— Представляете, не могу писать — руки дрожат. Ты помнишь, Стас, бомбу, которую мы с тобой рассматривали в мусорном ящике? Тогда ведь ничего у меня не дрожало, то ли не понимал, что делал, то ли не так испугался, как в этот раз. А может, уже забыл? А сегодня, представьте, дрожат, как у вора. Мы поболтали немного, и ребята пошли к себе. Я набрал номер своего домашнего телефона и услышал голос жены: — Виктор, ты сегодня ночевать придешь? Мне тебя ждать? Ты со своей долбаной работой скоро совсем забудешь, как я выгляжу. Дочка просто изводит меня, когда придет домой папа, а я ей ничего сказать не могу — сама не знаю! Мне так захотелось домой, к дочке, к жене. Но пришлось сказать правду: — Не могу ничего обещать. Я сам очень скучаю. Очень-очень люблю вас! — Ладно, хоть позвонил, теперь хоть знаю, что жив и здоров. А то молчишь сутками, даже не знаю, что и думать. Я положил трубку и посмотрел на часы. Шел второй час ночи. «А жена не спала, голос бодрый. Наверное, ждала меня», — грустно подумал я. Через час вернулась оперативная группа, которая выезжала на обыск к другу водителя «КамАЗа». — Ну, как успехи? — спросил я руководителя. — Все нормально, Виктор Николаевич! Изъяли один автомат и два рожка с патронами. Хозяин говорит, что вчера это оружие оставил его друг из Казахстана. Сегодня хотел забрать, но не приехал. — Хорошо. Все материалы на стол, сами отдыхать, — скомандовал я. И позвонил дежурному по КГБ спросить, на месте ли Зарипов. — Зарипова уже нет, — ответил дежурный, — звоните завтра утром. «Вот тебе на! Я на работе, а он давно дома, у жены под боком». Звоню дежурному по МВД: — Ты что, спишь? Почему не отвечаешь? — Извините, Виктор Николаевич. Отлучился в туалет. — Вот что, Володя, мне нужна машина, и надо сдать вам изъятый автомат с патронами. — Проблем нет, машина у подъезда. Автомат занесите, сдадим в оружейную. В третьем часу ночи я был дома. Стараясь не шуметь, в темноте разделся и лег в постель. * * * Мои воспоминания о той операции прервал звонок. Я снял трубку и услышал Лазарева. — Абрамов, я срочно выезжаю в Москву. Ты официально остаешься за руководителя, — сообщил он непривычно глухим голосом. — Василий Владимирович! Скажите, пожалуйста, чем вызван столь стремительный отъезд? Что произошло? — Я, Абрамов, заболел немного, позвонил брату и договорился о возвращении. Так что ничего серьезного пока нет. Ты мужик грамотный и без меня здесь хорошо справишься. — Вы что, больше не вернетесь в Аркалык? — изумился я. — А как же ваши генеральские погоны? — Абрамов, только тебе, без передачи. Я знаю, ты не подведешь! Брат отзывает меня в Москву, чтобы я отсиделся там некоторое время, пока ты здесь не устранишь угрозу покушений. Пойми, не хочу погибать и калечится за какие-то «КамАЗы». Вот когда всех переловишь, я вернусь. Извини, пожалуйста, за мою откровенность. — Спасибо, что просветили, — устало вздохнул я. — Все ясно. Только как же другие? Они-то остаются! Это ведь настоящее дезертирство. — А ты не суди меня, молод еще. Я посмотрел бы, как бы ты поступил на моем месте, будь у тебя брат заместителем министра. Думаю, тоже слинял бы. Сам знаешь, я не специалист, и мое присутствие или отсутствие не скажется на результатах работы. И лишнего не психуй, какие твои годы! У тебя все впереди — и погоны, и награды. Ты упорный, таких, как ты, фортуна любит. Он повесил трубку. Я был потрясен. «Вот дела! Нет, брат, что-то темнишь. Здесь не болезнь, а что-то другое. И ты боишься мне сказать. Ну ладно, время покажет». Я быстро забыл об этом. Достал из сейфа папку с документами, стараясь сосредоточиться, стал готовить все необходимые документы к передаче арестованных преступников и техники приезжающим ночью сотрудникам из Челнов. Пригласив в кабинет старших опергрупп, я попросил их подготовиться к приезду татарстанских коллег. Получив указания, они покинули меня. Следующим делом был звонок Старостину — мне нужна была Анна Семеновна Ким. Минут через пять Ким привели. Вслед за ней вошел и Старостин. Он сел на соседний с ней стул. — Анна Семеновна, вы что-то плохо выглядите? Как у вас дела, не заболели случайно? Ким, сверкнув недобро глазами, отрезала: — Я бы с удовольствием посмотрела, как бы вы выглядели после изолятора. Ее лицо без косметики оказалось значительно