– Отличная работа, Кев. Продолжай, – сказала Стоун. Достаточно было, чтобы из всех посетителей паба, которые были там вчерашним вечером, один-единственный запомнил лицо, фигуру или что-нибудь еще. – Что с телефонами, Стейс? – повернулась она к констеблю. – Да-да, – отозвалась та. – Ну вчера был какой-то вялый день, потому что только две сети подтвердили, что люди были там, где и говорили. Распечатки с телефонов Анны и Сильвии я получу сегодня позже. И я все еще жду разрешения от Ребекки и Митчелла. Инспектор нахмурилась. Родственники Дианы должны были дать эти разрешения еще вчера. Брайант велел им уведомить всех провайдеров, чтобы сэкономить время на получении ордеров. Пожав плечами, Брайант показал, что не имеет ни малейшего представления, почему они до сих пор этого не сделали. – Ладно, мы этим займемся, – кивнула Ким. – А пока ты ждешь распечатки, Стейс, займись-ка финансами семьи Брайтман. Не верю, что такой дом можно купить на зарплату двух государственных служащих. – Уже делаю, босс. – Ну что ж, ребята, по коням! – сказала инспектор, направляясь в «кутузку»[35]. Войдя в нее, она плотно прикрыла за собой дверь и достала телефон, отвернувшись от возможных любопытных взглядов. На звонок ответили после второго гудка. – Можно Лили… пожалуйста? – произнесла детектив. Пальцы ее левой руки выбивали на столешнице дробь. – Ким, как мило вас снова услышать! – произнес теплый голос, который не менялся на протяжении многих лет. – Что, черт побери, происходит?! – взорвалась Стоун. Гнетущее напряжение, вызванное создавшейся ситуацией, только усилилось за ночь, когда она ничего не могла делать, кроме как ходить как заведенная, сидеть, готовить кофе, а потом снова ходить. Сейчас инспектор тоже мерила шагами свой кабинет. Ким смогла убедить себя, что один звонок Лили, единственному человеку, с которым она контактировала в Грантли, немедленно прекратит весь этот кошмар. Лили заверит ее, что письмо послали по ошибке. Что это не что иное, как результат административной неразберихи, и ничего больше. И после этого она опять сможет дышать. – Прошу прощения, Ким, возьмите себя… – начала было сотрудница клиники. – Письмо, – перебила ее Стоун. – Это чертово письмо о комиссии по УДО. Это же просто ошибка, правда? Молчание на другом конце линии вызвало у Ким судорогу в животе. Где же этот успокоительный смешок, где теплые заверения, что это ошибка, которая никогда больше не повторится? Детектив напряженно ждала. – Лили?.. – позвала она, наконец, собеседницу. – Это не ошибка, Ким. Инспектор рухнула на стул, словно почувствовав толчок мини-землетрясения. – Но как… то есть… почему? – Ваши письма очень сильно повлияли на вашу мать, Ким. Я так рада, что вы наконец… – Это не я! – простонала Стоун, пытаясь хоть что-то понять. – Не вы… что? – Это не я писала письма, Лили. Они не от меня. Теперь в установившейся тишине витало замешательство. – Но я же их читала! – изумилась медичка. – Вы писали о прощении, о втором шансе, о возможности начать все сначала… Одна мысль о подобном вызвала у Стоун тошноту. Скорее ад превратится в ледяную пустыню, чем она произнесет подобные слова. – Это писала не я, – повторила инспектор. – Но они все были подписаны: «Твоя любящая дочь». Вы уверены, что… – Уверена, – эхом отозвалась Ким. – Ни одного? – В голосе Лили звучало сомнение. Детектив чувствовала, что ее собеседница старается усвоить новую информацию. – Ни одного! – рявкнула она. – Но кто же… – Я догадываюсь, кто, – ответила Ким, глядя на конверт, который принесла на работу. И опять в ее кабинете повисла тишина. – Лили? – позвала, наконец, Стоун, чтобы убедиться, что та все еще ее слушает. – Я… я просто не знаю, что сказать. Стоун слышала, что голос медички полон сомнений. Она затрясла головой, понимая, что ей придется убедить эту женщину, что письма писала не она. – Лили, мы общаемся с вами уже много лет. Вы хоть раз слышали от меня слова «прощение» или «возможность начать все сначала»? – Ну-у-у-у… нет, но я подумала, что, может быть, вы в своей жизни пришли к выводу… – Не приходила, – резко ответила инспектор. Ладно, успокоила она себя. Это не ошибка, и ее мать действительно будет на комиссии по УДО. План А провалился. Пора переходить к плану Б: как все это можно остановить. – Как вы могли позволить произойти всему этому, Лили? – спросила Ким обвиняющим голосом. – И почему с вами не посоветовались? Вновь наступившая тишина сказала ей о том, что сейчас она услышит что-то очень неприятное. – Со мной советовались, Ким. И я от всего сердца одобрила ее освобождение, – ответила, наконец, Лили. Стоун оглянулась в поисках руки, которая только что дала ей пощечину. – Вы сделали… что? – Она созрела, Ким. Я была одной из тех, кто ухаживал за ней на протяжении более чем двадцати лет. Она заслужила провести последние годы… – Она заслужила быть сваренной заживо за то, что сделала, но, полагаю, у нас с вами разные понятия о справедливости, – заявила Стоун с горечью в голосе. Почему-то согласие Лили сильно ее обидело. Несмотря на то, что они никогда не встречались, Ким рассчитывала, что в какой-то степени эта женщина – ее союзник, что она понимает ее мать так же, как она сама. Что Лили на ее стороне. – Почему, черт побери, меня не поставили в известность об этом? – задала инспектор новый вопрос. – Но в ее деле есть письменное распоряжение, в котором говорится о том, что вас надо информировать лишь в случае ее смерти. Вы же сами требовали… – Я сама знаю, что требовала, – прервала ее Ким. – Но, как мне кажется, то, что вы одобрили ее освобождение, заслуживает хотя бы одного телефонного звонка. Детектив никак не могла решить, кто из них двоих лишился разума. – Ким, если вы только сами приедете и посмотрите… – попыталась убедить ее Лили. – Мне пора, – сказала инспектор и разъединилась. Они и так уже говорили значительно дольше, чем обычно, когда Стоун звонила, чтобы убедиться, что ее сука-мамаша все еще находится под охраной. Ким покачала головой. Она не могла представить себе свою мать выходящей из заключения. Неожиданно мир вокруг нее изменился. Он перестал быть тем местом, которое она хорошо понимала. Вокруг нее возникла чужая земля с совершенно другим пейзажем. И Ким знала, что все это заслуга одной женщины. Она сунула руку в рюкзак и, вытащив конверт, принялась вертеть его в руках, ненавидя ум женщины, которая написала это письмо. Алекс знала, что теперь она никак не сможет его проигнорировать. Ким поставила ногу на корзину для мусора и открыла конверт. Пока она доставала из него единственный листок бумаги, ее нога постукивала по крышке корзины, отражая трепет инспектора перед женщиной, которая смогла подвести ее так близко к краю. Глубоко вздохнув, Стоун принялась за чтение. При этом она старалась проникнуть в тайный смысл написанного: «Голубушка Кимми…» Эта сука знает, что единственным человеком в мире, кто ее так называл, была ее мать.