Мужчина ухмыльнулся, демонстрируя свои яркие зубы цвета слоновой кости. Дым из трубки, которую он закурил, скрывал седую щетину на подбородке и налившиеся кровью глаза. – Зависит от того, кого вы имеете в виду под Манди – мужа или жену. Это результат любви к черному члену, а не черной киске. – Он хрипло рассмеялся, наслаждаясь моим удивлением. – Тогда ее звали не Элеонора Манди, а Элеонора Форрестер. Оуэн Форрестер, один из капитанов Манди, был ее первым мужем. Говорят, Оуэн был в восторге, когда жена забеременела. Правда, восторга поубавилось, когда ребенок родился смуглым. Элеонора говорила, что в нем проявилось семейное прошлое. На плантациях так бывает. Плантатор брюхатит одну из своих негритянок, и рождается белый ребенок. Он воспитывает его как своего сына. И все хорошо, а потом через несколько поколений раз – и рождается мулат. Но ни в семье Элеоноры, ни в семье Оуэна никто никогда ногой не ступал на плантации. Эта история была полной чушью, и все это знали. Некоторые в городе говорили, что ее изнасиловал негр и она стыдилась в этом признаться. Так предпочел думать и Оуэн. Он обвинил во всем домашнего раба, парня по имени Джордж. Оуэн и двое его друзей отвезли Джорджа на болота. Вон туда. – Моряк показал в сторону Собачьего острова. – Говорят, его крики было слышно аж в Бромли [51]. Никто не знает, что сказал им Джордж, но можно догадаться. На следующий день Оуэн бросил жену. – Он посчитал, что она добровольно легла с Джорджем? – А вам бы понравилась жена, которая любит черный член? – Он перестал ухмыляться и нахмурился. – Но не все в это поверили. Некоторые считали, что с ней плохо поступили. Старина Манди пытался заставить Оуэна изменить решение, но без толку. Оуэн перебрался в Ливерпуль, а следующим летом его корабль утонул со всеми, кто был на борту. Тогда Манди на ней женился – и стал воспитывать ее черненького ребенка как своего собственного. – Он покачал головой: – Слишком верующий. Сентиментальный старый дурак. Я, в свою очередь, считал, что эта история хорошо характеризует Манди. – Ребенок кажется несчастным, – заметил я, вспоминая, как над ним издевалась единоутробная сестра. – Смешение крови ослабляет ее. Все это знают. Наверное, с головой у него не в порядке. Если отбросить предубеждения и всю эту чушь, история выходила печальная, хотя я сомневался, что она имеет хоть какое-то отношение к моему расследованию. – Отношения Вогэна с помощниками… – Осторожно там, внизу! – прозвучал крик. Я услышал тихий свист – словно где-то в воздухе крутилось колесо. Взглянув наверх, я сгреб в охапку старого морского волка и вместе с ним прыгнул вправо. В следующее мгновение сетка с ящиками рухнула прямо на то место, где мы стояли. Поверх ящиков упала длинная веревка. Грохот эхом пронесся по верфям. Я уставился на ящики, меня трясло. – Как вы? – спросил я старого морского волка, помогая ему подняться на ноги. Портовые грузчики бросились к расколовшимся ящикам и стали осматривать их содержимое. Казалось, что чуть не случившееся убийство их мало волновало, гораздо важнее было доставить мешки с сахаром на склад. Они стали извлекать ящики из сетки, а я наклонился осмотреть веревку. Ее конец был ровный, словно ее перерезали ножом. Глава тридцать шестая Поужинав анчоусами, которые мне подала миссис Гримшоу, я устроился в укромном уголке обеденного зала в «Ноевом ковчеге», все еще потрясенный тем, что случилось на набережной. Впервые за два дня я остановился и только сейчас понял, как сильно устал. Я поймал себя на том, что размышляю о Перегрине Чайлде. Его появление в архиве министерства показывало, что убийство Тэда интересует его гораздо больше, чем я предполагал поначалу. Он все-таки хочет поймать убийцу? Мне показалось, что в тот день на причале я видел проблеск человечности под внешней невозмутимостью. Он помешал Дрейку тогда в переулке и спас мою жизнь. Но я также помнил и его взгляд человека, готового к убийству, который увидел, когда он прижал меня к дереву. Его дружба с Дрейком наводила на мысль о каких-то темных мотивах. Я размышлял о противоречиях, пока у меня не разболелась голова. Тогда я сдался и выкинул все мысли о них из головы. Долгие теплые вечера прекрасно подходят для того, чтобы пить, и в зале было многолюдно. Я поискал глазами Натаниеля, но его в таверне не было. Может, он все еще ищет свою собаку или пытается выяснить что-то про серебряный жетон Тэда. Если я не увижу его сегодня вечером, то поищу завтра. Скрипач играл джигу, пытаясь заставить людей танцевать и давать ему деньги. Я смотрел сквозь него. В последнее время со мной все чаще такое случалось – накатывали воспоминания, а печаль грызла