Демонически оскалившись, девица медленно, дюйм за дюймом, поползла к студенту («Уж не любовники ли они?» – мелькнуло в голове Эшера), схватила Иппо за уши и принялась рвать, терзать зубами его лицо и руки. – Подлый буржуй! – крикнул Иппо графу. – Прислужник правящих классов… – От околесицы о «правящих классах» вы нас, Ипполитон Николаевич, будьте любезны, избавьте, – подал голос один из «птенцов», вошедших в спальню следом за Голенищевым, изрядно сутулый, с кислой миной, словно навеки отчеканенной на лице. – Теперь судьбы рабочих волнуют вас не больше, чем меня – участь Российской империи. По-моему, в тот вечер, когда я в последний раз видел вас на партийной сходке, вы без зазрения совести прикончили девчонку из магазина модного платья, свернувшую в безлюдный переулок по дороге домой. – Ну а теперь слушайте, – заговорил граф Голенищев, после того как все трое бунтовщиков, приведенные в повиновение, преклонили колени, припав лбами к полу. Фонарь угасал, мрак в спальне сгущался на глазах. В потемках граф одним движением – с ужасающим проворством вампира, туманящим разум до тех пор, пока холодные пальцы не стиснут плечо, – подступил к Эшеру, схватил его за руку и поднял на ноги, будто полицейский, ведущий в участок малолетнего попрошайку. – Ваш друг, князь Даргомыжский, не может вас защитить, и, изловив этого гнусного изменника, я еще покажу вам, как он бессилен. А если кто-то из вас хоть пальцем тронет этого человека, – тут он легонько толкнул Эшера в их сторону, – если хоть волос упадет с его головы, вы тут же узнаете, чего стоит обещанное изменником покровительство. В этом ручаюсь вам словом дворянина Российской империи. Учтиво склонив голову перед Исидро, граф толкнул Эшера в его сторону с такой силой, что Эшер, если б не ждал подвоха, не приготовился к чему-то подобному, наверняка рухнул бы на колени. Немедля забыв об Эшере – о малосущественном эпизоде в состязании воль, явно продолжавшемся не первый день, – граф вновь повернулся к провинившимся. – Что бы князь ни наговорил вам, все вы принадлежите мне. И если вам потребуется убедиться в этом еще раз, – шагнув вперед, он потрепал разъяренную Марью по подбородку, легонько провел кончиками когтей по изодранной, окровавленной щеке Иппо, – я к вашим услугам. Очнулся Эшер – внезапно, с ощущением, будто лишился чувств, хотя понимал, что дело совсем не в этом, – лишь посреди ночной улицы, один, промерзший насквозь. Глава пятая «Для передачи профессору Джеймсу К. Эшеру, в банк Хоара[19], Английская набережная, Санкт-Петербург, Россия Оксфорд, 5 апреля 1911 г. Дорогой Джейми! Благополучно ли ты добрался до Санкт-Петербурга? Не слишком ли тяжела оказалась поездка? В самом ли деле железная дорога (или речь шла о фабрике?), на которую тебя просит взглянуть дядюшка Уильям, представляется надежным вложением капитала? О русской безалаберности рассказывают невообразимые ужасы, а сумма весьма и весьма значительна… и, кроме того, ты же знаешь нашего дядюшку Уильяма! Не сможешь ли ты, будучи в Санкт-Петербурге, отыскать там нескольких моих коллег? Рекомендательные письма прилагаю, но по крайней мере доктор Харбах, несомненно, помнит меня с тех пор, как приезжал в Англию, а интересна мне главным образом переписка со специалистами по заболеваниям крови, поскольку часть моих собственных находок в данной области приводит меня в нешуточное замешательство. (Не стану обременять тебя подробностями, однако результаты выглядят, мягко говоря, аномально.) Вот список джентльменов, с которыми мне хотелось бы посоветоваться: д-р Иммануил Грюн, на Невском проспекте; д-р Вильгельм Харбах, на Адмиралтейском проспекте; д-р Эмрих Шпурцхайм, на Караванной улице, невдалеке от Фонтанки (не помню, канал это или река?); д-р Бенедикт Тайс, на Сампсониевском проспекте; д-р Рихард Бирштадт, на Итальянской улице; и, наконец, д-р Иоганн Лейтце, также на Невском проспекте. Д-р Людвиг Шпор держит кабинет в Москве, на Тверской (ну и названия у них там, правда?). Еще в Москве практикует д-р Каспар Мантейфель (на Никитской), д-р Клаус Ольдерлин (также на Тверской) и д-р Райнхольд Прейце (его адреса я выяснить не смогла, но, полагаю, работает он в Москве). Среди работавших в России значатся еще двое, д-р Рихард Франк и д-р Эмиль Боденшатц, но в Петербурге ли они до сих пор или нет, нигде не упоминается. Все они специализируются на биохимии крови. Надеюсь, тебе удастся отыскать среди них хоть одного, разделяющего твой интерес к фольклору! Удачи с фабрикой (или речь о железной дороге?) дядюшки Уильяма! Всем сердцем любящая тебя, Лидия». По окнам кабинета с хмурым упорством хлестал проливной дождь. Запечатав конверт, Лидия