— С чего ты решил, что это Макс? Он её пальцем не трогал! — Ты реально считаешь, что насильники признаются в содеянном?! Он резко оттолкнул Лыкова, уверенно направляясь к калитке. Лыков думал, что человек успокоился, обдумал всё, может, ребёнок отошёл. — Вы же осмотрели девочку? На ней есть ссадины, царапины? — задал вопросы Даше Егор. — На груди какие-то красные порезы. Больше ничего. — Вам надо врачу её показать, — крикнул на бегу Егор и выскочил из калитки. Роман сцепился с Михайловским. Макс дрыщом никогда не был, но усталость, физические нагрузки и комплекция самого Романа играли против него. — Отвали, — сказал, пытался вырваться из железной хватки. Разгневанный отец заломал ему руки назад и толкал в сторону двора. Увесистый рюкзак давил на спину, мешая хоть каким-то манёврам. — Мы просто хотели поговорить, — пытался вразумить его Егор. –Хотим уехать, вот и всё, потому… — Куда же ты собрался? — раздался шёпот прямо над ухом, и Лыков резко обернулся. Рядом с ним стояла улыбающаяся Арина, но эта улыбка была скорее оскалом, нежели милым дополнением красивого лица. — Гошан! — заорал Макс, которого пытались затолкать в тот самый небольшой сарай, где недавно он очнулся в шоке. Даши в поле зрения не было, наверное, она ушла проверить ребёнка. Лыков повернулся, чтобы поспешить к другу на помощь, но Арина оказалась спереди. Он невольно отпрянул, смотря в её медовые глаза. Обернулся, понимая, что она только что стояла позади, а теперь прямо перед ним. За её спиной Роман запирал дверь, в которую принялся долбиться Михайловский. Макс нашёл щель и смотрел через неё на происходящее во дворе. Арина снова была в белом, и отсюда он видел, как просвечивается её наряд, прорисовывая красивые черты тела. Она стояла спиной, держа в руках тот самый серп, и у Макса похолодело под ложечкой. Чувствуя, как ухает сердце, он с ужасом смотрел на друга, не веря в то, что сейчас произойдёт. Роман шёл размашисто на крыльцо, думая о своём, словно больше ничего не существовало в мире. — Только посмей его открыть, — бросил угрозу Лыкову, не прекращая хода. Он намеревался добраться до города и позвонить в полицию, чтобы Михайловского забрали и судили по закону. Его трясло от того, что с его маленькой принцессой мог что-то сделать взрослый мужик. Это не укладывалось в голове, оттого хотелось выть в голос. — Вам не уйти, — шепнула снова Арина Егору, касаясь кончиком серпа его щеки, и острый нос сделал на коже кровавую засечку, когда Лыков дёрнулся. — Ты мо-о-о-о-ой, — зашелестела над ним голосами, пропадая. Боковым взглядом он уловил, как белоснежное платье появилось справа, и Егор повернул голову. Арина стояла на крыльце, держа серп в правой руке так, словно намеревалась срезать колосья. — Роман, — окликнул его Лыков, пытаясь спасти, чувствуя, как все волоски на коже поднимаются от ужаса. Ещё один шаг и будет поздно. Мужчина обернулся, смотря, как парень указывает на что-то позади него, и в тот же момент Арина схватила одной рукой его за волосы, а второй резко провела по шее серпом, не меняясь в лице. Будто не она сейчас убивала человека, а кто-то другой. Кровь брызнула вперёд и каплями принялась стекать на светло-голубую футболку, а Роман, округлив от удивления глаза, коснулся шеи, будто пытаясь осознать, что только что произошло. Ни звука, ни вскрика, лишь недоумение на лице, пока кровь заливает одежду, и попытки зажать рану. Метнув взгляд на сарай, Лыков рассчитывал верное решение. Романа не спасим. Его убьют! Он станет следующим, если не свалит отсюда. Макс видел всё своими глазами, и не собирался так просто сдаваться. Он искал что-нибудь тяжелое, чтобы выломать дверь. Ноги Романа подкосились, и он рухнул на ступени лицом вниз, окрашивая дерево собственной кровью. — Гошан, беги, — донеслось из-за двери сарая, и Лыков не стал спорить. Глава 16 Бег бывает стремительным, резвым, торопливым, сумасшедшим. По ровной дороге, пересечённой местности или в гору. Средняя скорость взрослого человека рассчитывается исходя из расстояния. 36-39 км/ч — 60-400 м. 18-23 км/ч — 800-3000 м. 12-23 км/ч — 5000-30000 м. Лыков больше походил на белку, бегущую внутри колеса, которое не приведёт никуда. Силы потеряешь, но оно продолжает кружится на одном месте, из которого нет выхода. Бежать! Он бросился из ворот на улицу, пока страх толкал в спину. Но куда? Слева лес. Тот самый, где нашли приют двое незнакомых. Полиция. Надежда на неё. Он никогда не испытывал радости при виде сотрудников правоохранительных органов, но, чёрт, как же сейчас он был бы рад их видеть! Справа длинная улица, именно в ту сторону выход из деревни, но они уже пытались вдвоём! Ноги несли его подальше, пока в голове прокручивалась мысль, что он бросил друга. Он, чёртов трус, оставил там Михайловского, постыдно сбежав. Глаза выхватили дом, который Арина именовала церковью, и Егор бросился сюда со всех ног. Если не у Бога просить защиты, то Лыков не