Темно-карие глаза старика блеснули под густыми бровями, которым, пожалуй, позавидовал бы даже белый медведь. Где-то вдали куранты на колокольне начали бить девять. – Ступай с Богом, старый мой друг. Пожалуй, Его помощь вскоре тебе пригодится. Ступай и на досуге подумай, чем отплатишь Ему. Проходя под готической башней, охраняющей мост со стороны Старого Места, Эшер заметил движение в ее тени, но, подойдя ближе, к каменным перилам сразу за первой из череды статуй, не обнаружил там никого. Перегнувшись через замшелый камень перил, он тоже не увидел никого и ничего, кроме отблесков газовых фонарей на темных речных волнах. Грабитель, карманник, скрывшийся из виду с наступлением вечера, после того как поток омнибусов и уличных торговцев с тележками иссяк? Или кто-то другой? Как там сказал Карлебах? «Своеобразное родство с крысами… Упоминаний о них я не слышал нигде, кроме Праги… не чураются убийств… случается, убивают и вампира… созывают тысячи крыс…» Вампиры иного вида? Отойдя от перил, Эшер двинулся дальше и обнаружил, что помимо воли держится как можно ближе к середине моста. Возможно, на свете вправду существует бацилла особого рода, согласно предположениям Лидии, преобразующая клетки человеческого тела, одну за другой, так, что они не отмирают со временем, но воспламеняются при свете солнца? Эти мысли напомнили Эшеру о хранящемся в багаже конверте с обрезками ковра из спальни леди Ирен, заскорузлыми от крови вампиров. «Марьи и Иппо». Их лиц, искаженных ненавистью к хозяину и к нему самому, Эшер не мог забыть до сих пор. Многие годы Лидии хотелось заполучить образчик вампирской крови для изучения, однако, как Эшер прекрасно помнил, после гибели Маргарет Поттон в Константинополе она ни разу об этом не заговаривала. Обрадуется ли жена вожделенному образчику теперь? «Конечно же, обращаться с ней придется крайне осторожно, не то и самому заразиться недолго», – говорила она… «И что тогда?» Допустим, дело действительно в чем-то вроде бацилл. Человек заражается порченой кровью, но если рядом нет хозяина, вампира, способного удержать разум и душу заразившегося в объятиях собственных, уберечь их от гибели в момент гибели тела… чем все это кончится? Заразившийся просто умрет? Не так ли и получилось с теми несчастными детишками в Санкт-Петербурге? Или там произошло нечто совсем другое? От всего сердца радуясь тусклым огням кофеен Малой Страны, гомону уличных торговцев, толпам студентов, цветочниц, точильщиков, расположившихся на булыжной мостовой перекрестков, Эшер поднялся к себе в пансион и заперся на замок. И, засыпая, оставил лампу у изголовья кровати зажженной. Глава четырнадцатая Женщина на скамье вновь и вновь повторяла одно и то же, и Лидия понимала, что означать это может только одно: «Он ведь поправится? Он ведь поправится?» – однако говорила она по-русски, а посему в действительности ее слова могли означать все, что угодно. Впрочем, какая, собственно, разница? Слезы горя, струящиеся по щекам, дрожь хрупких, поникших плеч в неуклюжих объятиях Лидии – все это говорило само за себя, превращая перевод в излишнюю роскошь. Аннушка Вырубова, сидевшая по другую сторону от плачущей, негромко бормотала ей на ухо что-то по-русски, вероятно в попытках хоть как-то ее утешить. Тем временем доктор Бенедикт Тайс у обшарпанного стола посреди отгороженной занавесями смотровой освободил кисть юноши от импровизированной повязки из нескольких рваных, насквозь пропитанных кровью наволочек и принялся осматривать уцелевшие пальцы. – Что с ним произошло? – прошептала Лидия по-французски. – Несчастный случай на фабрике, – шепнула в ответ мадам Вырубова. – Там из-за новых линкоров пришлось поднять нормы выработки. Бедный мальчик трудился с восьми часов вчерашнего вечера и вот, под утро, замешкавшись, не успел вовремя убрать из-под пресса руку… Несмотря на инъекцию морфия – прописанную доктором Тайсом прежде всего, как только мать с братьями едва ли не волоком внесли юношу в клинику, – пациент пронзительно вскрикнул. Со скамьи между Лидией и мадам Вырубовой на крик юноши, будто эхо, откликнулась воплем, полным боли и муки, его мать. Линялые, лишь самую малость выше человеческой макушки занавеси, ограждавшие «смотровую», остались слегка раздвинутыми, и сквозь щель между ними из клиники – пробуждавшейся к жизни в неярком, чистом солнечном свете первого по-настоящему весеннего дня, словно еще одна