принялась копаться в пенном хаосе ящика письменного стола в поисках марки («Так вот куда я засунула те заметки о патологических изменениях нервной системы!»), а после откинулась на спинку кресла и устремила взгляд за окно, на потемневшую от сырости стену Нового Колледжа, на двух молодых людей (студенты, не желающие вымочить под дождем мантии?), мчащихся вдоль Холивелл-стрит, словно огромные черные листья… Рассеянно провожая их взглядом, Лидия думала о доне Симоне Исидро. Да, она помнила, что должна подняться в спальню, разложить накопившиеся номера «Ланцета», «Британского медицинского журнала», «Ле журналь франсез физиокемик» и еще полудюжины немецких и американских периодических изданий на места, по коробкам, чтоб Мик отнес их в мансарду. Помнила, что должна привести в удобочитаемый вид конспекты статей немецких врачей-гематологов, работающих в России, которые строчила почти без остановки вот уж четвертый день кряду. Помнила, однако браться за дело даже не думала. По мостовой – цок-цок-цок – прокатила тележка торговца домашней птицей. За нею мимо окна, навстречу порывам ветра, придерживая шляпку, прошла женщина, ведущая за руку мальчугана в теплых башмаках, закутанного во множество одежек, будто кочан капусты. Прикрыв глаза, Лидия сняла очки и задумалась. Интересно, кем родилось бы дитя, потерянное прошлой осенью, мальчиком или девочкой? «Забудь о нем. Этому не суждено было случиться». Ветер чуть поутих, но вскоре вновь принялся швырять в окна горсти дождевых капель. Дон Симон… «И этому тоже. То были просто чары. Он сам так сказал». Лидия крепко ущипнула себя за переносицу. «Вампиры охотятся, внушая к себе доверие. Отчего еще человек среди ночи пойдет в темный переулок с тем, кто совершенно ему незнаком?» Ну а щемящая, сдавливающая грудь тоска, охватившая ее, стоило только вспомнить спокойствие в желтых глазах, негромкий, вкрадчивый голос, прикосновение холодных пальцев, – не более чем реакция на череду былых треволнений и опасностей, завершившуюся трагедией. Нет. Джейми не отступил, и она не отступит тоже. Правда, для Джейми все обстояло иначе. Конечно, его с души воротило от лживости Департаментской службы, от требований держаться в постоянной готовности расправиться с любым, кто бы ни встал между ним и служебным долгом, однако Лидия знала: в своем деле он мастер. Сама она рядом с вампиром ни минуты не чувствовала себя уверенно, вечно не понимала, правильно поступает или же нет. А в Департаменте, по словам Джейми, всегда все предельно ясно. Делай, что хочешь, делай, что можешь, только останься в живых, пока не передашь добытую информацию в руки начальства, а остальное не важно. Вот отчего столь многие, при всей нелюбви к службе, не в силах даже представить себе иного образа жизни. – Куда бы ты ни пошел, для этого должна иметься убедительная причина, – как-то раз объяснил он. Потому-то Лидии и пришлось снабдить его перечнем германских врачей-гематологов, присовокупив к этому шутливые пассажи о вымышленном интересе дядюшки Уильяма к вложению капитала в русские железные дороги. В России письма каждого вскрывались Тайной полицией, и никто этим особенно не возмущался. – Девять человек из десятерых, – говорил Джейми, – даже не подумают задаться вопросом: «О чем это голландскому языковеду пишут из Лондона?» – или: «Куда это профессор Лейден вдруг исчезает время от времени?», а вот десятый – или тот, с кем он об этом заговорит, – и может тебя погубить. «Погубить… Джейми…» Разговор этот состоялся еще в те дни, когда Лидия, школьница, гостила у дядюшки в Оксфорде и играла в крокет с небольшой армией юных джентльменов, с еле скрываемым нетерпением ожидавших, когда же наследницу Состояния Уиллоуби «выведут в свет» и тот либо иной из них сможет жениться на ней, не говоря уж о ее немалых деньгах… …а также с одним из ученых коллег дядюшки – как выяснилось, вовсе не сухим, скучным педантом средних лет, каким он казался с виду. После второй встречи с ним Лидия начала вести список его путешествий и сравнивать места назначения со странами и городами, упоминаемыми в газетах. И наконец за поисками шара, потерявшегося в высокой траве у реки, набралась храбрости спросить: – Профессор Эшер… вы вправду шпион? В ответ он искоса взглянул на нее, и в его неожиданно ярких карих глазах не отразилось ни малейшего удивления. Тогда-то – хотя, может, и много раньше – она и поняла, что любит его. Любит… и не как школьница – любовью женщины, которой ей вскоре предстояло стать. «Дон Симон…» – Мэм? На пороге кабинета остановилась Эллен с подносом в руках: – Я принесла вам чашечку чая, мэм. А то, гляжу, к ланчу вы даже не притронулись. – Прошу прощения.