Под стук колес кеба, катившего Невским проспектом, Эшер подробно рассказал, где и при каких обстоятельствах встречался с герром Рисслером – а ныне, стало быть, мсье Текселем – прежде. – И эти сведения мне тоже до времени следует придержать при себе, – добавил он, зябко поежившись от зверского ночного мороза и поплотнее закутавшись в меховую полсть кеба. Похоже, местным жителям стужа нисколько не досаждала. Кареты обгоняли кеб одна за другой, словно в четыре часа пополудни, а не в четыре утра, а в окнах роскошных апартаментов над мраморными фасадами магазинов, за пеленою сырого тумана с Невы, мерцали огоньки ламп. – В Департаменте имелась расхожая шутка насчет очевидности слежки, установленной Охранкой за кем-либо из нас: будто один малый завел обычай холодными ночами посылать к филерам лакея любовницы с горячим кофе. Согласно списку Лидии, в одном Петербурге германских специалистов по заболеваниям крови трудится около дюжины. Так что наш вампир, узнав, что один засвечен, в скором времени подыщет другого. – Действительно, – пробормотал Исидро. – Пусть даже некоторые из этой дюжины перебрались в Петербург, поскольку, подобно Тайсу, буде он искренен в сих утверждениях, не согласны мириться с кайзером и его замыслами. По крайней мере, теперь нам известно, в какую сторону направить поиски далее… если этот Тайс действительно тот самый, кого видела Ирен. Сложив на груди руки в серых перчатках, он погрузился в безмолвное созерцание туманных силуэтов на облучках, на запятках, за оконцами проезжающих мимо карет, нарядных, будто шкатулки для драгоценностей. – Я проверю и остальных, – сообщил Эшер, вынув из кармана увесистую стопку визитных карточек, втиснутых ему в ладонь за минувший вечер. По крайней мере, половину из них украшали наскоро начертанные от руки приглашения на чай, на сеансы, на суаре. – Учитывая манеру, в которой эти люди говорят друг о друге, трудностей не предвидится. В пятницу я приглашен на званый обед, задаваемый Кругом Астрального Света… Однако сердцем он чувствовал: все это лишь предосторожности. Клиника на Сампсониевском проспекте… идеальное прикрытие! «Нет ли у него приспешников кроме Рисслера-Текселя?» Из собравшихся в монструозном, алом с золотом зале германским агентом мог оказаться любой. «По сути, Текселя я опознал чисто случайно. Не прислан ли сюда из АА еще кто-нибудь? Если там верят Тайсу, вполне возможно. Если в АА поверили, будто действительно могут заполучить в полное свое распоряжение агента-призрака, которого не остановит ни один часовой и не заметит ни один дозорный, отчего нет?» «Есть тут у нас некий германский доктор, чьи изыскания показались мне поразительно схожими», – писала леди Ирен… Казалось, Эшер произнес ее имя вслух: молчание Исидро сделалось несколько иным. – Полагать, будто леди Итон, сохранив к сему способности, не почувствовала бы моего появления в Петербурге и не исхитрилась отыскать меня, по меньшей мере, абсурдно, – заговорил вампир, не отводя задумчивого взгляда от окна. – Тот полицейский, с которым вы разговаривали… кстати, акцент удался вам выше всяких похвал… сказал, что на месте происшествия обнаружили золу и дамскую туфельку. – Да, но то было осенью, – немедля напомнил Эшер, – а письмо вашей подруги писано в феврале. Исидро, повернувшись к нему, едва заметно, однако вполне по-человечески приподнял брови, очевидно удивленный и, как ни странно, тронутый попыткой его ободрить. – В таком случае, – помолчав, продолжал он, – чья же она? Голенищев о подобных утратах в своем гнезде не упомянул ни словом. – Как бы там ни было, нашему прогерманскому Неупокоенному она тоже принадлежать не могла. Возможно, Голенищев солгал? А может, погибшая принадлежала к «птенцам» того самого князя Даргомыжского? – Будь оно так, полагаю, Голенищев непременно ткнул бы сим фактом в нос троице взбунтовавшихся накануне ночью, на фоне всего этого кровавого скандала. Вдобавок пусть мы, охотящиеся в ночи, и не доверяем собратьям, но чтобы вампир погубил либо способствовал гибели другого вампира – дело практически неслыханное. – А написала бы вам леди Итон о том, что кого-то из петербургских вампиров постигло несчастье? Или, скажем, о бунте в санкт-петербургском гнезде? Будь на месте испанца кто-либо другой, этот легкий наклон головы вполне мог бы оказаться высоко поднятыми бровями, изящной глумливой усмешкой, а в случае престарелого ректора Нового Колледжа – вскинутыми кверху ладонями и изумленным возгласом: «ЭШЕР! Ну, батенька…» – Другими петербургскими вампирами она почти не интересовалась, – пояснил Исидро, бросив взгляд за окно, на ледяное крошево меж берегов Мойки, заискрившееся алмазами в отсветах фонарей над мостом. – В письмах ко мне она даже ни разу не упоминала кого-либо из «птенцов» Голенищева по именам. А в