Когда его уносили, она кричала. И хотя тело брата было теплым не от того, что он был жив, а потому, что лежал возле батареи, Ким все равно почувствовала себя голой, когда его забрали. Она чуть не оглохла от своих собственных криков, когда умоляла взрослых не уносить Мики. Постепенно эти крики боли перешли в бесконтрольные рыдания, и она окончательно попрощалась с ним. В тот момент Ким хотела умереть. Она хотела, чтобы ее унесли так же, как ее брата-близнеца, чтобы они никогда не расставались. А потом она погрузилась во мрак. Прошло две недели, прежде чем в больнице смогли поправить ее здоровье. Работу медицинского персонала осложнял тот факт, что им приходилось бороться за жизнь человека, который не хотел жить. Ким так хорошо ощущала свою близость к Мики, что почти могла до него дотронуться. Его бледное, испуганное лицо маячило перед ней, и она мучительно пыталась коснуться его, соединиться со своей любящей, нежной, ласковой половинкой… Но ей не давала покоя холодная ярость, которая заполняла ее всю без остатка. Эта ярость лишала ее покоя и манила, как повторяющийся кошмар. Именно это чувство и давало Ким силы жить. Когда она достаточно окрепла, незнакомец со светлыми волосами и без лица появился в палате и забрал ее из больницы. Небольшая, ничем не примечательная машина довезла ее до Фэйрвью-холла, расположенного в пригороде Тивидейла. Приют размещался в новом уродливом здании. Это была функциональная бетонная конструкция, которая, казалось, росла прямо из земли. Крохотные окна, глубоко спрятанные в стенах здания, напоминали пуговицы на наволочке для подушки. Слева от здания приюта находился литейный цех, днем и ночью курившийся серым дымом, а справа – вонючий мусороперерабатывающий завод. Внутри было ничуть не теплее, чем снаружи, несмотря на теплое июньское солнце. Короткая беседа – и передача ребенка была завершена. Ким оказалась дома. Ее провели по коридорам, похожим на те, которые она видела в больнице, и оставили в комнате на втором этаже с так высоко расположенным окном, что до него невозможно было дотянуться. Две из трех кроватей были заняты – на тумбочках возле них стояли фотографии, лежала бижутерия, записная книжка и пара очков. Третья койка была свободна. Женщина поставила на нее сумку. Ким знала, что в ней находится одежда, но не знала, откуда она взялась. Зато девочка точно знала, что ей она не принадлежит. У нее просто не было своих вещей. Она вывернулась из-под руки, которая лежала у нее на плече. – Можешь начинать устраиваться, – сказала женщина. И Ким сразу же поняла, что не устроится никогда. Так и получилось[53]. * * * И вот теперь она смотрела на этот умиротворяющий пейзаж и на указатель, на котором было написано «Олений парк», и пыталась смириться с парадоксальностью того, что ее поселили в холодную функциональность Фэйрвью, в то время как ее мать разместили здесь и лечили в окружении идиллического великолепия Бардсли-хаус. Стоун уже собралась было открыть дверь с табличкой «Приемный покой», когда у нее за спиной раздался голос: – Добрый день. Я могу вам чем-нибудь помочь? Ким не надо было оборачиваться, чтобы понять, что к ней обращается Лили, женщина, с которой она общалась по телефону вот уже шестнадцать лет. И, несмотря на ее «предательство», инспектор не смогла сдержать улыбку, оборачиваясь на знакомый голос. Лили была одета в яркую блузу с рюшами, которая свободно смотрелась на ее крупном теле, и в простые черные брюки. У нее были короткие волосы, выкрашенные в светло-каштановый цвет, а в ушах покачивались серьги с изображением филина. Ким не могла не подумать, что эта женщина была создана на роль бабушки. Ее было легко представить себе за плитой, занятой приготовлением воскресного ланча, в ожидании целой кучи детей, включая только начинающих ходить карапузов. – Ким Стоун, – произнесла детектив, протягивая ей руку. На лице Лили стала медленно расцветать улыбка. Она проигнорировала протянутую ей руку, сделала шаг вперед и крепко обняла посетительницу. – Ким, я так рада, что вы приехали! – сказала она, наконец, отступая на шаг. – После всех этих лет… Стоун знала, что ее ни в чем не обвиняют. Лили много раз приглашала ее сюда, но каждый раз получала твердый отказ. Инспектор не хотела сразу признаваться в том, что приехала только для того, чтобы заполучить нечто, находящееся у ее матери. – Я просто… – начала она неуверенно. – Неважно. Вы же приехали, – тепло произнесла Лили. Теперь, когда она действительно приехала, Ким не понимала, чего она ожидала от этого визита. Ей казалось, что она приедет, возьмет это нечто и уедет домой. Детали плана она не разрабатывала. Но как она сможет забрать что-то у женщины, само существование которой было для нее вечным гнетом? Простое осознание того, что она находится где-то рядом, вызывало у инспектора боль в нижней челюсти. Но, может быть, ей ничего не придется брать самой? Может быть, за нее это сделает Лили? – Пойдемте и немного поболтаем, – предложила та, входя в