Обернувшись, Эшер встретился взглядом с бледноглазым, неприметным человеком невысокого роста, в очках с толстыми линзами, чем-то неуловимо напоминавшим холоднолицых «птенцов», спутников графа Голенищева. Князь Разумовский, нависший над незнакомцем сзади, приподнял брови, однако в его предостережениях Эшер ничуть не нуждался. «Охранкой» – Тайной полицией – от невысокого серого джентльмена веяло за версту. Немедля сделавшись американцем насколько это возможно, Эшер сдвинул брови и с простодушной горячностью заговорил: – Похоже, вы много чего обо всем этом знаете, мистер… – Зуданевский, – представил серого коротышку князь Разумовский. – Gospodin Алоиз Зуданевский. А это, позвольте представить, мистер Джул Пламмер из Чикаго… – Ужасно рад познакомиться с вами, сэр, – громогласно объявил Эшер, стиснув ладонь Зуданевского и встряхнув ее будто ручку водяного насоса. – Его сиятельство сообщил мне, что вы ищете сведения о феномене самовозгорания человека. В блекло-серых, оттенка петербургской зимы, глазах Зуданевского блеснули искорки любопытства. Прекрасно знакомые (сколько раз Эшер точно так же поглядывал на собеседника сам!), эти искорки предостерегали: проявлять слишком большой интерес чревато излишними вопросами: «А зачем ему это все?» Эшер кивнул: – Да, слухов-то ходит куча: мне, дескать, так-то и так-то рассказывали, а как доберешься до сути, оказывается, случилось все там, где никто ничего не подтвердит. А я ищу настоящий случай. Подлинное событие. – Так вы журналист, мистер Пламмер? Эшер почесал переносицу: – Нет. Понимаете ли, мистер Зуданевский, человек, которого я ищу по… по кой-каким личным причинам… – Тут он взмахнул рукой, словно отгоняя эти причины прочь. – Так вот, в одном из тех редких случаев, когда он, говоря со мною, не врал – то есть, на мой взгляд, не врал, слышал я от него, будто именно такая штука случилась с его сестрой, причем прошлой осенью. Кажется, он думал, что дело там в каком-то заговоре, но подробности мне неизвестны. – И как же звали вашего друга? – Мне он назвался «Орлофф», – проворчал Эшер, памятуя о том, что Зуданевский наверняка первым делом проверит показания, данные им в полиции. – С тех пор я выяснил, что тут он соврал. Однако у меня есть причины полагать, что отправился он сюда, в Петербург. – А я, – вставил Разумовский, – буду весьма благодарен за любую помощь, какую вы – либо ваше Отделение – сочтете возможным оказать моему другу, Пламмеру, в его изысканиях. Склонив голову, Зуданевский отвесил князю поклон в манере, граничащей с шутовской: – С удовольствием окажу любую посильную помощь, ваше сиятельство. Даже во фрачном костюме он казался серым, точно паук цвета пыли, и обладал лицом человека… нет, сам Эшер наверняка ушел бы из Департамента, лишь бы не стать таким же. Лишь бы не стать человеком, готовым исполнить все, чего ни потребуют от него власть имущие, не задаваясь вопросом зачем и даже не находя в этом ни малейшего удовольствия. – Известно вам, где находится штаб-квартира Отделения – на Кронверкском проспекте, напротив Крепости? Если вы предъявите на входе вот это, – Зуданевский извлек из кармана визитную карточку, – и попросите проводить вас ко мне, скажем… скажем, завтра, в час пополудни? Я покажу вам, чем мы располагаем. Едва Эшер вручил полицейскому свою карточку, одна из сестер, великих княгинь, ухватила его за плечо и поволокла прочь, знакомить со спиритуалистом, собирающим средства на учреждение Института Исследований Сверхъестественного, да не где-нибудь, а в Чикаго, и это испытание в некоторых отношениях оказалось для Эшера гораздо труднее беседы с Зуданевским – ведь Зуданевский даже не думал расспрашивать о городе, где Эшер отродясь не бывал. К полуночи в соседнем зале подали ужин – разумеется, постный, с осетровой икрой, норвежской семгой и тысячей сортов грибов и солений, а еще в одном зале, перед рядами кресел, играл на рояле необычайно талантливый