по следу, оставленному множеством ног. Скоро до преследователей донесся запах дыма и гул людских голосов. Чаща стала редеть, и Жоффруа с Левшой оказались у края большой лесной поляны, в центре которой возвышался одинокий, расщепленный молнией ствол медленно умиравшего дерева. Толпа вооруженных кто чем разбойников окружала ствол, под которым на груде хвороста, очевидно сложенной заранее, стоял привязанный к дереву барон Габриэль де Шатуан. Дрова были влажными и разгорались плохо, ветерок гнал густой белый дым как раз на остановившихся на краю поляны Жоффруа и Андрэ. — Ну что, барон, — выкрикнул, потрясая культей, одетый в лохмотья человек, подойдя к костру так, чтобы дым не попадал ему в лицо. — Нравится тебе там? Молчишь? Где же твой господин, враг рода человеческого? Он, по-моему, не торопится тебе на выручку? Что скажешь? — Эй, барон, — крикнул еще кто-то из толпы. — Не холодно тебе? — Да у него язык к глотке примерз от страха! — взвизгнул один из крестьян писклявым, противным голосом. — Ну, ничего, сейчас оттает. Остальные загоготали. Многие закашлялись, равно как от дыма, так и от смеха. Больше всех усердствовал Безрукий. — Не думал, не ждал такого, а, барон? — захлебываясь от злорадства, выкрикивал он, тыча в де Шатуана обрубком руки. — Вспомни, как я умолял тебя не калечить меня. Вспомни! Вспомни и то, как ты выкалывал мне глаз. Разве человек без руки может убить волка? Барон, с которого сорвали всю одежду, кроме исподней, молчал; лицо его казалось высеченным из камня. Габриэль словно бы и не замечал окружавших его крестьян, не понимал, что стоит на поленьях костра, который хоть и плохо, но все же разгорается, старательно подожженный с разных сторон. Пламя становилось все сильнее. На лбу барона выступил пот. — Что ж ты не молишь о пощаде? — не унимался Жискар Безрукий. — Умоляй меня и… нет, проси Господа о прощении, как знать, может, он смягчит наши сердца? Что молчишь? Ну! Молись! Вдруг из глубины поленьев вырвался высокий язык пламени и облизал босые ноги барона. Тот застонал, больше от неожиданности, чем от боли. — Отец! — крикнул было Жоффруа и рванулся вперед, но Андрэ, зажав рот юноши ладонью своей могучей руки, повалил господина на землю. — Пусти! Пусти! Пусти меня! — рвался Жоффруа, кусая грубые, заскорузлые пальцы старика. — Там отец! — Мы не спасем его, господин, — громко шептал Андрэ, прижимая к земле бьющегося юношу. — Я не боюсь смерти, я старик, но они убью вас и, как знать, может быть, лишившись в злобе рассудка, пойдут в ваш дом, чтобы обесчестить вашу мать и сестру, которых некому будет защитить, если вас не будет в живых. Посмотрите, они безумны! И действительно, стон барона привел многих из толпы в состояние буйной радости. Некоторые из крестьян весело смеялись, отпуская шуточки, подбадривая друг друга и тех, кто молча, точно остолбенев, смотрел на привязанного к стволу засохшего дерева человека. — Поговори с нами, сатана! — надрывался Безрукий. — Скажи нам, что ты чувствуешь? Тебе не уйти от погибели, священный костер очистит нашу землю от скверны! Второй дерзкий язык пламени, точно предупреждая приговоренного об ужасе уготованной ему смерти, опалил ноги барона. Одежда на рыцаре задымилась, но он не издал ни звука. Это разозлило толпу, которая угрожающе загудела. — Говори, сатана! — взвизгнул Жискар. — Или мы изжарим тебя на медленном огне! И смерть покажется тебе желанным избавлением! Внезапно привязанный к столбу человек улыбнулся, а затем громко захохотал. Толпа в страхе отпрянула, и, покрывая шум выкриков встревоженных крестьян, со всех сторон поляны, вторя жуткому смеху казнимого, раздался такой же страшный многоголосый волчий вой. — Смерть? — спросил вдруг барон, будто не замечая того, что пламя с каждой