Зуданевский откинул крышку ящика. Внутри обнаружилось около кварты серого праха вперемешку с фрагментами покрупнее, в которых Эшер, приглядевшись, узнал зубы и обломки костей. Поверх всего этого, небрежно обернутая клеенкой, покоилась пара коричневых туфель-балеток на плоской подошве. – С середины зимы 1908-го в районе трущоб к северу от реки, называемом Выборгской стороной, безвестно исчезли семнадцать юношей и девушек. Семнадцать. Достав из кармана увеличительное стекло и пинцет, полицейский вручил их Эшеру и поправил наклон газового рожка так, чтобы свет его падал внутрь ящика. – Выборгская сторона – одна из самых гнусных окраин Санкт-Петербурга, – задумчиво, не сводя с Эшера холодно-серых глаз, продолжал он. – Люди пропадают там что ни день. Замерзают, мрут с голоду, пьяными тонут в реке… – Это же фабричные кварталы, верно я понимаю? – наморщив лоб, будто почти не слышал о тех местах, уточнил Эшер. – Да, так и есть. Заводы, фабрики, доходные дома… халупы, каких постыдились бы даже в китайской деревне. Странно, но здесь в ровном, спокойном голосе полицейского внезапно прорезалось изрядное негодование. – А им все невдомек, отчего это все стачки, все беспорядки начинаются именно там, отчего это половина петербургских смутьянов и бедокуров – выходцы с Выборгской стороны? – проворчал он, но тут же поджал губы, словно ловя невзначай вырвавшиеся на волю неблагоразумные слова, пряча их там, где они не попадутся на глаза начальству, и по-прежнему ровно, деловито продолжил: – Однако пропавшие, как на подбор, совсем молоды. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Часть мальчишек – забубенное хулиганье с военных заводов, часть – ребята порядочные, честные, из тех, что гнут спину во флотских канатных мастерских, а жалованье до копейки несут домой, к matyushka. Из девчонок кое-кто промышлял на панели, остальные целыми днями нянчились с младшими братьями-сестрами, а по вечерам брали на дом шитье, чтоб заработать пару копеек. Надев перчатки, Эшер вынул из ящика туфли, повертел их в руках, поднес к свету рожка, пригляделся к подошвам. – Новенькие, – пробормотал он, снял пенсне и, отогнув верх, насколько возможно, оглядел подкладку сквозь лупу. – Ступни в туфлях сгорели? Подкладка балеток выцвела, пошла пятнами, кожа едва обуглилась. «Вампир. Либо Голенищев солгал, либо… что?» – Да. Но не целиком: все кости в сохранности. Потянувшись пинцетом к одному из зубов, Эшер вовремя сообразил, что выпал из образа, невольно сделался самим собой, отложил инструмент, сунул в рот сигару и нахмурился, будто в растерянности: – Бог ты мой… – Имени сестры ваш господин Орлофф не называл? – Не припомню, сэр. Мрачно взирая на прах в ящике, Эшер почувствовал, как сердце его переполняет знакомый охотничий азарт – тот самый, что в первое время придавал Загранице такое очарование. Как будто складываешь из осколков стекла мозаику, которая может взорваться прямо в руках… – А вы, мистер Зуданевский, что обо всем этом думаете? – спросил он, исподлобья взглянув на собеседника. – Фабричной девчонки в таких туфельках я лично себе как-то не представляю. – Верно, фабричные обычно донашивают полученное по наследству от матерей либо старших сестер. Однако обувь вовсе не из дорогих. Такие туфли на фабриках шьются тысячами. – Работая на обувной фабрике, девчонка могла и стащить их. Насколько я понимаю, в родстве с кем-то из жильцов того здания, где ее обнаружили, она не состояла? – По нашим сведениям, нет. Та комната пустовала чисто случайно, поскольку старик, проживавший в ней, за несколько дней до этого умер от скарлатины и соседи еще опасались заразы. Обыкновенно там спят даже на полу в коридорах, снимая не комнаты, а углы. Эшер молча закусил кончик уса. О многих доходных домах лондонского Ист-Энда вполне можно было сказать то же самое. Между тем Зуданевский продолжал наблюдать за