Ему не все равно – но только потому, что он чувствует передо мной ответственность. Неудивительно, что Рордин всегда заставляет меня выходить за привычные границы. Он хочет жить дальше, без тоскующей по его любви бродяжки, что тенью скитается по коридорам его замка. Рордин зажимает переносицу пальцами и вздыхает. – Лейт… Он произносит мое имя так устало. И все равно заставляет мое глупое сердце сорваться в галоп, и я ненавижу Рордина за это. – Просто ответь на вопрос, Рордин. Я плачу´ ему по-своему, капля за каплей, так что заслуживаю знать, будет ли кто-то еще здесь жить, ходить по коридорам, которые стали моей опорой. Я заслуживаю знать, будет ли женщина делить с ним логово, осквернять его своим запахом. Буду ли я видеть, как она тянет его за обеденный стол, делит с ним пищу… то, чего он никогда, никогда не делает со мной. Именно последняя мысль и ломает меня, как сухую ветку. – Отвечай мне! Рордин и глазом не моргает на мою жгучую боль. Он просто изучает меня взглядом долгое мгновение, как будто обдумывает, как бы так поудобнее меня взрезать. Какую часть бросить воронам на съедение первой. Спустя небольшую вечность он делает плавный шаг назад, разделяя нас океаном холода. Мне не нравится, как он отдаляется. От этого земля под ногами кажется шаткой, будто вот-вот расколется пополам и меня поглотит. – Я подумываю дать ей свою куплу, – произносит Рордин монотонно, как ни в чем не бывало. В легких не остается воздуха. Нет. Проклятье, нет. Отшатываюсь спиной в густую листву, перед глазами все заволакивает туман, сердце подскакивает к горлу. Что-то внутри встает на дыбы, дикое и уродливое, оно подталкивает меня обойти изгородь, схватить Зали за клубничные волосы и вырвать ей зубами яремную вену. Послевкусие этой блудной мысли горчит на языке. Но он смеялся с этой женщиной. Он ей улыбался. И не просто насмешливой улыбочкой. А неприкрыто и беспечно. Единственный мужчина, который когда-либо мне так улыбался, – это Кай, а значит, связь, какова бы она ни была, между ней и Рордином особенная… но купла? В историях, которые я читала, мужчина предлагает вторую половину своей куплы женщине, лишь если она его единственная. Истинная любовь. Та, что предназначена ему судьбой. На мгновение мне кажется, что я упаду в обморок. – Она… она твоя единственная? Рордин распахивает глаза, а потом запрокидывает голову и хохочет так, что грудь ходит ходуном, но в этом звуке нет веселья. Он мрачный и жесткий, словно камни бьются друг о друга. Злой смех стихает, и Рордин пронзает меня ледяным взглядом. – Ты и правда читаешь всякое дерьмо, да? – «Цыганка и Король ночи» – не дерьмо, – возражаю я, заставляя Рордина покачать головой. – Дерьмо, Орлейт. Единственные – это красивая ложь, которую фермеры плетут своим дочерям, чтоб те не шли на поводу у местного барда. – Местного барда? – фыркаю я, гадая, как же так быстро сменился ход разговора. – Ну да. – Да, – рычит Рордин, подходя ближе, своей леденящей аурой заставляя мою кожу покрыться мурашками. – Барда, который, может, и умеет спеть чарующую сказочку и умаслить обещанием любви, но в конце концов уничтожит твое целомудрие, а потом насадит сердце на метафорический кол. Хмурюсь. – Я думала, мы говорим про фермерских дочерей… – Единственные, – рявкает Рордин, скаля зубы, – это ложь, которую они плетут, чтобы юная девушка ждала, когда к ней придет истинная любовь. Чтобы она сперва приняла куплу, прежде чем раздвинуть ноги и дать порвать свое девичество. Он сверкает злой улыбкой, превращающей его лицо в маску, которая мне совсем не нравится. Ни капельки. При каждом сдавленном вдохе мне в спину колют аккуратно подстриженные ветви, отступать некуда. Негде спрятаться от этой острой улыбки, которая разрезает меня на части. – Единственные, Орлейт, это сказочка. Трагедия, которая спрятана за миленьким «и жили они долго и счастливо», но по своей сути – это все равно гребаная трагедия. Если ты веришь всему, что читаешь, то когда наконец выйдешь в реальный мир, окажется разочарована. От моего