молодой пианист, однако слушала его разве что треть собравшихся. По наблюдениям Эшера, многие не просто беседовали – флиртовали, причем куда откровеннее, чем принято в Лондоне. («Как, дорогая, среди бела дня? И – кто б мог подумать – с собственным мужем?») Неторопливо переходя от компании к компании, Эшер крайне досадовал на необходимость вместо музыки вслушиваться в болтовню гостей. «Во имя короля и родины», – как сказал бы Макэлистер, дьявол его раздери… На ходу он знакомился с окружающими, будто случайно ронял кое-какие намеки, упоминал о кузене, специалисте по болезням крови, и мысленно просеивал сквозь мелкое сито бесконечные потоки шутливых, ни к чему не обязывающих разговоров, интересных ему куда меньше музыки, абсолютно игнорируемой собеседниками. То и дело приходилось напоминать себе, что кайзер стремится каким-то образом привлечь вампиров к военным действиям… и что американцу, которым он притворяется, не отличить концерта Дебюсси от «Далеко в низовьях Суони»[26] даже под страхом смерти. Увы, толковали вокруг в основном о самых известных из спиритов, подвизающихся на ниве столоверчения или призыва духов и в данный момент практикующих в Санкт-Петербурге, причем одного из них Эшер узнал: то был шарлатан, уличенный в мошенничестве лондонской публикой. С притворным восторгом выслушивал он рассказы о людях, исчезавших на глазах многочисленных толп (хотя обычно не в тех городах, где представлялось возможным провести доскональное расследование), или разнообразных предметах, «аппортированных» из отдаленных мест спиритами-духовидцами, вплоть до настоящих воробьиных гнезд, чудесным образом перенесенных в Санкт-Петербург из Китая (хотя скорее раздобыли их куда ближе и безо всяких чудес)… не говоря уж о тайных свиданиях, конфузах, интрижках и сговорах куда менее возвышенного свойства. И вот, посреди рассказа самой великой княгини Анастасии об огромном сияющем колесе, явившемся команде шведской рыболовной шхуны в небесах посреди Атлантического океана не далее как в прошлом году, за плечом ее высочества мелькнуло знакомое лицо. «Берлин». Ведро ледяной воды на голову и то не возымело бы такого эффекта. «Этого типа я видел в Берлине…» И фамилия его… Рисслер. Довольно молод, высок, сутул, бесцветен, с пытливым, назойливым недовольством в водянисто-синих глазах… Именно эта манера держаться и кислая мина и запомнились Эшеру ярче всего. На его памяти этот молодой человек около полудюжины раз входил и выходил из здания Аусвертигес Амт на Вильгельмштрассе, а служил там, помнится, клерком. Фамилию его Эшер выяснил лишь потому, что давно обзавелся привычкой знать в лицо и по имени всех, кто хоть как-нибудь связан с дипломатической службой. На всякий случай: вдруг да пригодится? Извинившись перед великой княгиней, Эшер двинулся следом за тощим, согбенным германским клерком, идущим вдоль зала с тарелочкой икры и треугольных тостов в одной руке и бокалом шампанского в другой. «Первая зарубежная командировка?» Среди тех, кому поручали слежку за иностранными агентами, этот клерк не числился, по крайней мере в 1896-м. И до сих пор не обладал ни манерами, ни походкой опытного агента – даже внешности изменить не удосужился: все те же жидкие усы, все те же вислые баки… Неужели эти идиоты с Вильгельмштрассе действительно полагают, будто их клерков низшего ранга никто не помнит в лицо? Скорее всего, нет. А значит, Рисслер прислан сюда с заданием, которого никому другому не поручить: возможно, как единственный в достаточной мере владеющий русским или точно знающий, что представляет собой загадочный звездный студень. Среди множества сплетников вперемежку с хозяевами бала, теософами, флиртующих и болтающих у претенциозных золотых колоннад вдоль стен зала, проследить за германцем, оставаясь незамеченным, не составляло труда. – Мсье Пламмер, дорогой… Локоть Эшера железной хваткой стиснула тонкая ручка в лайковой перчатке о восемнадцати