изнутри, словно язва. В такие моменты Тэд был так близко, что я почти мог дотронуться до него. Я начал жить ради этих моментов. «Я не могу найти его, Тэд. Я словно в густой чаще. Я не вижу дороги сквозь эту чащу». – Конечно, сможешь. Только нужно терпение. «Хорошо тебе говорить. Когда тебе хватало на что-то терпения?» – Я ждал тебя много лет, Хэл. Ты так и не пришел. «Но сейчас я здесь, не так ли?» – Тогда прекрати просить меня о помощи. Это твое раскаяние, не мое. «Это не раскаяние, Тэд». – Тогда что же это? «Долг. Путешествие. В твои последние дни. Я живу за тебя». – Это меня не вернет. «Но ты же сейчас здесь, верно?» И затем, словно назло мне, он исчез. Я сидел в уголке и пил, пил больше, чем следовало, я пил, пока не решил, что Тэд не вернется сегодня вечером, как сильно бы я ни напился. Застольное веселье с песнями было в таверне в самом разгаре, а на улице уже стемнело. Если мне повезет, я застану Дэниела Уотермана в одиночестве, бодрствующим и с ясной головой. Я вышел на Хай-стрит, обогнул гостиницу и вошел в конюшенный двор через арку для экипажей. Я поднялся по ступеням в комнату над конюшней и толкнул дверь. Она оказалась не заперта. В комнате горели свечи, мягкий свет падал на кровать Уотермана. Рядом с ней стояла Синнэмон, держа медный таз. Одеяло было откинуто, и Элеонора Манди обтирала Уотермана губкой. Женщины разговаривали, но замолчали при моем появлении. Какая ирония! Я так хотел поговорить с ними тремя. Но не одновременно же. Что здесь делает Синнэмон, после всего, что она мне рассказывала про Уотермана, топившего младенцев? Парень стонал и корчился от прикосновений губки. Я поморщился при виде его культи, обмотанной бинтами. Меня самого могла ждать такая судьба. – Пожалуйста, прикройте дверь, сэр, – сказала миссис Манди. – Или он простудится. На ней был темный плащ, капюшон она откинула назад. Черные волосы были собраны сзади в строгую прическу. На шее блестело серебряное распятие. Она напоминала аббатису Томаса Мэлори [52], ухаживающую за раненым рыцарем. Просто образец добродетели. Неужели она на самом деле легла в постель со своим домашним рабом? Это сложно было представить. – Я пришел посмотреть, как он. Парень снова застонал, и миссис Манди погладила его по лбу. – Он не сможет поговорить с вами о «Темном ангеле», сэр. Не сегодня вечером. Вы ведь поэтому пришли? Ее прямота застала меня врасплох. – Да, поэтому. Я посмотрел на Синнэмон, пытаясь одним взглядом сказать, что хочу помочь ей. Она отвернулась. – Даже если бы он мог говорить, почему вы думаете, что он сказал бы вам правду? – спросила миссис Манди. – Вероятно, не сказал бы. Я уже привык к тому, что мне врут в Дептфорде. Она кивнула: – Люди врут по разным причинам. Из страха, из желания защитить тех, кого любят. Иногда врут сами себе. Этих труднее всего поймать на лжи. Ее слова и взгляд нервировали меня. Она как будто бы полностью владела собой, но при этом ее спокойствие было фальшивым. Ее руки дрожали, и я почувствовал, что она с трудом сдерживает эмоции. – Мама, – простонал Уотерман. – Тихо, дитя мое. Мамы нет. Но я здесь, Дэниел. Миссис Манди. – У черномазой нож, мама, – вскрикнул он. – Больно! Внезапный грохот заставил нас всех дернуться. Синнэмон уронила таз. Металл вибрировал, вода разливалась по деревянному полу. – Девочка, какая же ты неловкая, – с укором произнесла миссис Манди. – Простите, мадам. Я принесу еще воды. – Давай быстрее. Я знаю, что мистер Стоукс не любит, когда ты куда-то ходишь одна. И никаких фокусов! До Лондона далеко, и тебя все равно найдут, если сбежишь. По пути к двери Синнэмон встретилась со мной взглядом. Я знал: она хочет, чтобы я пошел за ней, но было бы слишком очевидно, если бы мы вышли вместе. Дверь за Синнэмон закрылась, и я обратился к миссис Манди: – Я видел вас на похоронах Арчера. – Вы ошибаетесь, сэр. – Нет, не ошибаюсь. Она промокнула лоб Уотермана губкой. – Я думаю, вам не нравится происходящее в Дептфорде. Сначала нога Уотермана. Потом убийство Арчера. Теперь две женщины и два африканца в Лондоне, зверски убитые. Здесь это мало кого волнует, но, я думаю, волнует вас. Вы были на похоронах Арчера, а теперь заботитесь об этом парне. – Я забочусь о Дэниеле, потому что он был в экипаже одного из кораблей моего мужа. Его моряки – это члены нашей семьи, сэр. – Рад, что я не ваш родственник. Сделать это с парнем приказал ваш муж. Она покраснела: – Мальчик – вор. Джон не виноват, что Фрэнк Дрейк зашел слишком далеко. – А как ваш муж отнесся к вашему присутствию на похоронах Арчера? Может, мне стоит спросить у него. Теперь она прямо посмотрела на меня: – Я предпочла бы, чтобы вы этого не делали.