здание. Приемное отделение ничем не напоминало вход в больницу. Помещение было заполнено креслами с удобными спинками, между которыми было расставлено несколько журнальных столиков. Стены были украшены акварелями с изображением местных пейзажей, а из динамиков, расположенных рядом с камерами наблюдения, доносились звуки свирелей. Ким замерла на месте и огляделась. – Неплохое местечко, – негромко заметила она. Лили остановилась рядом с ней и тоже осмотрела холл. – Было когда-то. Много-много лет назад. Вы знаете его историю? Стоун отрицательно покачала головой. – Бардсли-хаус был построен и принадлежал в течение двух веков семье Бардсли. За это время в нем произошло семь убийств, одно самоубийство, а кроме того, он был проклят. Ни одна женщина, нашедшая здесь свой приют, не могла пережить своего сорокалетия. Седьмой и последний представитель рода Бардсли посмеивался над этим проклятьем до тех пор, пока его жена не заболела и не скончалась в нежном возрасте тридцати семи лет. В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году он переехал в один из фермерских домов и подарил этот дом местному муниципалитету, веря в то, что его благотворительный акт снимет проклятье. Ким не верила в проклятья, но история тем не менее была интересной. – Сейчас мы используем только четвертую часть здания, – продолжила Лили. – Денег у нас не больше, чем у любого другого государственного учреждения, и их количество напрямую зависит от количества пациентов. Мы выживаем как можем, но в дарственной есть пункт о том, что здание нельзя распродавать по частям, так что муниципалитет не может получить дополнительного дохода ни от земли, ни от самого дома. Мистер Бардсли не хотел, чтобы другие люди страдали от этого заклятья. Стоун надеялась, что ее спутница поймет по ее лицу, о чем она сейчас думает. Ее целью была не экскурсия по дому. – Ну пойдемте же, поболтаем, – предложила Лили. Вслед за ней инспектор пересекла пустой холл и вошла в дверь, закрывающуюся на кодовый замок. Резко повернув налево, они оказались в крохотном офисе, вмещавшем всего один стол, который стоял у стены. В комнате не было никаких шкафов, а на самой длинной стене висели две полки с учебниками и медицинскими журналами. Какие-то листки с расписанием, исправленным красной ручкой, покрывали всю столешницу. – Эти чертовы административные обязанности, – заметила Лили, отодвигая их в сторону. Детектив села на стул с левой стороны стола. Она чувствовала себя, как на приеме у врача. – Итак, что вас привело к нам, Ким? – поинтересовалась медичка, усаживаясь напротив. Несмотря на теплый прием, Стоун понимала, что главными для Лили остаются комфорт и безопасность ее пациентов. После долгих лет уговоров неожиданное появление дочери одной из них не могло не вызвать у нее подозрений. – Письма, – ответила инспектор. – Ах да, мы ведь с вами пытались с этим разобраться, – нахмурилась Лили. – Вы все-таки уверены, что не писали их? Ким приподняла одну бровь. Конечно, она была в этом уверена. – У нас уже нет конвертов, чтобы можно было проверить почтовые штемпели, но ни я, ни другие сотрудники не смогли вспомнить ничего подозрительного в этой связи. А вы не знаете, кто мог их написать? – спросила Лили. – Нет, – быстро ответила Стоун. В свое время она затратила слишком много своего времени, пытаясь объяснить окружающим, каким злом является Александра Торн. Вновь пережить эти недоверчивые взгляды было выше ее сил. – Я не могу понять одного – ведь целью писем было достижение положительного эффекта… – заметила Лили. «Вы даже представить себе не можете, насколько глубоко заблуждаетесь», – подумала инспектор. Алекс знала: для того, чтобы Ким жила спокойно, ей была необходима уверенность, что ее мать находится в этом самом месте, хотя теперь Стоун понимала, что оно мало походило на то место, которое существовало в ее воображении все эти долгие годы. Ладно, может быть, она и не представляла себе свою мать в темном, сыром, вонючем подвале, прикованной цепями к стене и с металлическим подносом с едой, который пихают в ее направлении пару раз в день. Но и подобной роскоши, которую инспектор увидела в этом доме, где ее мать окружали искренне заботящиеся о ней люди, она представить себе не могла. По глазам сидящей перед ней женщины Ким поняла, что та все еще сомневается. – Лили, я никогда не прощу ее за то, что она сделала, – негромко сказала детектив и, внезапно замолчав, задумалась, почему эта женщина считает, что она лжет. – Но я смогу увидеть письма? – спросила она наконец. – Если вы их не писали, – покачала головой Лили, – то они не имеют к вам никакого отношения. Они являются частной собственностью вашей матери. Ким не могла понять такого закона «О правах человека», который давал ее шизофреничной суке-матери такую власть. – Думаю, что вы сильно удивитесь, если встретитесь с ней. – Лили повернулась к инспектору лицом. – Она здорово изменилась с тех самых пор, как стала получать… ваши письма. Она обрела новый покой.