письме, полученном мною во время убийства деда нынешнего царя, ни слова не написала о сем событии и разве что вскользь коснулась беспорядков, разыгравшихся здесь шесть лет назад, поскольку они затруднили охоту. Чуть сдвинув брови, Исидро едва заметно наморщил обезображенный шрамом лоб. Эшеру тут же вспомнились и заржавевшие струны арфы, и рассохшаяся кожа книжных переплетов, и собрание трудов по математике и математической теории музыки, не пополнявшееся на протяжении без малого ста лет. – Что до изменника в рядах Неупокоенных и вопроса, не соврал ли Голенищев из каких-либо соображений, да и вообще имеет ли раскол в петербургском гнезде хоть какое-то касательство к разговору, свидетельницей коему стала Ирен… подозреваю, за ответами придется ехать в Москву, расспрашивать обо всем этом московских вампиров. Сможете вы приготовиться к отъезду ближайшей же ночью, под конец наступающего дня? Поезд отходит в полночь, с Варшавского вокзала. А прибывает, стало быть… Эшер быстро подсчитал кое-что в уме. Прибывает, стало быть, назавтра, около двух пополудни. – Хорошо. Приготовлюсь. Спорить с Исидро, принявшим решение, было бы в лучшем случае пустой тратой времени. – Что мне необходимо знать об этой поездке? Шрамами, украшавшими предплечья и горло под защитой серебряных цепочек, Эшер обзавелся, впервые отправившись с Исидро в Париж. – Чем меньше вам о ней известно, тем лучше. Кеб, заскрипев, остановился у подъезда «Императрицы Екатерины», и Эшер сошел на мостовую, предоставив расплачиваться Исидро. – Вампиры, – продолжал тот, – обладают сверхъестественной способностью чуять живых, идущих по их следам. Полагаю, оставив мои чемоданы в доме, нанятом мной для себя, вам лучше всего отправиться прямо к себе и оставаться там до отъезда. – Согласен, – ответил Эшер. – А говорит ли хозяин Москвы по-французски? Исидро сощурился. Очевидно, о московском хозяине он кое-что слышал, однако за вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный в высшем свете, среди членов Теософического общества и их прихлебателей, у него явно создалось впечатление, будто большинство русских французским владеет прекрасно. Но Эшер-то точно знал, что это вовсе не так. Да, петербургская знать зачастую владела французским гораздо лучше, чем русским, однако Москва далеко не Санкт-Петербург. Ее хозяин (при этой мысли Эшеру сделалось весьма неуютно) вполне мог оказаться каким-нибудь бородатым boyar, не подчинившимся Петру Великому и полагающим французский просто-напросто языком поверженной армии Наполеона. – Мне следует остаться с вами, – рассудил Эшер, – и, если от меня вправду потребуются услуги переводчика, положиться на то, что вы убережете меня, поневоле подслушавшего ваш разговор, от нежелательных последствий. «Во имя короля и родины?» Чтоб сыплющиеся с неба бомбы и лениво ползущий по земле газ так и остались кошмарными снами, не дающими ему покоя вот уже больше десяти лет? Или ради друга, написавшего безвестно пропавшей даме: «Во имя моей любви к вам»? – Я сделаю все, что в моих силах, дабы вам не причинили вреда. От обычной легкой иронии в голосе Исидро не осталось даже следа. – И… благодарю вас, – едва ли не с запинкой добавил вампир, – за помощь в сем деле. Леди Ирен… Позже Эшеру показалось, будто Исидро готов был рассказать, что побудило его проделать путь длиной почти в две тысячи миль, к самому полярному кругу, признаться, что потуги мировых держав залучить вампиров на службу ему безразличны… Однако в тот миг его вновь накрыл сбивающий с толку приступ «ментальной слепоты», от коего Эшер, вздрогнув, моргнув, очнулся минуту – а может, две, а может, пять – спустя и обнаружил, что стоит на панели перед величественными бронзовыми дверьми отеля «Императрица Екатерина», в полном одиночестве, а Исидро и след простыл. Поднимаясь по каменной лестнице туда, где его, распахнув дверь, поджидал dvornik (несомненно, во исполнение поручения Тайной полиции, отметивший час возвращения Джула Пламмера), Эшер невольно задумался: верит ли Исидро, воспитывавшийся в Толедо в разгар Контрреформации[28], в существование Ада? – Донесения о подобных случаях в сводках время от времени попадаются. Французский господина Зуданевского не отличался беспримесным парижским выговором, перенимаемым в детстве от гувернанток-француженок и совершенствуемым во время весьма дорогостоящей учебы за границей. Искушенный слух Эшера улавливал в нем оттенки привычки, сродни результатам усердной школьной зубрежки, сложившейся за долгие годы общения с зарубежными гостями русской столицы. В результате речь полицейского захламляли самые разные интонации – итальянские, германские, английские, американские… хоть усаживай его перед собой да записывай! С 94-го коридоры основательной кирпичной постройки напротив Петропавловской крепости не