* * * Статус Майло в полиции Лос-Анджелеса – одна из тех ярких проблесковых точек, которые, сыграв всем на руку, благополучно соскальзывают с экрана. Несколько лет назад он заключил сделку с шефом полиции – гладким и гибким, как уж, политиканом, метящим в отставку. Условия простые: взамен на повышение в лейтенанты (звание, обычно подразумевающее офисную работу) Майло получает себе свободу действий. А также надбавку к зарплате и пенсии, плюс мандат на продолжение работы в убойном отделе. Новый шеф – рефлекторный антагонист и властолюбец – к той договоренности относился терпимо при условии, что она не сказывалась на фактически безупречной раскрываемости преступлений, которой мог похвастаться Майло. Ситуация, безусловно, нетипичная, хотя применительно к моему другу вполне себе к месту: он и так всегда значился особняком. В те дни, когда Стёрджис еще лишь начинал карьеру, офицеров-гомосексуалистов в отделе попросту не существовало, а его коллеги устраивали облавы на гей-бары и размазывали их завсегдатаев по стенке. Самосохранение требовало держать свою частную жизнь глубоко за пазухой; вот Майло и застегивался на все пуговицы в своем психосоциальном гетто. Когда же общественный уклад начал понемногу меняться, он, соблюдая сдержанность, перестал маскироваться и делать вид, так что вскоре все вышло на поверхность. Тот период был, пожалуй, самым сложным – ехидные усмешки, ядовитые взгляды; его чурались, а иногда откровенно унижали. Сегодня в департаменте действуют правила против любой дискриминации, и полицейские-геи работают без притеснений. Но Майло по-прежнему держится особняком; думаю, так обстояло бы и в том случае, если б он в своей ориентации был «традиционщиком». Наряду с прочим, уговор с тем ушлым шефом предусматривал создание «креативного» рабочего пространства. Большинство детективов Западного Лос-Анджелеса обретаются в едином большом помещении, нашпигованном шкафчиками и кофейными автоматами – колготня и скученность, пропитанные пыльным духом службизма, рутины и черного юмора. Что до Майло, то его владения – это бывшая бытовка без окон; тесный каземат без таблички на двери, расположенный в конце узкого как лаз коридорчика рядом с допросными, где потеют, отпираются и сознаются правонарушители всех мастей. Честно сказать, незавидная квадратура для человека, ведущего столько важных дел. Тем более что ростом он под метр девяносто, с пивным брюшком и сложением линейного футболиста, перешедшего на сидячий образ жизни. Для такого даже хорошие потягушки чреваты задеванием стен. Лично я от такой обстановки с ума бы сошел. А ему нравится. * * * На момент моего прибытия дверь у моего друга была распахнута, а сам он, согнувшись перед компьютером, тюкал по клавиатуре, как прилежный носорог. На столе дыбились кипы бумаг, они же занимали соседний стул и топорщились вдоль стен на полу. Майло, не оборачиваясь, смахнул со стула какие-то листы, устелившие линолеум дополнительной снежной заметью. Я сел. – Новое дело? Пальцы перестали настукивать. – Если бы. Семинар по профразвитию. То есть по колено в словесном поносе. Снова тюканье, а за ним пауза. – С восьми утра торчал на семинаре по менеджменту. Для руководства отдела, к которому я, получается, тоже отношусь. – Поздравляю. – Да? Ужасно тронут. А виню единственно тот эффект, который твои коллеги налагают на общество. – Логорея? – Она самая. Бесчисленные часы словесной межличностной белиберды и трепотни насчет чувствительности. Они к нам даже прислали социальную работницу, рассказать, что, в принципе, мы неплохие существа, несмотря на свои агрессивные замашки. Когда она разбила нас на мелкие группки, я сделал ноги. Но все равно вынужден заканчивать этот компьютерный тест в доказательство, что я присутствовал. – Он нахмурился. – Ты как считаешь, эмпатия в эффективном управлении необходима всегда? – М-м-м, – протянул я в ответ. – Не мекай, а то будешь заполнять сам. – Если там нет варианта «зависит от», лучше пиши «да». Он тюкнул по клавише. – Идем дальше: «Является ли разнообразие обогащающим и стимулирующим фактором в связи с культурными изменениями, повлиявшими на правоохранительную деятельность в XXI веке? Или для хорошо функционирующей организации это было выгодно всегда?» – Тут я ни на шаг не отклонялся бы от «может быть». Майло рассмеялся, пригнулся ниже и с нарастающим азартом принялся колотить по клавишам. Скоро под компьютером уже с дребезгом дрожала столешница; мне же оставалось единственно сидеть и выжидать, когда он все это завершит. Выглядел мой друг в целом так же, как и всегда: черные волосы прилизаны, но непослушны; седые баки а-ля «привет полоскам скунса» взлохмачены и неровны по длине – левый на полсантиметра длиннее правого. Лампы