небольшая фабрика, – веяло сложной смесью отвратительных каждый сам по себе запахов крови, карболового мыла, нестираного белья, немытых тел… то есть тем самым зловонием, которое Лидия помимо собственной воли ненавидела всей душой. В годы учебы на медика ей пришлось немало поработать в больницах, и выдержать каторгу клинической рутины она сумела только благодаря ехидным заверениям мачехи: – Пойми, милочка, недели не пройдет, как ты возненавидишь все это… – Да, спору нет, о несчастных заботиться нужно, однако я никак не пойму: неужели, кроме тебя, этим некому больше заняться? – вторила мачехе тетушка Фейт. – Дорогуша, я понимаю, проявлять интерес к неимущим нынче, как говорится, бьен а-ля мод, но ведь одного дня в месяц в каком-нибудь сеттльменте[43] – Андромаха Брайтвелл, кстати, знает один, БЕЗУКОРИЗНЕННО чистый, вполне благопристойный – более чем достаточно… Естественно, после всего этого Лидия никак не могла сознаться, что ей тоже не нравится вонь, расточительство и ощущение ошеломляющей бессмысленности собственных стараний, переполняющее ее перед лицом нищеты. Признать же, что ею движет вовсе не тривиальная женская жалость, побуждающая подруг мачехи ухаживать за «малоимущими», как их учтиво именовали в свете, было бы вовсе немыслимо… Как объявить им – воспитавшим ее тетушкам и стройной, ухоженной даме, взятой отцом в жены в том же году, когда Лидию отослали в школу, – что ее влекут к себе загадки человеческого организма во всех его тошнотворных, однако завораживающих подробностях, о которых дамам не полагается не то что знать, но даже проявлять к ним какой-либо интерес? «Средоточие чудес», – как отозвался о человеческом теле Бенедикт Тайс… Сосуды и узелки, полости и пазухи, нервы и кости, тайны, сокрытые в костном мозге… Кровь, слюна, семя – что, как, зачем? Работа в клиниках была для нее первой ступенью, ведущей к конечной цели – к науке ради науки, к знаниям ради знаний, к цели гораздо выше, чем обработка ссадин, полученных в пьяной драке, или сизифов труд оказания первой помощи бедным. Общий зал клиники недавно выкрасили в жуткий оттенок бежевого. На скамьях у одной из его стен расположились около двух дюжин человек – мужчин и женщин, в том числе женщин с детьми, сгрудившимися вокруг матерей, с младенцами в повязанных через плечо платках – в линялой, штопаной, нестираной одежде, которой вынуждены обходиться те, у кого каждый заработанный пенни уходит на жилье и дрова… и хорошо, если после этого остается хоть что-то на пропитание. Худобой все они превосходили даже беднейших из лондонских обитателей благотворительных ночлежек и клиник, вокруг поглядывали настороженно, будто привыкшие к жестокому обращению собаки. Глядя на них, Лидия вспомнила улицы, которыми их с мадам Вырубовой везли к этому обветшавшему зданию из желтого кирпича на Сампсониевском проспекте. Даже сквозь обнадеживающий туман близорукости было явственно видно, что эти трущобы, разросшиеся вокруг заводов и фабрик как гнойники, куда страшнее самых убогих, самых грязных кварталов Лондона. – Прошу простить нас за вторжение, – сказала Лидия, когда доктор Тайс, покончив с осмотром, вымыл руки и потянулся к висящему на колышке сюртуку, дабы встретить посетительниц как подобает. – Не надо, – продолжила она, вскинув руку. – Мне вовсе не следовало к вам напрашиваться. Впрочем, на самом деле нанести визит в клинику предложила сама мадам Вырубова: «Ну, разумеется, дорогая, доктор Тайс с радостью примет нас! Он всегда так рад…» Еще бы: пожалуй, этой невысокой толстушке, по слухам – лучшей подруге императрицы и едва ли не члену императорской фамилии, он действительно всегда рад… – Теперь-то я вижу, как много у вас дел куда более важных. Мадам Вырубова с удивлением подняла брови – вероятно, о делах важнее ее чистосердечных стремлений изменить сей мир к лучшему ей не приходилось слышать уже довольно давно, – однако доктор взглядом поблагодарил Лидию за понимание: – Весьма тронут вашей заботой обо мне, доктор Эшер. Однако при прошлой встрече вы, помнится, интересовались моими исследованиями… да и как же не обрадоваться возможности немного передохнуть, когда наша Аннушка проделала столь долгий путь, чтоб навестить нас? С этим он низко склонился к руке мадам Вырубовой. – Тексель! На оклик Тайса из-за двери в дощатой перегородке, отделявшей от общего зала просторную комнату с выбеленными известью кирпичными стенами, выглянул