Несколько минут спустя сквозь завесу покрытых листвой лоз продирается мужчина. Он высок, темноволос и широкоплеч. Едва заметив меня, он тут же выбрасывает в сторону руку, не давая полностью показаться миниатюрной женщине. Наблюдаю за ними из-под края капюшона, держа в руке все еще теплое сердце кабана. Женщина миловидна, с волосами до плеч, россыпью веснушек на щеках и раскосыми глазами, которые кажутся мне знакомыми. К ее груди привязан извивающийся сверток, она прикрывает его перепачканной землей рукой. Они не двигаются. Я вырываю сердце, швыряю его на землю, а затем откидываю капюшон. Мужчина испуганно вскрикивает и, выронив деревянное ведро, бросается на колени. Женщина опускается куда медленней – приседает в осторожном реверансе, видимо, чтобы не потревожить дитя. – Владыка, – выпаливает напряженно мужчина. – Я так виноват. Не признал вас сразу. Разглядываю их, отмечаю отсутствие иного оружия, кроме маленького клинка на поясе мужчины. В горле зарождается низкий рокот, угрожая вырваться наружу. – Вы… вы здесь проездом? – спрашивает мужчина и встречается со мной взглядом. Глаза у него сосново-зеленые, они распахиваются шире, когда он замечает кровавое месиво на земле со мной рядом. – Да, – отвечаю я низким, ровным тоном. Мне совсем не нужна их паника. – У вас есть убежище? Мужчина хмурится, женщина прикрывает сверток и второй рукой. – Э-э, да, есть… – Глава семьи указывает на опрокинутое ведро, из которого высыпались белые, похожие на опухоль комки. – Мы храним там трюфели. Его взгляд снова скользит по кабану, потом снова поднимается к моему лицу. – Вам… вам оно потребуется? Чтобы сохранить добычу? Для одного это очень много мяса. – Нет, – бормочу я и, выдернув из бревна кинжал, швыряю его вперед. Он вонзается в землю у ног мужчины по самую рукоять. – Бери. Идите прямиком в убежище и оставайтесь там до восхода. Они оба бледнеют, женщина с широко распахнутыми глазами отступает на шаг. – Конечно, – отвечает мужчина с быстрым кивком. Они дрожащими руками лихорадочно собирают свои трюфели, подбирают кинжал и убегают, оставляя позади лишь резкий запах страха. Я наконец позволяю рычанию вырваться, придаю ему веса, чтобы оно разнеслось по всему лесу. Властный звук пронизывает деревья, кустарники, саму землю, на которой я стою. Бросаю немного потрохов ближе к линии деревьев и в ручей, затем обмазываю лицо, грудь и шею кровью добычи. Насадив тушу на влажную крепкую ветку, я подвешиваю ее над огнем, затем сажусь на испачканное алым бревно, натягиваю капюшон и жду. b00000314.png Солнце зашло некоторое время назад и оставило лес погруженным во тьму, которая кажется более густой, чем обычно. Единственная отрада – огонь, что потрескивает, выбрасывая поток тепла и дыма. Протягиваю руку и вращаю вертел, чтобы пламя прожарило кабана под другим углом, заставляя шкуру пузыриться и кипеть, издавая возмущенное шипение, когда на поленья и раскаленные камни капает сок. Зверь был хорошо откормленный, от него исходит сильный, божественно вкусный аромат жареной дичи. Аромат, от которого у меня текут слюнки, когда я смотрю, как жир все стекает, стекает, стекает… Поднимается ветер, унося запах в лес, пока я вращаю кабана в ритме своих медленно кружащих мыслей. Возможно, дело в том, что время позднее и мои внутренние часы бьются в предвкушении, но я думаю о сиреневых глазах, что взирали на меня с нескрываемой злобой… Ненавижу тебя. О, ненаглядная. Ты даже не знаешь значения этого слова. Лучше ненависть, чем те горячие взгляды, которыми она в последнее время меня поражает. Еще один поворот шипящего, кипящего жертвенного животного. Пока я не пронзил клинком его сердце, кабан рылся в лощине в поисках трюфелей, а трюфель дает сильный аромат. Он пропитал мясо, придавая жареному запаху земляную нотку. Описывая круги, кабан смотрит в никуда широко распахнутыми