дневного света садистски высвечивали каждую складку, морщину и оспинку на ухабистых просторах его тяжелого лица. Сегодня замах на моду у Майло состоял из некогда белой безрукавки, оранжево-синего галстука без причастности шелкопряда, мятых слаксов с накладными карманами и всегдашних ботинок-дезертов мутно-лилового цвета (вроде туч за больничным окошком Зельды Чейз). «А что, дезерты нынче в моде», – подумал я, но вслух сказать не решился. На полу валялась оливковая ветровка со спутанными рукавами. Я поднял ее с пола и перекинул через руку. При резком одновременном вдохе мы с Майло вполне могли стукнуться друг об дружку. Очистив экран, он с лихостью стритрейсера развернул ко мне свой офисный стул и, охватив взглядом меня и ветровку, воскликнул: – Персональный слуга? Браво! А окна ты тоже моешь? – Поможешь – почему бы и нет. До странности яркие зеленые глаза впились в меня с такой цепкостью, будто мы с Майло были едва знакомы. Когда он так делает, мне становится не по себе, но я с этим свыкся. – Рассказывай, – сказал Стёрджис. Слушал он вдумчиво, не перебивая. А затем спросил: – Стало быть, актриса? Что-то я о такой не слышал… Ладно, найти не составит труда. Возвратившись к клавиатуре, он открыл базу данных, запретную для всех, кроме правоохранителей и двенадцатилетних хакеров. Бряцая по клавишам, носом нахмыкивал какую-то мелодию. Полисовский «Каждый твой вздох»…[13] Надо же, как символично. Экран начал заполняться мелким шрифтом. – Ну, вот… О, так у твоей девицы есть криминальное досье? В самом деле. Первое правонарушение: четыреста пятнадцатая, плюс пять лет назад незаконное проникновение в Санленде. Дело прекращено. После этого она, похоже, взялась за ум и пару лет не лезла на рожон, пока ее не взяли за нахождение в нетрезвом виде в общественном месте Центрального округа – Бродвей, возле Пятой авеню… Дело опять же прекращено. Я осторожно заметил: – Как видно, статья о бродяжничестве не была применена. – Ты сам знаешь, Алекс, как с этим обстоит. Когда реально на статью не тянет, ограничиваются царапками. Я полагаю, какой-нибудь домовладелец или спонсор-девелопер поднял скулеж насчет побродяжек, вот департамент под видом здравоохранения и борьбы с наркоманией и произвел подобие профилактики… Как бы то ни было, в тюрягу твоя мисс Чейз не попала, и после этого она снова уплывает из поля зрения, пока… э-э… год и три месяца назад не учиняет пьяный дебош снова, и также в Центральном – на Олив-стрит, возле Четвертой авеню. То есть ближе к Скид-Роу[14]. – Вероятно, она обитала где-то в центре. – Я бы тоже так сказал… Ничего более, пока буквально несколько дней назад, уже в Бель-Эйр… оп! Опять дело замяли. Ты гляди-ка. – Майло повернулся ко мне. – Явно не королева преступного мира. Возможно, свое жилье она сменила на улицы Вестсайда, иначе зачем ей было кочевать из центра аж до Пубаленда всего лишь с тем, чтобы там залезть к кому-то на задний двор. Не иначе как она решила заделаться «дитём природы», облюбовав себе подножье гор? – Первый раз в Центральном она попала через несколько месяцев после того, как умер ее психиатр. Если б никто не пришел ему на смену, она быстро сошла бы на нет. – Логично. С полицейского ракурса замечу: как сумасшедшая она ведет себя неплохо. В ее ситуации я видал и таких, на ком аресты висят пачками. – Там в протоколах о задержании не значатся адреса? – поинтересовался я. Майло крутнул экранное изображение назад. – Первый раз, в Санленде, ее взяли на Голливудских Холмах, в Корт-Мадере. Второй раз – на Сансете. – В Беверли-Хиллс? – Да ну. Как она могла там очутиться? – Психиатр договорился со студией, чтобы та оплачивала Зельде коттедж при отеле «Беверли-Хиллс». Может, она соврала, что до сих пор живет там. – Нет, этот адрес где-то в Восточном Голливуде… Может быть, Эхо-парк. Майло зашел на интернет-карту и пальцем обозначил место: – Формально Голливуд, но прямо на границе. Глянем, что нам говорит ОТС…[15] Действующих водительских прав или зарегистрированных транспортных средств не зарегистрировано. Как и удостоверений личности, выданных на основе лицензии. В чистом виде человек с улицы. Дети в документах тоже не фигурируют; видимо, мать утратила права опеки. А отец у ребенка вообще зарегистрирован? – Насчет этого она не распространялась. – Понятно. Давай-ка лучше переключимся на поиски ее чада. Твой ум через это успокоится и перейдет на помощь мне в составлении всей этой муси-пусечной хрени. Майло прошерстил несколько сайтов соцуслуг, включая саму Службу соцобеспечения, для точности дублируя свои поиски звонками. Ни о Зельде, ни об Овидии Чейзе в системе не значилось ровным счетом ничего. – Ишь ты… – Он озадаченно повел головой. – Ладно. При отсутствии хорошего зайдем от плохого.