— Частному детективу? — Я только что говорил с ним. Он ушёл. — Чего он хотел? — Предложить мне работу частного детектива для богатого парня, которого подозревают в убийстве в Норвегии. Люсиль с трудом сглотнула. — И что ты ответил? — Я сказал «нет». — Почему? Харри пожал плечами. — Может быть, потому, что я устал бегать. Она поставила тарелку на землю и стала наблюдать, как кошки толпятся вокруг. — Я прекрасно понимаю, что ты делаешь это ради меня, Харри. Ты поступаешь так, как говорится в старой китайской пословице о том, что если однажды спас чью-то жизнь, ты несёшь за этого человека ответственность всю оставшуюся жизнь. Харри криво улыбнулся. — Я не спасал тебе жизнь, Люсиль. Им нужны были деньги, которые ты должна, и они не собираются убивать единственного человека, который может вернуть их. Она улыбнулась в ответ. Знала, что он говорит это для того, чтобы она не испугалась. Знала, что он в курсе того, что те бандиты считали, что она никогда не сможет достать миллион долларов. Она взяла чайник, чтобы наполнить его водой, но поняла, что это неважно, и поставила его на место. — Значит, ты устал убегать. — Устал убегать. Она вспомнила разговор, который у них состоялся однажды вечером, когда они пили вино и смотрели «Ромео и Джульетта», запись которого она нашла в ящике стола. В кои-то веки она хотела поговорить о нём, а не о себе, но он почти ничего не сказал. Только то, что он бежал в Лос-Анджелес от разрушенной жизни, от жены, которая была убита, от коллеги, который покончил с собой. Никаких подробностей. И она поняла, что копать дальше нет смысла. На самом деле это был приятный вечер, почти без разговоров. Люсиль оперлась на кухонную стойку. — Твоя жена, ты так и не сказал, как её зовут. — Ракель. — Расскажи о её смерти. Убийца был найден? — В некотором смысле. — Вот как. — Долгое время я был главным подозреваемым, но в конце концов следствие установило его личность: это был один рецидивист. Тот, кого я раньше сажал за решётку. — Значит... человек, убивший твою жену, сделал это, чтобы отомстить... тебе? — Давай просто скажем, что человек, который убил её … Я отнял у него жизнь. Поэтому он забрал у меня мою. — Он поднялся на ноги. — Как я уже сказал, нам нужно новое укрытие, так что собирай сумку. — Мы уезжаем сегодня? — Когда частные детективы кого-то ищут, они и сами оставляют следы. И этот вчерашний визит в ресторан, вероятно, был плохой идеей. Люсиль кивнула. — Я сделаю несколько звонков. — Воспользуйся этим телефоном, — сказал Харри. Он положил на кухонный стол мобильный, очевидно, недавно купленный и нераспакованный. — Итак, он отнял у тебя жизнь, но позволил тебе жить, — сказала она. — Он получил удовольствие от мести? — По высшему разряду, — ответил Харри, направляясь к двери. Харри закрыл за собой дверь дома и остановился как вкопанный, заворожённый тем, что увидел. Он устал убегать. Но ещё больше он устал смотреть в дула. А у дробовика перед его лицом было аж два дула. Держащий ружьё мужчина был латиноамериканцем. Как и мужчина с пистолетом рядом с ним. У обоих были накаченные в тюрьме мускулы, а на шее сбоку был вытатуирован скорпион. Харри возвышался над их головами и видел оборванный кабель сигнализации, свисающий с боковой стороны ворот позади них, и белый «Камаро», припаркованный на другой стороне Дохени Драйв. Тонированное стекло со стороны водителя было наполовину опущено, и Харри едва мог различить просачивающийся сигарный дым и воротничок белой рубашки. — Может, зайдём внутрь? — спросил мужчина с дробовиком. Он говорил с отчётливым мексиканским акцентом, двигая шеей, будто боксёр перед матчем. Это движение растягивало скорпиона на коже. Харри знал, что татуировка символизирует, что её обладатель — бандит, а количество квадратиков на хвосте — количество убитых людей. Хвосты скорпионов на тату у обоих