пуговицах. – Вы просто обязаны познакомиться с одной из наших самых усердных искательниц истины! Госпожа Анна Вырубова… а это мсье Пламмер, наш гость из Чикаго… Провожая взглядом удаляющегося клерка с вислыми баками, Эшер поклонился второй из великих княгинь (великой княгине Милице, носившей изумруды, тогда как великая княгиня Анастасия предпочитала рубины) и круглолицей, слегка полноватой блондинке невысокого роста, державшейся за ее спиной. По счастью, Рисслер – или как он здесь именовался – был довольно высок… – Из Чикаго! – взвизгнула госпожа Вырубова, в радостном изумлении всплеснув пухлыми ручками и ухватив Эшера за руку, точно экзальтированная школьница. – Подумать только, из самих Соединенных Штатов! Как вам нравится Петербург, шер[27] мсье? – Прошу прощения, ваше высочество, – с поклоном заговорил Эшер, бросив взгляд в сторону Рисслера, достигшего цели и остановившегося возле рослого, статного, располагающей внешности джентльмена с заметной проседью в темных волосах и коротко остриженной бородке. – Не просветите ли вы меня, кто таков вон тот джентльмен? Тот, что принимает шампанское от злокозненного клеврета? Дамы, переглянувшись, заулыбались. Ямочки на щеках госпожи Вырубовой достигли поразительной глубины. – О, драгоценный мой мистер Пламмер! Это доктор Бенедикт Тайс, а вы просто как в воду глядели! «Злокозненный клеврет»… по-моему, вернее мсье Текселя не опишешь! Поскольку в его глазах – жутких, вечно бегающих из стороны в сторону глазках! – что бы он ни утверждал на словах, нет ни малейшей веры в теории нашего милого доктора Тайса касательно потаенных сил Мировой Души… – Он немец, – пренебрежительно бросила великая княгиня, избавив Эшера от необходимости украдкой сверяться со списком, присланным Лидией. Впрочем, фамилию эту и даже адрес – Сампсониевский проспект, главная улица Выборгской стороны – он помнил прекрасно. – Ну, нет, Милица, не смей говорить о немцах в этом ужасном высокомерном тоне! Да, доктор Тайс немец, однако разум его открыт для воздействия Незримых Миров – дай бог каждому! Здесь он, мсье Пламмер, в подлинном изгнании, – вздохнула толстушка. – Такое горе, такое горе! Как вспомню его трагедию – слезы на глазах наворачиваются… хотя я, мистер Пламмер, вообще страшная плакса. Все подруги говорят: ты, дескать, слишком уж впечатлительна. Понимаете, он был совсем молод, когда этот ужасный Бисмарк сожрал, присоединил к этой кошмарной Германской империи их страну… вот он и предпочел власти Берлина изгнание, покинул родину, да так и не вернулся назад. А ведь Бавария – особая, отдельная страна, и тебе, Милица, это известно! Так что на самом деле доктор Тайс вовсе не немец! И к тому же, – добавила Вырубова, повернувшись к Эшеру и схватив его за руку, – совсем бескорыстно делает столько добра, работает с бедняками в трущобах! – Да, это правда, – признала великая княгиня, и отвращение к родине доктора на ее лице сменилось снисходительной улыбкой. – Хотите, мсье Пламмер, я вас ему представлю? Только, боюсь, наша Аннушка изрядно преувеличивает его веру. Да, Бенедикт изучает фольклор, но, увы, он – скептик до мозга костей. Ох уж эти ученые! Тут ведь нужна беззаветная, искренняя, детская вера, а им не по силам отдаться ей всей душой. А может, все дело в том, что избыточное развитие черепных нервов ослепляет Внутренний Глаз, мешая прозревать Истину… а может, все его время и силы попросту поглощает клиника, и это действительно, как выразилась Аннушка, трагедия так трагедия! – Почту за честь, – ответил Эшер. – Мнение скептика я всегда выслушаю с удовольствием. Какой прок в аргументе, если он не выдержит света, льющегося с обеих сторон? – Вот и я то же самое, то же самое постоянно твержу! – победно воскликнула Анна, запрыгав на месте, точно девочка лет четырех. – Нужно душу раскрыть, отринуть предубеждения… Ох, простите, мсье, мы отойдем на минутку: генерал Салтыков-Щеренский хочет… Мы вскоре