лица отливает вся кровь. Когда наконец выйдешь в реальный мир… Я отворачиваюсь, отчаянно пытаясь избежать правды прямо перед собой. Я зарылась в почву, прижилась, и теперь я в одном неверном шаге от того, что меня вырвут с корнем. Горячая слеза, выскользнув, прокладывает дорожку по щеке и наполняет воздух соленым привкусом моих безответных чувств. Твердые пальцы обхватывают мой подбородок, заставляют вновь посмотреть Рордину в лицо. – Ты выше этого. Пустая фраза бьет в самое нутро, а произнесенная с этими непроницаемыми, как надгробный камень, глазами… я в сырой земле и кормлю червей своим гниющим трупом. Потому что я не выше. Он в очередной раз преподносит мне испытание, которое я в первое же мгновение провалила. Рордин устремляет взгляд вниз, и я почти чувствую на губах его касание, легкое как перышко, прежде чем он, резко развернувшись, уносится прочь, словно его, как парус, подталкивает в спину ветер. – Сегодня ужин, Орлейт. Для всех четверых! – рявкает Рордин через плечо. – Приходи с аппетитом и без опозданий. Его слова раздувают из моего горя раскаленное пламя ярости. Это он говорит мне быть пунктуальной, когда я пялюсь на его пустующее место по три раза на дню последние девятнадцать лет? Оскалившись, направляюсь в сторону конюшен. Пусть Бейз этим утром лед прикладывает к своей коленке вместо моей тренировки. А я буду лошадиное дерьмо разгребать, ведь, судя по всему, сегодня это самое выигрышное занятие. Глава 18 Орлейт Неторопливо шествую в обеденный зал, покачивая бедрами с каждым шагом и оставляя на полу грязные следы. Стоящие под стенами, как растения в горшках, слуги чудом ухитряются удержать прямую осанку. Ни один на меня даже не смотрит, хоть я и замечаю, что некоторые начинают дышать ртом. В зале нет никакой мебели, кроме длинного обеденного стола, левый край которого ломится от блюд. Правда, трудно в полной мере оценить запах жареной дичи и усыпанных травами корнеплодов, когда меня, словно плащ, окутывает едкая, кислая вонь. Большинство стульев убраны, остаются лишь четыре в конце стола, будто у нас тут встреча в узком, интимном кругу… Как только я сяду, Рордин, без сомнения, пожалеет о своем решении. Сосредотачиваюсь на пустующем стуле, лишь бы не смотреть в глаза мужчине, что сидит за богато накрытым столом, за которым он никогда не удосуживался есть. Зали еще даже не получила от него куплу, а уже уговорила его присоединиться к нашей… неблагополучной семье за ужином. Мысль заставляет меня пожалеть, что я не покаталась в лошадином дерьме еще пару-тройку раз. Усаживаюсь на свое место и окидываю взглядом блюда, которые никак не вызывают у меня аппетит. По правде говоря, от их вида внутренности лишь сильнее стягивает узлом. – Как у вас тут уютненько. – Я смотрю на Бейза, сидящего напротив, рядом с пустым стулом. Поставив локоть на стол, Бейз подпирает голову двумя пальцами и смотрит в ответ широко распахнутыми, как у лунной совы, глазами. – Что? – спрашиваю я, заправляя за ухо прядь волос. На колени тут же сыплются частички засохшего дерьма, и я в ожидании ответа смахиваю их на пол. – Что? – Бейз так сильно вскидывает брови, что они устремляются к линии его зализанных назад волос. – Серьезно? Пожимаю плечами, удобно устраиваясь и прекрасно понимая, что для нашего маленького праздничного ужина не хватает одной персоны – не то чтобы я собиралась позволить этому испортить мне настроение. Я-то сама заявилась на полчаса позже. А то, что она опаздывает еще сильней, плохо сказывается на ее кандидатуре, и посему ей непременно следует сесть на лошадь, убраться прочь из этого замка и больше не возвращаться. Бросаю искоса взгляд на Рордина, воплощение элегантного достоинства в чернильно-черном наряде, сшитом тонкой серебряной нитью. Камзол расстегнут на груди, под ним виднеется черная рубашка. Сам Рордин откинулся на спинку и, положив локоть на подлокотник, большим пальцем рисует на нижней губе дорожки. – Ого. Вы оба так приоделись. Знала бы я, что у вас тут все настолько прилично, надела бы туфли.