секундой все смелее хватает его за ноги. Он посмотрел на Безрукого холодным отрешенным взглядом зверя, и гаденькая ухмылка калеки растаяла, тотчас же на его лице появилось перепуганное и какое-то затравленное выражение. Жискар, как и товарищи его, принялся в ужасе озираться вокруг. А зычный голос барона, звучавший теперь точно уже и не с костра, а откуда-то с неба, насмешливо вопрошал: — Смерть, рабы? Смерть? Обернитесь же и посмотрите ей в лицо. Ибо пощады не будет никому. Точно в подтверждение этих слов многоголосый волчий вой повторился, прозвучав на сей раз совсем близко. Крестьяне заметались, не зная, что им делать, бежать или, наоборот, сбившись в кучу, ожидать дальнейшего развития событий. Все принялись часто креститься, многие сбивчиво забормотали слова молитв. Ночное небо совсем очистилось от облаков, и лунный свет залил поляну. Андрэ услышал справа и слева от себя громкий хруст веток и мягкие шаги зверей. Левша уже давно не держал своего господина, который при первом звуке воя, последовав примеру старика, выхватил меч и приподнялся, ожидая нападения. Большой матерый волчище, поравнявшись с ними, лишь посмотрел, и, сверкнув глазами, прошел дальше к краю поляны. Юноша и воин поднялись, обратив взоры свои к костру. — Ты будешь первым, калека! — раздался зычный голос казнимого, последние слова которого потонули в страшном вое. Барон захохотал, и вдруг Жискару послышалось, что хохот этот перерос в зловещий рык хищника. Безрукий хотел было броситься бежать, но ноги его точно приросли к земле. Единственным своим глазом он уставился на костер, из пламени которого на него вдруг прыгнул огромный зверь, в волосках его дымившейся черной шкуры вспыхивали и гасли искры. Последнее, что увидел Жискар в своей жизни, была оскаленная волчья пасть и искаженные яростью глаза зверя; в следующую секунду волк, сбив человека на землю, вцепился ему в глотку своими острыми и крепкими, как дамасский клинок, зубами. Никто из вооруженных товарищей Безрукого и не подумал прийти ему на помощь. Крестьяне бросились бежать, но внезапно первые остановились точно вкопанные, а те, кто оказался позади, в панике принялись толкать товарищей, сбивая их с ног, чтобы быстрее проложить себе путь к спасению. Но и они остановились, поняв, что обречены. Со всех сторон поляны к костру, сверкая алчными глазами, мчались, обгоняя друг друга, серые хищники. Люди бросали оружие и, падая на колени, поднимали к небу дрожащие руки, тщетно моля Бога о спасении. Он не слышал и не видел, как с рычанием рвали звери слабые, беззащитные глотки людей. Волочили безжизненные тела, вырывая из них куски мяса. Только Смерть с благоговением и восторгом взирала на кровавую жатву, да двое людей на краю леса. Они стояли, прижавшись друг к другу, и молча смотрели на пир хищников, опустив свои бесполезные мечи, не в силах выговорить ни слова. Внезапно один из хищников помчался прямо к ним. Старик и юноша содрогнулись, готовясь принять страшную смерть, но не сделали ни шагу назад. Большой черный волк с опаленной шерстью остановился в нескольких шагах от них и, посмотрев в глаза сначала одному, а потом другому, понюхал воздух и, сев на задние лапы, протяжно завыл. Затем зверь поднялся и, развернувшись, набирая скорость, помчался через поляну мимо поглощенных пиром собратьев, темная шерсть которых блестела в лунном свете и отблесках пламени жарко пылавшего костра. Волки ушли только перед рассветом, оставив после себя растерзанные и обезображенные тела людей. И лишь с первыми лучами солнца Жоффруа и старый воин осмелились подойти и исследовать уголья костра. Ничего, что напоминало бы останки сгоревшего человека, не нашли они возле превратившегося в пепел старого рассеченного молнией ствола дерева… * * *