ним, оценивая «друга» князя Разумовского со всех сторон и явно прикидывая, много ли пользы принесет оказанное ему одолжение. – Значит, семнадцать? Полицейский подвел Эшера к стене с картой, изображавшей излучину Невы и лабиринт улиц, испещренный прямоугольниками церквей, монастырей, фабрик, железнодорожных станций… а чуть ближе к заливу и островам – просторными участками, где в окружении березовых рощ, высоких стен, сторожек и привратницких сияли великолепием дворцы знати. Личные волшебные царства, бревенчатые «крестьянские» домики с подушками китайского шелка на простых деревянных кроватях… «А им все невдомек», – как выразился Зуданевский. – Черными булавками отмечены дома, где проживали пропавшие мальчишки, – пояснил полицейский. – Красными – дома девчонок. Рядом проставлены даты исчезновения. Эшер умолк, изучая карандашные подписи. На такое ни один вампир в здравом уме не пошел бы даже во время масштабной войны между фракциями Неупокоенных. – И почти все – с марта по май, – наконец сказал он. – Еще по нескольку в летние месяцы, а после первого сентября – ни единого случая. Ни в прошлом году, ни в позапрошлом. – Что же, по-вашему, из этого следует? Эшер вновь оглядел карту в поисках каких-либо закономерностей, но не нашел ни единой. – Дни в это время длиннее? А значит, они могли забрести дальше от дома? – Вот и мне так подумалось. – И это все? В других частях города подобных случаев не отмечено? – Ни единого, – подтвердил полицейский. – Все это дети, которых никто не хватится. Точнее, дети, которых хватятся лишь те, чьи судьбы всем безразличны. – За исключением вас? – Нет. Не моя это забота, – отвечал Зуданевский, однако гримаса на его лице словам вовсе не соответствовала: очевидно, такой ответ он сам в свое время получил от начальства. – В первом случае не моя, во втором, в третьем… но вот восьмое, а следом девятое исчезновение народ уже возмутило. По городу пошли слухи – нелепые, вздорные, однако опасные. Тогда-то это и сделалось… моей заботой. Умолкнув, оба еще раз окинули взглядами россыпь красного с черным – будто капельки крови пополам с бусинами ночной тьмы… – А что в этом году? – Пока одна, – ответил Зуданевский. – На прошлой неделе. Евгения Греб, пятнадцати лет. Работала на обувной фабрике неподалеку от артиллерийских складов. Пятнадцатого марта… Эшер изумленно приподнял брови, но тут же вспомнил, что счет нужно вести по юлианскому календарю. – …просто не вернулась домой. – С ее родными, с подругами кто-нибудь говорил? Зуданевский негромко хмыкнул: – Тем, кто начнет их расспрашивать, ничего не расскажут, так как половина наших осведомителей жителям Выборгской стороны прекрасно известна… а другая половина не осмелится любопытствовать, убоявшись разоблачения. Надеюсь, в этом году нам посчастливится… Кстати, насколько мне известно, сегодня ночью вы отбываете в Москву? – Да, чтоб расспросить там насчет этого типа, Орлофф, и… и еще кое о ком, кого я тоже хотел бы найти, – подтвердил Эшер, сдвинув брови и пренебрежительно взмахнув рукой, будто знать не знал, что о его якобы сбежавшей жене Охранке давно известно. – Вернусь в понедельник. Где остановлюсь, пока не знаю, но если за это время исчезнет еще кто-либо из детишек или вам удастся выяснить что-нибудь новое об этой несчастной девчонке, не откажите в любезности оставить мне весточку в номерах. В «Императрице Екатерине»… хотя об этом-то вы, наверное, уже осведомлены? Полицейский слегка склонил голову, будто фехтовальщик, признающий пропущенный укол. – Разумеется, господин, как же не угодить другу князя? Будьте благонадежны, весточку я пришлю непременно. Глава девятая В половине двенадцатого Исидро встретил прибывшего Эшера на перроне Варшавского вокзала. Ни слова не говоря, вампир мимоходом вложил ему в ладонь корешок багажной квитанции и тут же растворился среди небольших компаний студентов, рабочих