знал у кого. Деревянная дверь была не заперта, потому он, дёрнув её на себя, заскочил в большую комнату, где пахло свечным воском. Быстро вращая головой, искал место, чтобы укрыться, пока глаза не остановились на картине. Икона? По правую сторону в большой дубовой раме разместилась девушка в полный рост. Белая одежда, светлые длинные волосы, красота какая-то холодная и безжалостная, а в руке она сжимала серп, запачканный чьей-то кровью. Она стояла на поле среди высокой пшеницы, пока над ней высоко в голубом безоблачном небе сияло солнце. Это была она — Арина. Её нельзя было спутать и с кем. Тут же кровавый отпечаток руки, словно кто-то макнул ладонь в краску и приложил к полотну. Лыков округлил глаза, подходя ближе и читая надпись — «Полуденница». Он снова бросил взгляд на картину, не веря своим глазам. Что вообще здесь происходит? Второй портрет висел по другую сторону небольшого возвышения. Видимо, это место предполагалось для служителя культа, и именно отсюда он обращался к прихожанам. Хотя о чём именно, оставалось догадываться. На втором портрете, обрамлённым такой же рамой, была нарисована девушка, похожая на первую, только волосы её были черней вороньего крыла. Тёмное одеяние скрывало тело и подчёркивало бледность кожи. Она стояла пол луной, смотря с портрета в самую душу, а рядом тянули руки бледные тени детей. Здесь же значилось другое имя — «Полуночница». — Что за бред? — лицо Егора выражала задумчивость. Он силился понять, что это за место. Крутил головой, рассматривая убранство, но больше никаких портретов не было. Обычная деревянная изба с лавками, на которых рассаживались люди. Никаких знакомых Богов. Ничего. Лишь два странных портрета и подписи под ними. Он взбежал на постамент ища место, чтобы спрятаться, но здесь не было ровным счётом ничего. Послышался женский голос, и сердце Лыкова ушло в пятки. Он судорожно скользил взглядом повсюду и юркнул под стол, завешенный длинной скатертью, касающейся концами пола. И в этот момент дверь открылась, впуская свет и вошедших. Шаги прошуршали в его сторону, и голос разлился по избе. — Нынче чего-то они лютуют, — прошептала одна из девушек, закрывая за собой дверь. Лыков видел их через маленькую прореху в ткани, боясь дышать и выдать себя хоть чем-то. Одна черноволосая некрасивая, вторая рыжая с конопушками. – С мая уж сколько сюда заманили, скорей бы осень, — покачала головой рыжая. Они достали тряпки из принесённого с собой ведра и принялись протирать скамейки. — А тебе чего? Жалко что ли городских? Всё равно их не знаем. — Так люди ж. — Ты жива, пока жива твое вера, — зачем-то сказала первая. — А я уж и не рада, Устала, уйти думаю. — Да ты что?! — ахнула чёрная, отрываясь от работы. — Неужто не помнишь Матвея, что с семьёй пять лет назад бежать пробовал? Им что день, что ночь — не скрыться от сестёр. Если поймают — никого не пощадят. Поначалу-то сказки мы слушали от старух, а тогда своими глазами видели, что бывает, если их не слушаться. Так что думай, Злата, прежде чем речи такие вести. Никак услышат — мало не покажется. Не хочу глядеть, как молнией по твоей шее лезвие серпа скачет. Подруга ты мне. — Ох, не знаю, тяжко жить мне стало. С детства рассказывали, что надо так. А что если иначе люди другие живут? Вот приехали же эти откуда-то? — На свою жизнь гляди, кто как там живёт — какая твоя беда? Издревле повелось, не нам порядки нарушать. — Только ж зачем им жертв столько? Мужики говорят, что уже восемнадцать могил выкопали в лесу. А вчера ещё кого-то привели. Мальчишки какие-то. — Да взрослые они, на празднике одного видела. — Молодые, как мы с тобой, — не соглашалась рыжая. — А эти, что с ребёнком? Хоть бы дитя пожалели. — Так их бы воля — детьми только б и питались. У них же душа нежная, незапятнанная, энергия чистая. Такие для наших лакомство. А вот со взрослых только и можно, что кровь брать. Не годятся души: чёрные, грязные. Оттого и голод утолить не могут до конца. — Будто оправдываешь их, — вспыхнула рыжая. — Все так жили, и я стану. Иван ко мне после вчерашней ночи свататься решил. — Никак невестой будешь? Раскраснелась черноволосая. — Счастьем заживём. А про остальных не думай даже. Вон, корову режем, сами растим, так её не оплакиваешь. — Так-то корова, а мы про людей живых говорим. — Так и корова живая, — утирает лоб черноволосая. — Только не думаешь отпускать её, а сидишь и спокойно кости обгладываешь. А людей в мире еще больше, чем коров. На их век хватит. — Всё равно жалко, — не согласилась подруга. — О себе думай, дурёха. Полуденница и Полуночница карают тех, кто усомнится. А кто чист помыслами, тому и бояться нечего. — Если б народ в них не верил, давно б свободен стал. — Как не верить в то, что есть? — усмехнулась черноволосая. — Среди нас живут, дело своё делают. — Худое-то дело! — Отчего ж думаешь, что тебе это решать? Уж столько веков предки верили, не тебе порядок рушить. А коли станешь…