глазами. Из раззявленной пасти торчат клыки. Он завизжал на меня, умирая, и я вижу отголосок этого звука на его наполовину обугленной морде. Непредусмотрительно. Благоразумнее было бы отрубить ему голову. Тыкаю кабана заостренной палочкой, выпуская струйку ароматного сока точно такого же цвета, что и жидкость, которую каждый вечер предлагает мне в кубке Орлейт. Со вздохом гоню мысль прочь. Ненавижу этот, мать его, цвет. Кра перестают верещать, лесные песни затихают на пике, и я, в который раз проворачивая кабана, слышу прямо за линией деревьев хруст ветки. Потом раздается сопение и почти неразличимый рык. Волоски на руках и ногах встают дыбом, внутри, угрожая хлынуть через край, вскипает буйство. Еще поворот, самодельный вертел скрипит под тяжестью мяса. Еще одна ароматная капля падает на пылающие дрова. Еще хруст. Не в моей природе сидеть к угрозе спиной, особенно к той, что так сильно пахнет мускусом. Но я выдерживаю натиск инстинктов и выжидаю… Прислушиваюсь. Кто-то выходит сзади меня на поляну. Чую его желание убивать. Опускаюсь на колени и отрываю кусок мяса, оно распадается на волокна, по пальцам стекает горячий сок. Атмосфера переменяется. Подхватываю меч с земли, рывком разворачиваюсь на врука, который несется вперед мощными длинными прыжками. Тем же движением я разрубаю открытую грудь и горло животного, раню его прежде, чем он успевает взреветь или выпустить когти из огромных кошачьих лап. Отпрыгиваю в сторону, наблюдая, как он по инерции движется, припадает на четвереньки, а потом врезается в вертел. Взметаются искры, угли, камни. Тварь издает горестный булькающий вой, и земля с содроганием принимает на себя его дюжий вес. Он дергается и замирает, из зияющей раны хлещет черная кровь, пачкая густую зимнюю шерсть. Маслянистая жижа заливает и кабана. Бросаю оторванный кусок мяса, слышу, как он шлепается о землю. Отвернувшись от зверя, всматриваюсь в деревья. Из кустарника, выставив когти, выбираются два… четыре… целых семь громадных рычащих вруков. У них такая же плотная шерсть, прижатые к низко опущенным массивным головам уши, с острых ощеренных клыков капает слюна. Вздыхаю, отставляю ногу назад и делаю ровный вдох. Они нападают одновременно. Глава 13 Орлейт Просыпаюсь еще до восхода солнца, когда небо до сих пор кажется бархатным, усыпанным звездами покрывалом. Правда, мне трудно оценить его красоту, когда в череп вбиваются невидимые гвозди. Приклеенная к кровати тяжестью собственного тела, я цокаю языком. Из меня будто выкачали всю влагу. Если проглочу еще каплю каспуна, то могу больше не проснуться. А если останусь в постели пялиться в потолок, то буду изводить себя мыслями о том, что в Шкафу стоит мой хрустальный кубок, полный до краев напитком для Рордина, потому что я не сумела устоять. Просто не сумела. Пусть даже Рордина нет и он не примет подношение, я все равно его оставила – как мисочку для бродячего животного, которое так и не пришло. Лучше всего скатиться с кровати, побегать кругами по балкону, пока не пройдет действие экзо, а потом до восхода разрисовывать камни. Я со стоном свешиваю руку и с глухим стуком падаю на пол грудой вялых конечностей. Отдираю край ковра, поднимаю камень и, сунув ладонь в тайник, похлопываю его гладкое дно. Пустое… – Нет. Нет-нет-нет! Сердце подскакивает к горлу, я сую внутрь вторую руку, обшариваю эту гребаную бесплодную могилку. Ничего нет. Осознание запускает бурный поток воспоминаний, и я перекатываюсь на спину, кривя лицо. Массирую виски, швыряя в полоток вереницу грязных слов, и ненавижу Рордина еще чуточку сильней. И себя в равной степени. На одну бессмысленную секунду даже подумываю обыскать весь замок при свечах, вдруг найду свой трехгодичный запас, но прихожу к выводу, что он, скорее всего, уничтожен или спрятан в логове Рордина. Вероятнее – первое. Сворачиваюсь клубком, дрожу…