Опять воздух рассекает этот резкий, скрипучий звук, и за ним следует дикий вой, который взрезает мне позвоночник по всей длине, словно клинок. Верхняя губа вздергивается, обнажая зубы, я вскакиваю на ноги, с хрустом разминаю шею. Направляюсь в сторону звуков, но булькающий всхлип заставляет мой взгляд метнуться к иве – к обмякшей у ее подножия фигуре, чьи длинные светлые волосы рассыпались под головой… Аравин. Бросаюсь к ней, падаю на колени, забытый меч летит на землю. Бережно поворачиваю Аравин к себе, и сердце обрывается: под моими руками теплая влажность ее наполовину вывалившихся внутренностей. – Проклятье. Осматриваю повреждения, а она испускает полный боли стон. Края ран уже начали сереть и гноиться, испуская прогорклый, забивающий горло смрад… Слишком. Чтоб меня. Поздно. Ее хрупкая рука ложится поверх тяжелого прозрачного камня, который она всегда носила на шее. – В-возьми, – умоляет Аравин, глядя на меня широко раскрытыми, сияющими, словно кристаллы на солнечном свету, глазами. Такими непохожими на остальные здесь, что безучастно глядят с земли вокруг. Сглатываю вязкую слюну, заправляю Аравин волосы за шипастое ухо и, расстегнув замочек, подхватываю камень. Серебряная цепочка падает в ладонь, почти сливаясь с цветом драгоценной крови на моих руках. – Для н-нее, – шепчет Аравин, смыкая мои пальцы на подарке. Все равно что смыкая мое гребаное сердце. В последний раз, когда я приезжал, ее живот был округлым и полным, и мне не хватает духу сказать, что неподалеку в грязи лежит маленькая оторванная ножка. Что Кол, ее пара, наверняка тоже где-то тут. По кускам. От влажного кашля на землю вываливается еще больше нутра, и рука Аравин ложится на эфес моего клинка. – Прошу… – У меня в седельных сумках есть жидкая пагуб… – Нет, – выдыхает Аравин. – К-клинком. Прошу. Медлю, чувствуя, как ее просьба ложится грузом на плечи. С коротким кивком, разрывающим меня изнутри, убираю кулон в карман. Меч тяжело ложится в ладонь, острие находит левую сторону груди Аравин. Выдерживаю ее взгляд, в ловушке сжатых губ застревает миллион слов. Слова не облегчат боль, не остановят гниение плоти – не повернут эту ночь вспять и не вернут ее семью, потому я их сдерживаю, позволяя растравлять нутро и питать ту бездну ядовитой ярости, что ждет выхода. – Обещ-щ-щай. С-спаси ее, Рордин. П-прошу. Она уже мертва. – Обещаю, – говорю я, выдерживая взгляд Аравин. Ложь делает свое дело, стирая напряженные морщинки вокруг ее глаз, но цена этому – невидимый штырь в моем сердце. Я обещал ей и убежище тоже… и теперь ее семья мертва. Аравин грустно улыбается, по грязи и волдырям на ее щеке прокладывает дорожку переливчатая слеза. – Д-давай. – Прости… За все. Она хочет снова заговорить, но я не даю ей возможности напичкать меня той ложью, что назревает в ее глазах. Надавливаю на клинок и вырываю из ее разбитых губ вздох. Тень смерти заволакивает широко раскрытые, стеклянные глаза, они обретают бездонную безмятежность, от которой я не успеваю вовремя отвести взгляд. Аравин стала бы предлагать мне утешение – говорить, что все в порядке. Нет, не в порядке. Повесив голову, я притворяюсь, что звезды не смотрят с неба, не прожигают в моей спине дыры. Но это так. Они всегда смотрят. И всегда, чтоб их, будут смотреть. Отпуская кипящую ярость на поверхность, я выдергиваю меч и встаю в стойку. Плавный. Холодный. Отрешенный. Не оглядываясь, бросаюсь к клубящемуся пламени, что пожирает упавшие остатки соломенной крыши, огибаю груду почерневших кирпичей, замираю в полосе тени… Вруки. Их трое – черные шары глаз, тела крупней моего жеребца, усеянные выпуклыми мышцами, что перекатываются под гладкой серой шерстью. Не псовые, не кошачьи – нечто, застрявшее посередине. Огромные. Мощные. Беспощадные. Мерзкая, мать ее, чума. Их приплюснутые морды перемазаны красным, с уймы клыков капает кровь добычи. Они рыщут плотным рычащим кольцом вокруг грязного купола, идеальной полусферы, заваленной обломками. Склоняю голову набок, ноздри трепещут. Один врук встает на дыбы, из лап пробиваются смертоносные когти, а потом он переносит вес вперед и бьет по куполу. Вспыхивают искры, и от пронзительного скрежета хочется вонзить себе что-нибудь в уши. Воздух наполняется еще более свирепым рычанием и воем. Самый крупный из троицы опускает голову, тычется носом в поверхность необычного предмета и оглушительно ревет. Суматошное, животное бессилие… Оно хорошо отвлекает мои цели. Распутываю последние нити гнева, крадусь вперед, будто едва касаясь ногами земли, взмахиваю мечом сквозь дым. Первая голова летит с массивных плеч, но я не жду, пока зверь упадет. Я уже припал на колено и рывком развернулся – второй врук воет во всю глотку, когда я перерубаю его пополам и из брюха выпадают кишки, что испускают в ледяном воздухе пар. Быстрая, чистая смерть. Если б только они отнеслись с тем же пониманием к Аравин. Привлекаю внимание альфы, в меня впивается его свирепый взгляд. Воздух между нами застывает, и я слегка приподнимаю подбородок. Шавка прыгает вперед, оскалив клыки, растопырив когти, все вокруг отравляет зловонный рев. И голова зверя катится по земле прежде, чем он успевает хотя бы моргнуть, мускулистая шея поддается тому же металлическому поцелую, который унес жизни его братьев. Он падает, как камень, смерть хлещет из тела в такт с замирающим сердцем, а я резко выдыхаю… – Проклятье. Убийство несет с собой скверну, и от меня ею буквально разит. Сомневаюсь, что когда-либо смогу смыть это зловоние. Но наш мир немилосерден, и я тоже. Теперь уже нет. Вытерев меч о куртку, я возвращаю его в ножны на спине и перевожу внимание на купол, теперь перемазанный слоем дымящейся крови вруков. Опускаюсь на корточки, чтобы изучить странный предмет, провожу рукой по месиву, обнажая похожую на кристалл поверхность, которая, кажется, мерцает сама по себе. Но не она обращает мои легкие в камень. Сквозь отражение пляски пламени и моего измученного лица я вижу ребенка не старше двух лет, облепленного грязью, пеплом и обрывками сгоревшего белья. Глаза девочки зажмурены, ладошки прижаты к ушкам, и она раскачивается с искаженным в беззвучном крике личиком. Вдруг замечаю среди спутанных, перепачканных сажей кудрей край ушка и распахиваю глаза шире: маленькую раковину выстилают тонкие, раскаленные шипы… У Аравин было еще одно дитя.