он – тот самый человек, опознанный Джейми как агент германской разведки. – Чай готов? Благодарю вас. Будьте любезны, объясните нашим друзьям, – попросил доктор, махнув рукой в сторону ожидающих на скамьях, – что я должен исполнить обязанности хозяина и вскоре, всего минут через десять, вернусь к ним. – Бьен сюр[44], доктор. Лидия с трудом сдержала желание вынуть из шитого бисером ридикюля очки и украдкой приглядеться к нему повнимательнее: без очков, да еще издали, все впечатления ограничивались высоким ростом, сутулостью, слегка длинноватыми руками, куцыми баками, свисавшими с подбородка, словно носки с бельевой веревки, да неопределенно-светлыми жидкими волосами, неаппетитно липшими к долихоцефалическому черепу. Даже голос его звучал как-то жидковато, с легким носовым призвуком, и вдобавок – хотя в тонкостях произношения Лидия разбиралась куда хуже мужа, особенно если все вокруг говорят по-французски, – выговор Текселя заметно отличался от акцента доктора Тайса. – Если не ошибаюсь, вы говорили, что мистер Тексель тоже врач? – спросила она, следуя за Тайсом в лабораторию и дальше, в соседнюю с нею комнату чуть шире окна, служившую гостиной. – Студент-медик, – ответил доктор и с чуть насмешливой полуулыбкой добавил: – И, подозреваю, из тех, кто взят на заметку полицией кайзера. Он, видите ли, эльзасец, из Страсбурга, и поначалу пришел ко мне лишь потому, что нуждался в работе. Однако со временем он, как и я, оценил в полной мере, сколь утешителен труд на благо ближнего. «Вернее, так он сказал вам». Кто-либо другой мог бы усомниться в способности Джеймса Эшера вспомнить лицо человека, которого он всего трижды, да и то мельком, видел семнадцать лет тому назад, но Лидия, знавшая, что экстраординарная память мужа на лица и мелочи в поведении нисколько не уступают его искусству разбираться в оттенках выговора, была уверена: обознаться Джейми не мог. Деталь же насчет разногласий с полицией кайзера, искусно упомянутая в разговоре, при явной неприязни доктора Тайса к Германскому Рейху вполне могла послужить ключом, отпирающим дверцу доверия вернее всякого «Сезам, откройся»… тем более Эльзас – это ведь одна из земель, отнятых Германией у Франции? Помнится, подруга Лидии, Джозетта, что-то об этом рассказывала, только что именно? – Прошу извинить меня за то, что отвлекла вас от работы, – сказала Лидия доктору, разливающему чай по трем чашкам посреди мелких кружев солнечного света, падавшего из окна на скатерть и блюдца. – Разумеется, проступок с моей стороны непростительный. Но я помню вашу статью о сыворотке крови, и, боюсь, энтузиазм взял надо мной верх. Как вам, скажите на милость, удается продолжать исследования при таком колоссальном объеме работы в клинике? «И кто их, скажите на милость, оплачивает?» – Одно время такой возможности я был лишен, – с улыбкой подтвердил Тайс. – Но теперь, благодаря мадам Вырубовой… – Склонив перед Вырубовой голову, ученый отсалютовал ей чашкой. – Благодаря мадам Вырубовой, познакомившей меня с несколькими весьма щедрыми благотворителями… Их покровительство позволило прежде всего нанять на службу моего славного Текселя. И, разумеется, пожертвование в виде этого здания – не говоря уж об еще одном прекрасном лабораторном помещении неподалеку – тоже оказалось неоценимым подспорьем. Должен признать, – с сожалением добавил он, – мой дух пока настолько неразвит, что я действительно горько жалел о невозможности продолжать собственные изыскания в течение стольких лет… – О профессор, – с жеманной улыбкой протянула мадам Вырубова. – И это было немалой утратой для медицины, – сказала Лидия. – Однако последняя ваша статья… по-моему, она свидетельствует о совершенно новом направлении ваших исследований. Конечно, то был выстрел наугад, поскольку Лидия лишь проглядела последнюю из работ Тайса – опубликованную в «Журналь де Медисин» полтора года назад – по диагонали, однако Тайс засиял, будто от похвалы в адрес тончайших ее нюансов. Надев очки, Лидия с учтиво следующей за ней по пятам мадам Вырубовой немедля была препровождена на экскурсию по лаборатории за дверьми, очевидно (на ее искушенный взгляд), предназначенной для скрупулезного изучения, фильтрации, дистилляции и химического анализа самых разных составляющих крови. – О, микроскоп у вас – просто на зависть! – в шутливом восторге вскричала она. В ответ Тайс галантно поклонился ей, приложив руку к сердцу, будто