вернемся… Повидавший достаточно дипломатических приемов, Эшер прекрасно знал, что ни одной хозяйке не пройти и десятка футов, не будучи остановленной либо отвлеченной от разговора кем-нибудь из гостей, и растворился в толпе. – Доктор Бенедикт Тайс, – заговорил Исидро, возникший рядом, едва Эшер шагнул в нишу меж двух покрытых позолотой колонн у стены. – А никого другого из списка миссис Эшер сегодня здесь, насколько мне известно, нет. – Возможно, никто из остальных просто не содержит благотворительной клиники и не нуждается в пожертвованиях, – заметил Эшер, взглянув из-за колонны в сторону баварского экспатрианта. – А рядом с ним стоит клерк из германского министерства иностранных дел в Берлине. – Вот как? – Вампир смерил доктора и его «клеврета» взглядом змеи, наблюдающей за парой сверчков. – Возможно, вам показан визит в его клинику: любопытно, что там можно увидеть. Вы с ним поговорите? – Да, но, думаю, не сегодня, – ответил Эшер. – Прежде чем снова увидеться с ним и оказаться узнанным, хотелось бы послушать, что скажет о нем Разумовский и, может быть, один из моих друзей в местном отделении Департамента. – Тогда я подожду вас снаружи. Тот ли он человек, которого видела леди Ирен, или нет, шансы отыскать здесь сегодня двух германских ученых, сопровождаемых агентами Аусвертигес Амт, равны примерно девятистам пятидесяти тысячам к одному. – Хорошо. Только пожелаю князю Разумовскому доброй ночи. – Полагаю, вашего исчезновения он не заметит. По-моему, он весьма и весьма увлечен беседой с некой красавицей баронессой, но поступайте как знаете. Исидро двинулся к выходу. Оглядевшись в поисках князя, действительно занятого беседой, которую некто третий мог бы принять за предложение руки и сердца, со стройной, смуглолицей дамой в броском розовом платье по ту сторону зала, Эшер направился было к ним, но тут на плечо его легла чья-то ладонь. Учуявший подошедшего задолго до того, как тот остановил его, Эшер оглянулся и вздрогнул от неожиданности и отвращения. Конечно, без грязнуль, не любящих мыться, не обходится ни один многолюдный прием (как показывал опыт, знатное происхождение отнюдь не исключает подобных причуд), но этот человек оставлял далеко позади их всех. Его «народный костюм» был пошит из шелка самых дорогих сортов, однако рука на плече Эшера оказалась на удивление грязной, с длиннющими обкусанными ногтями, а лицо, возникшее перед Эшером в полумраке, обрамляла неопрятная крестьянская борода. Вот только глаза… – Хтой-та? – В великосветском антураже бала грубый простонародный говор русского казался не менее неожиданным, чем источаемая им едкая козлиная вонь. – Вон, вон тот. С кем это ты говорил? Эшер покачал головой: – Не знаю. – Бойся его! – Повернув голову, крестьянин с безумным огнем в блекло-серых глазах устремил взгляд в толпу, вслед вампиру, хотя Эшер разглядеть Исидро среди гостей не смог. – Бойся, тебе говорю. Али не видишь, кто он таков? Вокруг него тьма! Горит, полыхает, будто свет вокруг ликов святых! – А вам, – спросил Эшер, – видеть лики святых доводилось? Крестьянин, вздрогнув, повернулся к нему. Глаза его вновь сделались человеческими… а может, огонь безумия в них Эшеру вовсе почудился. Обрамленное с двух сторон сальной гривой длинных, прямых волос, лицо незнакомца расплылось в простодушной улыбке: – Э-э, мила-ай, кто ж из людей ликов святых не видал? Завидев их, случившаяся неподалеку Аннушка Вырубова прервала разговор с двумя офицерами в гвардейских мундирах и восторженно заулыбалась: – Отче Григорий!.. Раскинув в стороны руки, громко шурша безвкусным сиреневым платьем, отделанным множеством кружевных оборок, она поспешила к ним. – Гляди, осторожней будь, мила-ай, – сказал «отец Григорий», осенив лоб Эшера крестным знамением. – Ступай, да благословением Божиим не гнушайся. Встретишься с этим опять, оно тебе ох пригодится, поверь! Этот-то – он из тех, кто света дня не выносит. Глава восьмая