мужчин были длинными. ГЛАВА 6 Суббота Жизнь на Марсе — Жизнь на Марсе? — переспросил Прим. Девушка, сидящая по другую сторону стола, посмотрела на него с непониманием. Прим расхохотался. — Нет, я имею в виду песню. Она называется «Жизнь на Марсе». Он кивнул в сторону телевизора, откуда из динамика в просторную мансарду доносился голос Дэвида Боуи. Из окон открывался вид на западную часть центра Осло и на трамплин Хольменколлен, сверкающий в ночи, как люстра. Но прямо сейчас он смотрел только на свою гостью. — Многим людям не нравится эта песня, они думают, что она немного странная. В эфире Би-би-си её называли чем-то средним между бродвейским мюзиклом и картиной Сальвадора Дали. Возможно, это так. Но я согласен с журналистами «Дейли Телеграф», которые назвали её лучшей песней всех времён. Представь себе! Лучшей. Все любили Боуи не потому, что он был милым человеком, а потому, что он был лучшим. Вот почему люди, которых никто не любил, готовы убивать, чтобы быть лучшими. Они знают, что это всё изменит. Прим взял бутылку вина, стоящую на столе между ними, но вместо того, чтобы налить сидя на своём месте, он встал и подошёл к девушке. — Ты знаешь, что Дэвид Боуи — это сценический псевдоним, что его настоящая фамилия Джонс? Меня тоже на самом деле зовут не Прим, это просто прозвище. Меня так называет только моя семья. И мне хотелось бы думать, что, когда я женюсь, моя жена тоже будет называть меня Прим. Он стоял прямо у неё за спиной и, наполняя её бокал, свободной рукой гладил её длинные, прекрасные волосы. Если бы это было пару лет назад, даже пару месяцев назад, он бы не осмелился прикоснуться к такой женщине, опасаясь быть отвергнутым. Теперь у него не было таких сомнений, он полностью контролировал ситуацию. Конечно, помогло то, что ему вылечили зубы, а также то, что он начал ходить к нормальному парикмахеру и прислушивался к советам о том, какую одежду носить. Но самое главное не в этом. Он словно что-то излучал, перед чем они не могли устоять, и осознание этого придавало ему уверенности, которая сама по себе была таким сильным афродизиаком, что только это ощущение притягивало к нему. Это был тот самый эффект плацебо, который словно отличался накопительным действием. — Наверное, я старомоден и наивен, — сказал он, возвращаясь на своё место. — Но я верю в брак, в то, что есть человек, который подходит именно тебе. Действительно верю. Недавно я был в Национальном театре на спектакле «Ромео и Джульетта», и это было так прекрасно, что я заплакал. Эти две души, по замыслу природы, были предназначены друг другу. Просто посмотри вот на того Босса. Он указал на аквариум на низкой книжной полке. Внутри плавала одинокая мерцающая золотисто-зелёная рыбка. — У него есть его Лиза. Ты не можешь её видеть, но она там, они двое — одно целое и будут им до тех пор, пока оба не умрут. Да, один умрёт, потому что умрёт другой. Как в «Ромео и Джульетте». Разве это не прекрасно? Прим сел и протянул к ней руку через стол. Сегодня вечером она казалась усталой, опустошённой, отстранённой. Но он знал, как развеселить её, всё, что ему нужно было сделать, это щёлкнуть выключателем. — Я мог бы влюбиться в кого-нибудь вроде тебя, — сказал он. Её глаза сразу же загорелись, и он почувствовал исходящее от них тепло. Но он также почувствовал небольшой укол вины. Не потому, что манипулировал ею таким образом, а потому, что он лгал. Он мог бы влюбиться, но не в неё. Она не была той единственной, той женщиной, которая предназначена ему. Она — дублёр, с ней он мог попрактиковаться, опробовать подходы, научиться говорить правильные вещи правильным тоном. Использовать метод проб и ошибок. Ошибки сейчас не имели значения. Но в тот день, когда он должен был признаться той Женщине в своей любви, всё должно было быть идеально и правильно выстроено. Он также