и чиновников с женами, толпившихся вокруг на холоде, оживленно болтая, шаря по карманам в поисках билетов, передавая через отъезжающих сердечные приветы какому-нибудь кузену Володеньке из Бологого… Над привокзальными улицами клубился мутный серый туман, резко пахнущий нечистотами, угольной гарью и морем. В купе первого класса вампир появился лишь после того, как поезд, миновав жуткое кольцо дощатых бараков, немощеных улочек и зловонных заводов, окружавших роскошное, выстроенное в восемнадцатом веке сердце Санкт-Петербурга, устремился сквозь ночной мрак к югу. «Может, Исидро, невзирая на все заверения графа Голенищева, тоже чувствует неуют Заграницы?» – мелькнуло в голове Эшера. Расставив по клеткам крохотные костяные фигурки дорожных шахмат, испанец принялся с интересом слушать рассказ Эшера о визите в Охранное отделение. – Неудивительно, что «птенцы» Голенищева так встревожены, – пробормотал он, выслушав все до конца. – Ведь нас, вампиров, все эти слухи, витающие среди бедноты, весьма и весьма нервируют. Подобная паника вполне может не только взбудоражить полицию, но вылиться в погромы и бунты. К примеру, из парижского гнезда Революции не пережил ни один, и это отнюдь не случайность. И даже если дело не дойдет до погромов, бедняки, наслушавшись подобных сказок, начинают приглядывать друг за дружкой гораздо внимательнее, да и сами держатся куда осторожнее прежнего. Когда по улицам Лондона рыскал этот убийца шлюх, окрещенный газетчиками Потрошителем, лондонским кабатчикам и портовым докерам пришло в головы, что у него наверняка где-то имеется «логово». Сбиваясь в большие группы, они принялись проявлять крайне навязчивый интерес к подвалам пустующих зданий, не говоря уж об особняках, хозяева коих не выходили за порог днем. Эшер отвернулся от непроглядно-темной бездны за оконным стеклом. – Тогда мне даже странно, отчего вы и ваши собратья не позаботились призвать Милягу Джека к порядку. – Мы и позаботились. Поправив узорчатый матовый абажур светильника над узким столом купе, Исидро двинул вперед коня – подобно всем прочим фигуркам, невероятно древнего, испанской работы, из крашеной слоновой кости. Как ни забавно, играл он исключительно черными. – Какое отношение пропавшие дети – и, кстати сказать, та сгоревшая девушка, вампир, о которой Голенищев не удосужился мне сообщить, – имеют к нашему германскому ученому другу, я сказать не могу. Ясно одно: положение в Петербурге весьма и весьма нестабильно. – А не может ли вампир, или даже несколько, жить в Петербурге без ведома Голенищева? – Только если он не охотится. А если вампир не намерен охотиться, зачем ему рисковать, зачем ехать в другой город? – Ну, скажем, для встречи с доктором. Коня из расставленной Исидро ловушки Эшер увел, но, оглядев доску, с раздражением понял: через три хода ему объявят мат, и с этим ровным счетом ничего не поделаешь. – Голенищев сообщил мне, что хозяин Москвы из древней русской знати, – продолжал Исидро. – Молчанов… замшелый бородач, как аттестовал его граф. В наши дни он отдал поместья на откуп приказчикам, а сам живет в Москве, хотя, по словам Голенищева, порой проводит недельку-другую на отчих землях, спит в древней часовне, а арендаторов пальцем не трогает и даже не показывается им на глаза. Чаю выпьете? В купе, постучавшись, заглянул бородатый, сгорбленный человек невысокого роста, по годам годившийся Эшеру в отцы, с подносом, уставленным исходящими паром стаканами. Исидро бросил старику два рубля сверх запрошенного и принял его благословения, нисколько не изменившись в лице. – А крестьяне даже не подозревают, что их барон – тот же человек, на которого работали их отцы и деды, – продолжил вампир, после того как служитель затворил за собою дверь. – Однако он на свои средства содержит в имении школу с учителем и не скупится на приданое для деревенских девиц, выходящих замуж.