Петля тел затягивается, когда мы все подаемся вперед, даже мужчина из Бахари. Все, кроме Рордина. В нос бьет запах – и горло сжимается, но не от зловония начавшей гнить плоти. А от скрытого под ней душка мокрой псины, которая оставила след в памяти, цепляя что-то слишком большое и ужасное. Я уже готова встать и выйти из комнаты, как Рордин вдруг хватает мою руку и прижимает ее к своему бедру. Поворачиваюсь, чтобы на него зашипеть, но Зали дергает за углы мешка, и по столу катится большая, пушистая замороженная голова. Моя ладонь сама собой взметается ко рту в попытке поймать рвущийся наружу бессвязный звук. Люди вскакивают, тычут пальцами и давятся, от изогнутых стен снова отражаются вопли. По столу разливается кисло пахнущая рвота, но ее вонь быстро тонет в едком запахе чистого, неразбавленного страха. Пальцы Рордина сжимаются крепче, удерживая меня ледяным якорем, когда я оказываюсь в ловушке пустого взгляда… Врук. Я таращусь на широкую, плоскую пасть – на окровавленные зубы, обнаженные вздернутыми губами, словно существо умерло в полуоскале. Серая лохматая грива перерублена, видны мясо, кость и засохшая кровь. Толстая шея, которая раньше крепилась к массивному телу. – Дыши, Орлейт. Пытаюсь, но легкие обратились в камень. Если насильно вдохну, они разобьются вдребезги. Дрожащая земля. Ужасный скрежет. Нет. Нет, нет, нет… Мне на плечи опускаются теплые ладони Бейза, прижимают меня к стулу, заземляют, но не могут ослабить нарастающее внутри черепа давление. – Посмотри на меня. Едва слышу голос Рордина за звоном в ушах и не могу выполнить приказ. Не могу оторвать взгляд от этой сокрушительной пасти – если отведу глаза, она вернется к жизни и набросится. Разорвет меня на части, оставит одни клочки. Рордин отпускает мою руку, и на мгновение без якоря меня уносит волной. Но затем он сжимает пальцами мое бедро под столом, и у меня перехватывает дыхание. – Посмотри. На. Меня, – рычит Рордин мне в ухо так горячо, что пробивается сквозь туман. Я выныриваю из кошмара и смотрю в безжалостные глаза. Суровые замерзшие озера, что не знают пощады. – Он мертв, Орлейт. Пока ты со мной, ничто не способно тебе навредить. Ты слышишь? Кажется, я киваю. – Сейчас ты вдохнешь, – приказывает Рордин, впиваясь пальцами до боли, и я резко втягиваю воздух. Полная его запаха ледяная волна кислорода врывается в легкие. Бальзам для моего нутра, мгновенное облегчение. Пронзительный скрежет в ушах стихает, и я начинаю слышать суматоху вокруг. Бейз поднимает руки. Рордин сглатывает и разжимает хватку, но не убирает ладонь. Она остается лежать у меня на бедре, пока он осматривает комнату. – Тихо. Ему не нужно кричать, чтобы взрезать шум. Кто-то садится, другие продолжают стоять, и все наше внимание приковано к отрубленной голове. С трудом сглотнув, я замечаю разительное отличие от тех вруков, что преследуют меня во сне… У этого длинная, лохматая шерсть. – Почему он такой… пушистый? – спрашивает кто-то, указывая дрожащим пальцем. – Почти у всех вруков, с которыми я сталкивалась за последние несколько лет, густой зимний мех вне зависимости от времени года, – отвечает Зали. Ее взгляд падает на меня, и между бровями залегает маленькая морщинка. А затем верховная владычица закатывает замороженную голову обратно в мешок. Стараюсь не смотреть на темное пятно на столе, когда Зали снова уходит к стене, оставляет там голову и вытирает руки о штаны. – Нынче Фрист круглый год скован морозом. По всем признакам выходит, что шавки набирают силу в недрах Севера, а затем перебираются через высокогорье. Мой желудок вот-вот вывернется наизнанку. С плотно сжатых губ, из-за оскаленных зубов рвется все больше шепота. – Что это значит? – спрашивает кто-то с другого конца стола. – Одно из двух, – отвечает Зали. – Либо Фрист кишит вруками до такой степени, что в поисках свежей пищи они хлынули через горы… либо верховный владыка Вадон намеренно плодит и кормит шавок, а затем выпускает их на волю у границы, чтобы они делали за него грязную работу. В комнате воцаряется такая тишина, что урони я свою иголку, было бы слышно. Чувствую, как на мои плечи ложится тяжесть тысячи мыслей, вижу их во множестве широко распахнутых глаз – одни смотрят на