Сквозь облака пробивается луна, окутывает нас лучом серебристого света, а мы все маринуемся в тишине, которая все тянется, и тянется, и… – Собираешься говорить, бруак? Или так и будем стоять, смотреть друг на друга? Молчание. – Значит, играем в угадайку. Дай-ка подумать… угрюмый вид, жуткие глаза… – Скольжу по Рордину взглядом, и Зикант вдруг отталкивается от моих ребер, когда я замечаю в левом кармане выпуклость. «Сокровищ-щ-ще», – возбуждается Зик, трогая своей сутью скрывающую таинственный предмет ткань. Быстро отвожу взгляд и пару раз тяну носом, принюхиваясь. – От тебя смердит яростью, то есть если бы не, – обвожу жестом выглядывающие из-под воротника Рордина серебряные письмена, – вот это все, я бы уже истекал кровью у твоих ног, – пожимаю плечами и лениво тяну: – Очередной галочкой в твоем списке. Рордин шагает вперед, почти нос к носу, и я расправляю плечи. – То была случайность. Жертва войны. Зик на мгновение затихает, и мне приходится напрячь спину, когда он ударяется о ребра, легкие, сердце, мешая вдохнуть. – Если от этого тебе спится спокойней, продолжай так себе говорить, – опускаю взгляд… и снова поднимаю. – Что в кармане? Вопрос возвращает моего драко к изучению формы и размера любопытного предмета. Лицо Рордина застывает маской. – Думаешь, я сплю, Маликай? – Надеюсь, что нет. Надеюсь, ты не можешь и глаз сомкнуть без желания выдолбить себе мозг. – Делаю вид, что лениво зеваю. – Если подумать, именно так тебе и стоит поступить. Я был бы не прочь посмотреть, как у тебя хлещет кровь из глаз, рта и сраных ушей. Прямо как у нее. – Аша была и моей подругой. Позади меня затихает океан. Он слушает. – Она была больше чем просто моей подругой. Ты знал, что она была последней самкой? У Рордина чуть расширяются зрачки. Крошечный признак, но такой красноречивый, который исчезает в тот же миг. – Сочту за «нет». Опустившись на колено, я поднимаю с земли осколок камня, разглядываю острые грани, а потом встаю, и взгляд снова цепляется за карман Рордина. Секундная слабость, которую я пытаюсь скрыть, бросая камень и наблюдая, как он прыгает по поверхности воды. – Тем ударом ты обрек на гибель весь мой вид. Жертва войны… Испытываю соблазн натравить на него Зика, а самому сидеть и наблюдать за бойней. Рордин будет упорно сражаться, но это и хорошо. «У него в кармане сокровище. Нельзя есть злюку, когда в кармане сокровище». – Не глупи. Просто нужно для разнообразия жевать осторожно. Рордин, кашлянув, снова скрещивает руки. – Ты отдал ей коготь. – Отдал. И надеюсь, что она тебя им выпотрошит. Его грудь содрогается, исторгая низкий хохот. – Смешно? С лица Рордина стекает все веселье, и оно вновь превращается в лишенную чувств маску суровости, к которой я привык. – Да нет, не особо. Веришь или нет, но мы с тобой на одной стороне. По крайней мере, пока ты не перейдешь очень четкую границу. – Рордин дергает в мою сторону подбородком. – Ты понял какую. Значит, он видел поцелуй. Хорошо. – Мы не на одной стороне, Рордин. С тех самых пор, как ты обрек мой народ. – Украдкой бросаю взгляд на торчащую высоко в небе башню, наполовину омытую поволокой лунного света. – И Орлейт нуждается во мне больше, чем в тебе. Ты лишь забиваешь ей голову, а мне потом расхлебывать. Он смотрит на океан, и я пользуюсь возможностью внимательней изучить его карман. Зикант сразу оживляется. Предмет выглядит тяжелым. Внушительным. Края, возможно, немного зазубрены, но именно эти острые фрагменты и делают его привлекательным. Отличают от других, сглаженных водой и временем. Сжимаю кулаки, засовываю их в карманы. Снова вынимаю. – Когда ты в последний раз бывал у острова, Маликай? У меня екает сердце. Следую за взглядом Рордина к собственной вытянутой руке, невольно устремившейся к его карману. Вздрогнув, отдергиваю ее и скрещиваю руки на груди, повторяя его позу. – Я спросил – когда? Не отвечаю. Не осмеливаюсь произнести ложь, которая, без сомнения, окажется раскрыта. Не доставляю ему удовольствия разобрать ее по косточкам. Рордин качает головой, издавая горлом низкое рычание, и на его лице отражается нечто сродни отвращению. – Я не обрекал твой вид. Вы сами справились. У меня вырывается шипение, верхняя губа вздергивается, обнажая острые резцы и еще более острые клыки, которые вот-вот начнут удлиняться и множиться, пока весь рот не будет набит смертоносными орудиями. – Это лишь вопрос времени, когда тебя настигнет гнев Мелеющих морей, и что тогда? Девчонка потеряла все, и у тебя хватает наглости предлагать ей нечто столь мимолетное? – Рордин склоняет голову набок и щурит глаза. – Или ради нее ты готов отказаться от своего зверя? Ярость бурлит во мне с силой тысячи волн. Мышцы бугрятся, кости трещат от напряжения, когда я сдерживаю Зика, челюсть снова и снова смещается. Даже кожа начинает зудеть и покалывать, и я знаю, что если посмотрю вниз на ноги, то увижу проступающие чешуйки. Увижу плавники, вырастающие из лодыжек и, может, пальцев ног. Рордин цокает языком, оглядывая меня сверху донизу. – Не думаю. С хрустом поворачиваю голову в одну сторону, в другую. Сжимаю кулаки. – Мы на одной стороне, Маликай. Той, что не принесет ей ничего хорошего. – Рордин подходит так близко, что я вижу дымчатые завитки в его странных глазах, словно на них набежала грозовая туча. – Поэтому, если еще раз увижу, как ты целуешь Орлейт, я загоню тебе в сердце кол. Мне плевать, первый ты или последний из своего вида, на двух ногах или без них. Считай это единственным и окончательным предупреждением. Меня застает врасплох не угроза, а убежденность в голосе Рордина. Его глаза, которые кажутся пустыми, несмотря на его пристальное внимание. Взгляд, который я слишком много раз видел в лиловых глазах Орлейт. И еще… – Что тебе терять, Рордин? Он вскидывает подбородок. – Все. Боковым зрением вижу мерцание. Драгоценный камень, зажатый в ладони с побелевшими костяшками, слишком большой, чтобы Рордин мог полностью сомкнуть на нем пальцы. Но это не просто какой-то камень. Он переливается всеми цветами. Чистое сердце предгрозовой радуги. И есть лишь одно место, откуда он может быть родом. Зикант издает возбужденную трель, глядя моими глазами, постукивая своей сутью по пальцам Рордина, приказывая отпустить сокровище. Тот не отпускает. Вместо этого он отводит руку назад и швыряет камень в воздух, наблюдая осуждающим взглядом, как я силюсь удержать Зиканта под контролем. Последней каплей становится далекий «плюх». Кожа рвется, кости трещат, перемалываются и набухают, и, когда мы бросаемся в море, вода тут же нас заглатывает.