изменились ничуть. Под сводами здания по-прежнему царила едкая вонь дыма и пота с легкой примесью плесени. Проходы изрядно сужали вереницы дешевых сосновых столов вдоль стен, загроможденных десятилетней давности залежами бумаг, всевозможных плодов российской бюрократической мысли – отношениями, донесениями, дозволениями, ходатайствами о дозволении, требованиями дополнительных сведений, без коих ходатайство удовлетворению не подлежит… Когда Эшер угодил сюда впервые, ни о каком «антант кордиаль»[29] между королевой империи и русским царем не было и помину, отчего в тот раз Эшеру пришлось провести здесь, в крохотной подвальной камере, семьдесят два весьма неприятных часа, прежде чем чины Охранки поверили его беспардонному вранью и соизволили его отпустить… и Эшер прекрасно знал, насколько близок был к тому, чтоб сгинуть там навеки. Служил ли Зуданевский в Охранном отделении уже тогда? Эшер его не припоминал, однако на всякий случай принял еще более развязный вид и, шумно попыхивая истинно американской, невообразимо зловонной сигарой, заговорил протяжнее прежнего: – Стало быть, я-то с малолетства считаю: прав этот Гамлет, не так все в жизни просто. Есть вещи, которых никакой науке не объяснить. Верно, верно, многие просто чушь собачья. Вот, скажем, случай с той женщиной из Парижа, о которой все говорят, в этом… в тысяча семьсот каком-то там… вы можете поручиться, что это не муж облил ее джином да чиркнул спичкой? Однако насчет некоторых других… – Эшер с сомнением покачал головой. – Просто не знаю, что и подумать. – А этот Орлофф… – Или как его там на самом деле. – Да, именно. Значит, он рассказывал, будто некая его родственница… – Сестра, – угрюмо подтвердил Эшер. – Он говорил моей… Ну, одним словом, услыхал я случайно разговор о подобных вещах, и кое-кто из беседовавших вроде как зубоскалить на их счет принялся, а он говорит: нет, дескать, такое вправду может случиться, и одному случаю он сам свидетелем был. Родная сестра его, сказал, ни с того ни с сего – раз, и вспыхнула, а в комнате-то ни огня, ни чего-либо горючего, и к бутылке она не прикладывалась, как эти здешние бедняки. Загорелась, сказал, да таким жарким пламенем, что не осталось даже костей. Сказал… ну, короче выражаясь, потрясен был чертовски, без дураков. Ну а я в жизни попутешествовал, знаю, сколько топлива нужно, чтоб развести такой жаркий огонь да сжечь тело взрослой женщины без остатка. – А не упоминал ли он, – осведомился Зуданевский, искоса взглянув на Эшера из-за округлых, выпуклых, точно рыбий глаз, стекол очков, – о каких-либо странностях в поведении, о необычных поступках сестры, предшествовавших ее… самовоспламенению? – Это о каких же, к примеру? Не лила ли она водку на голову? Мог бы Эшер сдержать изрядно участившееся при этом вопросе биение сердца, так бы и сделал: казалось, полицейскому вполне по силам расслышать разницу. «Странности в поведении???» Свернув за угол, оба вошли в узкую дверь. Знакомый запах, низкие потолки, неяркий свет газовых рожков, словно сочащиеся страхом стены… Волосы на затылке зашевелились, приподнимаясь дыбом: коридор этот вел прямо к лестнице, которой его вели вниз. Однако Зуданевский почти сразу свернул направо и отпер дверь в небольшой кабинет. – Так вот, ни о чем таком он не рассказывал. Почти всю комнату занимали стеллажи с рядами коробок и ящиков. Опустив газовый рожок пониже, к обшарпанному, неухоженному, в чернильных кляксах, точно такому же, как в любом полицейском участке Российской империи, столу посреди комнаты, Зуданевский снял с полки прочный, запертый на замок ящик из белой жести. – А не связалась ли эта девушка, Орлофф, с каким-либо клубом или организацией незадолго до… инцидента? Не упоминал ли ее брат, скажем, о Круге Астрального Света, или о Внемлющих Мировой Душе? Эшер отложил сигару на край стола. – При мне – нет. Рассказывал он о ней всего раз, малость выпивши, да и фамилия его, как я уже говорил, скорее всего, не Орлофф. Помню, он прибавил еще, будто виделся с ней нечасто. – Нечасто? Или не виделся вовсе? Эшер скроил гримасу легкой досады: – Знаете, как он сказал, я точно не помню. Разговор-то состоялся полгода назад. «Я с ней не виделся»… а что это значило – что сам он был в отъезде, или, наоборот, она куда уезжала, или им просто разговаривать не доводилось – поди разбери. – Сколько лет было девушке? Эшер только пожал плечами. – А не говорил ли он, где был сам, когда она загорелась? Не рядом ли, не в том же здании? Эшер задумался, делая вид, будто вспоминает ход разговора, но на самом деле размышляя, какой ответ окажется убедительнее, и наконец ответил: – Похоже, да, где-то неподалеку. То есть это мое впечатление, однако, положа руку на сердце, отчего мне так показалось, я не припомню. А к чему, собственно, этот вопрос, сэр?