использовал её, чтобы отрепетировать сам номер. Ну, «использовал», возможно, не совсем подходящее слово — она была более активной из них двоих. Он познакомился с ней на вечеринке, где было так много людей, стоящих выше его по карьерной лестнице, что, увидев, как она заглядывает ему через плечо, он понял, что у него будет шанс сказать всего несколько слов, прежде чем она уйдёт. Однако он действовал эффективно, похвалил её фигуру и спросил, в какой тренажёрный зал она ходит. Когда она коротко ответила, что посещает зал «САТС» в Бислетте, он сказал, что странно, он не видел её там, поскольку сам ходил туда три дня в неделю, но, возможно, они ходят в разные дни? Она коротко ответила, что ходит туда по утрам, и выглядела раздражённой, когда он сказал, что тоже ходит в это время, так в какие дни она тренируется? — По вторникам и четвергам, — ответила она, как бы завершая разговор, и переключила своё внимание на мужчину в облегающей чёрной рубашке, который направился в их сторону. В следующий вторник, когда она вышла из спортзала, он был там. Притворился, что случайно проходил мимо и узнал её, поскольку они были на одной вечеринке. Она не помнила его, улыбнулась и собралась уходить. Но потом она остановилась, повернулась к нему, сфокусировав на нём всё своё внимание, пока они стояли там, на улице. Смотрела на него так, словно только сейчас по-настоящему осознала его присутствие, без сомнения, удивляясь, как это она могла не уделять своё внимание ему на вечеринке. Говорил он, а она не была очень разговорчива. По крайней мере, общалась не словами — язык её тела сказал ему то, что нужно было знать. Только когда он сказал, что они должны встретиться, она заговорила. — Когда? — спросила она. — Где? И когда он ответил, она просто кивнула в ответ. Это было так просто. Она пришла, как и было условлено. Он нервничал. Так много всего могло пойти не так. Но именно она проявила инициативу, расстегнула его одежду, к счастью, не сказав лишнего. Он знал, что это может случиться, и хотя он и Женщина, которую он любил, ничего друг другу не обещали, это было неверностью, не так ли? По крайней мере, предательством любви. Но он убедил себя, что это была жертва на алтарь любви, что он сделал это для неё, что он поступил так, потому что ему нужно побольше практики, чтобы в решающий день он соответствовал требованиям, которые она может предъявить к нему как к любовнику. И женщина по другую сторону стола подходила под эту задачу. Не то чтобы ему не нравилось заниматься с ней любовью. Но ни о каком повторении этого не могло быть и речи. И — если быть честным — она ему не понравилась ни на вкус, ни на запах. Должен ли он сказать об этом ей вслух? Сказать ей, что именно здесь их пути разойдутся? Он молча уставился в свою тарелку. Когда он снова поднял глаза, она слегка склонила голову набок, всё с той же непроницаемой улыбкой, как будто слушала его монолог как забавное представление. И внезапно он почувствовал себя пленником. Пленником в своём собственном доме. Он не мог просто встать и уйти, идти ему некуда. И он не мог попросить её уйти. Она не выглядела так, словно планировала уходить прямо сейчас, совсем нет, и почти неестественная интенсивность блеска в её глазах ослепила его, заставила потерять перспективу. Ему пришло в голову, что во всей этой ситуации было что-то искажённое и запутанное. Она взяла ситуацию под свой контроль, не произнеся ни единого слова. Что она на самом деле хотела? — Что... — начал он, потом откашлялся. — Чего ты на самом деле хочешь? Она ничего не ответила, только ещё немного склонила голову набок. Казалось, она беззвучно смеётся, и в её прекрасном рту сверкают бело-голубые зубы. И тут Прим заметил то, чего не замечал до сих пор. Что у неё рот хищника. И тут его осенило: это была игра в кошки-мышки. И именно он, а не она, был мышью.