верховную владычицу Руста, другие – в пустоту перед собой. – Ни один из вариантов неидеален, – продолжает Зали, и в ее медовых глазах нет привычного тепла. – Если вруков все больше, они все сильней и хитрей… значит, убежищ окажется недостаточно. – Их уже недостаточно! – вопит «чертополох», брызжа слюной, и несколько присутствующих бормочут что-то в знак согласия. – Мы прячемся, когда должны сражаться! – Мы должны готовиться, – повышает голос Зали, чем заставляет всех умолкнуть. – Недавно Рордин отправил корабль на разведку вниз по реке Норз, и теперь границу там преграждают ворота больше, чем этот замок. Расширяются зрачки, с губ срываются ахи. Я стараюсь изобразить не меньшее потрясение, будто я не замкнутая отшельница, которая понятия не имеет, что там лежит за моей Чертой безопасности. – Если эти ворота распахнутся и наружу хлынет нечто гнусное, нас это не должно застать врасплох, – продолжает Зали. – Война за территорию на чьих угодно условиях, кроме наших собственных, сузит наши границы, в разы уменьшит население, отбросит нас на многие столетия назад. Никто этого не желает, и никто не желает жить в страхе, что вруки ворвутся в деревни и распотрошат наших близких. Владыки кивают, их глаза становятся холодными и мрачными, а я стараюсь не угаснуть под меткими взглядами, которые осмеливаются задеть меня, живое напоминание о таком нападении. – Итак, вопрос вот в чем… – Зали снимает желтовато-коричневый нагрудный знак и бросает его на стол. Он замирает рядом с ржавой решеткой, в считаных сантиметрах от того, чтоб провалиться в неизвестную бездну. – Будем ли мы сидеть сложа руки, пока наши меньшие деревни одну за другой уничтожают? Пока наших людей похищают или бросают растерзанными в полях, а всех выживших, но раненых мы вынуждены поить жидкой пагубой? Или мы объединимся, сплотим усилия, укрепим стены и будем готовы не только защитить свое, но ударить в самое сердце проблемы и обеспечить процветающее будущее наших земель? Хватка на моем бедре становится крепче. Рордин бросает на стол черный знак – тот, где выбит его символ, одинокий клинок, – и раздается приглушенный шум голосов. Полный мужчина с рыжими волосами и кривой спиной встает с помощью двух мужчин помладше, одетых в такие же ржавые цвета. Вокруг глаз, что с нежностью смотрят на верховную владычицу Руста, запечатлены годы, и он тоже бросает на стол свой желтовато-коричневый знак. – Мой регион невелик, и ресурсы ограничены с тех пор, как в мою деревню ворвалась стая шавок, но я с радостью исполню клятву, если придется. Улыбка Зали выглядит скорее грустной, чем счастливой. На стол падает все больше знаков, и я ловлю себя на том, что избегаю источника жаркого внимания, опаляющего мне лицо с другого конца стола. Рордин подобен камню. Даже не уверена, дышит ли он, пока гора на столе растет… пока не остается никого, кроме того мужчины из Бахари, который носит вместо кожи солнце. Я наконец поднимаю взор, и у меня перехватывает дыхание, когда наши взгляды сталкиваются, и я млею от жара, которым обдает меня его прищур. От силы, с которой он меня прижигает, я не могу вдохнуть, но упрямо этого не выдаю. Кашлянув, он спускает ногу с подлокотника и подается вперед. Утекают секунды, но они кажутся минутами, прежде чем он наконец переводит взгляд на Рордина. – Прошу частной аудиенции. Слова – глубокие, хриплые удары, что разносятся эхом по измученной тишиной комнате, поражая меня снова и снова. Рордин скрипит зубами, и внутри меня оседает нечто тяжелое… – Хорошо. Глава 32 Орлейт Просовываю пальцы в кожаную перчатку, чтобы защититься от холода, и спускаюсь с Каменного стебля, глядя, но не видя, шагая, но не чувствуя ног, обдумывая все, что услышала. Неделю назад мой мир был огромен… по крайней мере, в моем сознании. Теперь он кажется крошечным в сравнении с большей, главенствующей картиной, которую Рордин буквально запихал мне в глотку на совете. Он наверняка знает, что я медленно закипаю. Вероятно, поэтому и попросил Бейза сопроводить меня после Конклава в башню, а сам унесся по коридору в противоположном направлении, пока мое любопытство наслаждалось поразительным богатством информации, как изголодавшийся ребенок. И у меня масса вопросов.