и сам был всей душой рад возможности побеседовать с тем, кто понимает, ценит стремление к знанию ради знания. Лидии разговор с коллегой-врачом тоже казался отдыхом. Как бы ни нравилось ей вращаться в кругах высшего общества, куда ввела ее сестра Разумовского («Зовите меня Натальей, дорогая: мадам Коровина – это так официально…»), в поисках информации о тех, кто никому не показывается на глаза при свете дня, непрестанные попытки юных армейских офицеров и придворных забраться к ней в постель утомляли неописуемо. Сплетничали в высшем свете Санкт-Петербурга не больше, чем в кругах лондонских знакомых, зато накал страстей достигал невообразимых высот: казалось, здесь все – за исключением мадам Вырубовой, словно бы не ведавшей ни о чем подобном, – изменяют друг другу со всеми. Вдобавок, как и предупреждал Джейми, НИКТО не ложился спать до рассвета и не вставал с постели до вечерних сумерек. Если б не банковские счета, Лидия заподозрила бы, что в гробах спят все до единого. Ну а Бенедикт Тайс, не в пример прочим, подобно ей самой, оказался исследователем по призванию. Возможно, поэтому Лидия и прониклась к нему такой необычной симпатией… и, если бы не присутствие Текселя в его доме да не обескураживающая реакция «святого старца» Распутина на даму в алом гоночном авто, наверняка решила бы, что искать тут нечего. Стоило Тайсу завести речь о работе глубоко за полночь, о сложностях получения результатов при весьма небольшом («Интересно насколько?» – подумалось Лидии) количестве образцов, о затруднениях с получением самых свежих научных журналов, проверяющихся российской цензурой подобно всему остальному, ею овладели нешуточные опасения, как бы не позабыть обо всем, что рассказывал Джейми насчет германских планов союза с вампиром. В голове уже не впервые зашевелились сомнения: «Что, если Джейми ошибся?» – Ах! – воскликнул Тайс, взглянув на часы. – Прошу прощения, дорогие дамы… я совсем позабыл о несчастных, так долго и так терпеливо ждущих меня в клинике… а на свете так мало тех, кто готов оказать им помощь… Тексель! Голос он повысил разве что самую малость, однако его молодой ассистент появился в дверном проеме без промедления. – Тексель, будьте добры, продолжите рассказ о моих экспериментах. Расскажите доктору Эшер обо всем, что ее заинтересует. Помощь Текселя просто неоценима… благодарю вас, Тексель. Пожав ассистенту руку, Тайс поспешил назад, к пациентам. – Я просто в восторге от процесса фильтрации, примененного доктором Тайсом, – улыбнувшись заметно недовольному эльзасцу, заговорила Лидия. – Слабоконцентрированный раствор спирта через гипсовый фильтр, по методу Пастера? Вооруженная очками, она лишь утвердилась в первоначальном впечатлении: от ассистента по-прежнему веяло неким убожеством, причем дело тут было не просто в форме лица или прическе. Казалось, в его случае природа поскупилась буквально на все – лишь бы производство обошлось как можно дешевле. На вопросы он отвечал коротко и не поведал Лидии ничего нового, а в двух случаях, когда она с видом святой наивности расспрашивала о процессах, прекрасно ею изученных, скатился до откровенной лжи. Что мог бы извлечь Джейми из его выговора? Действительно ли он родом из Страсбурга? Место рождения любого из обитателей Оксфорда, будь то ученый, слуга или лавочник, Джейми, побеседовав с ним всего пять минут, определял с точностью до десяти миль, а, по его словам, региональные диалекты немецкого отличаются один от другого гораздо сильнее, чем в Англии, почти как разные языки. Насколько заметны эти отличия, если разговор идет по-французски? Как знать, как знать… А вот что все оборудование в лаборатории новенькое, причем в одной и той же степени, купленное не более полутора лет назад, Лидия отметила сразу, даже не обладая поразительной наблюдательностью Джейми. Новенькое… и при этом весьма недешевое. Дар одной из состоятельных благотворительниц, с которыми познакомила доктора мадам Вырубова? Великой княгини Станы или этой страхолюдины, мадам Муремской, готовой часами вещать об уникальной роли Славянского Рода в Истории Космоса? Или кого-либо не столь бескорыстного? И как бы спросить об этом, чтоб о ее расспросах не узнал, не почуял за собой слежки искомый вампир? – Уверен, дамы, вы совсем заскучали, – с натянутой, притворной улыбкой подытожил Тексель, ненавязчиво подталкивая обеих к дверям. – Вижу, бедная мадам Вырубова уже зевает…