старше, чем казалось раньше. Под ее красивыми большими глазами появились темные круги. — Что вы меня разглядываете? — раздраженно спросила она. — Я вам не Сикстинская мадонна! — Извините, не хотел вас обидеть, — смутился я. — Может, поговорим начистоту? У меня сегодня еще есть для этого время, а завтра, поверьте, может не оказаться. Вы сами, Анна Семеновна, когда-нибудь бывали в Набережных Челнах? В ответ она отрицательно мотнула головой. — Если мы сегодня с вами не найдем взаимопонимания, то в самое ближайшее время вы можете уехать в этот город под милицейским конвоем. Я думаю, подобное путешествие не доставит вам большого удовольствия. Ким чуть заметно выпрямилась. А взгляд заметался. Но ей удалось взять себя в руки. Лицо вновь приобрело безразличное выражение. — Я вам уже давала показания, что вам еще нужно? Хотите, чтобы я оговорила себя или друзей мужа? Почему вас не устраивают мои показания? Тогда скажите мне, что говорить, и я повторю все, что требуется. Вы этого добиваетесь? — Вы успокойтесь, Анна Семеновна, и снизьте тон! Вы не дома, а я вам не муж, чтобы повышать на меня голос! И мораль читать мне тоже не надо. Если не желаете разговаривать, ради Бога. Это я вам сейчас нужен, а не вы мне. Я и без ваших показаний хорошо обойдусь. Измайлов мне все расскажет, мы его уже задержали. Выдержав паузу, я твердо взглянул ей в глаза: — Предлагаю вам сделку. Вы сдаете мне мужа с машиной, и того, третьего, кто был в тот вечер у вас на квартире. А я вам гарантирую, что вы уйдете отсюда домой под подписку о невыезде. Я сделал паузу и опять посмотрел на Ким. В ней явно боролись страх за себя и нежелание выдавать мужа. Ким реально понимала, что с ней будет, если муж узнает о ее предательстве. Но еще больше мужа она боялась тюрьмы. Она уже представила себя в женской зоне идущей в строю. От этого ей стало дурно. — Дайте воды, — тихо попросила Ким. — Если можно, откройте окно, мне что-то нехорошо. Я налил ей воды и приоткрыл окно. Прошло еще время, пока она смогла продолжить: — Вы же знаете, муж не простит мне. Он убьет меня сразу, как только узнает, что я сдала его. — Анна Семеновна! Вы что, думаете, что мы вот со Старостиным побежим по улице и будем всем рассказывать, что вы сдали мужа? За кого вы нас принимаете? Здесь не школа, и перед вами не школьники. Даю вам слово офицера, что об этом никто и никогда не узнает. Это будет наш с вами секрет, — сделав паузу, я продолжил: — Так где он скрывается, где и у кого спрятана его машина? Да, кстати, кто этот третий, что был у вас в доме? — Можно маленький листочек? Я напишу вам адреса и фамилии всех, кто был в тот вечер у нас, — чуть не плача попросила Ким. Я протянул ей листок и ручку. Женщина пересела на стул поближе к столу и стала быстро писать. Пока она писала, я повернулся к Старостину: — Старостин, не в службу, а в дружбу, принеси сюда от ребят чайник. Хочу угостить Анну Семеновну горячим чаем. Старостин встал и нехотя вышел из кабинета. Ким подняла на меня свои красивые глаза и, кокетливо улыбаясь, произнесла: — Гляжу я на вас и пытаюсь понять, неужели вы столь суровы с женщинами? Вот я, например, вам не нравлюсь? Вы здесь один в этом холодном городе, у вас здесь никого нет, ни друзей, ни подруг. Вы мне симпатичны, и я бы не хотела, чтобы наши отношения сводились только к разговорам в служебном кабинете. — Анна Семеновна! Бог мой! Это вы на что намекаете? Вы рассчитываете взять меня в плен своим обаянием? Я ведь не тот следователь, что вел ваше первое дело. Я в плен к женщинам не сдаюсь, особенно к тем, с которыми мне приходится общаться по служебным обязанностям! Вы даже представить себе не можете, сколько женщин прошли, как бы правильно сказать, через мои руки. Десятки, а может, даже сотни. Если бы я со всеми вступал в интрижки, давно перестал бы уважать себя. Поэтому, Анна Семеновна, не стоит меня искушать женскими чарами, и прошу, поправьте платье, мы не у вас на кухне. Ким поднялась со стула и, поправив платье, вновь села. Вошел Старостин, в руках у него был чайник. — Виктор Николаевич! — обратился он с порога. — Чайник горячий. Давайте, доставайте посуду, если она у вас есть. Я достал из ящика три чашки и поставил на стол. — Мне можете не ставить, — по-домашнему сказал Старостин, — я попил у ребят.