- Позвать некому… Подохли почти все. Одна баба с заморышем осталась, да и те на ладан дышат… «Гадина, гадина, - шептал Гаврилов. - Это он про нас так, про меня… - Он так стиснул зубы, что у него вдруг свело мышцы на лице. Сильно закружилась голова. - Ну что ж это я? - подумал Гаврилов. - Неужели не встану?.. Замерзну ведь…» И еще подумал он, что не сумеет предупредить мать, они могут убить ее, когда вернется. Гаврилов замерзал. Он чувствовал, как холод подбирается к нему все глубже и глубже, сковывая руки и ноги, сковывая мысли. Тупой, изнуряющий холод. А Егупин и другой, незнакомый Гаврилову человек по имени Чалый все говорили и говорили за стеной, переходя на шепот, который сливался с шелестом ветра, и тогда Гаврилов ничего не мог услышать, то начинали кричать друг на друга, и голоса их глухо бубнили в пустом промерзшем доме, словно в бочке, и тогда Гаврилову все было слышно. - Я отдал за эти монеты всю свою сгущенку, почти все, - каркал Егупин. - А ты хочешь присвоить их себе. Так не поступают с друзьями… - А вы мне и не друг, - ответил Чалый. - И благотворительностью я не занимаюсь. И сгущенку помогал доставать я. Без меня вы пустое место, ноль. Можете только воровать карточки у соседей… Что он сказал дальше, Гаврилов не расслышал. «Воровать карточки у соседей», - гудели у него в голове и повторялись слова. «Воровать карточки у соседей, воровать карточки…» Вот, значит, кто украл карточки у Ольги Ивановны! Она их не теряла, их Егупин украл. Он украл карточки. А Ольга Ивановна повесилась… …Столько золота вам, Егупин, ни к чему, - уже спокойно говорил за стеной Чалый, - я вам отдам только половину… Это ведь и так очень много. А? Как вы считаете? Я даже мог и не говорить вам, что столько получил? Егупин прорычал что-то нечленораздельное. - И потом, Егупин, переезжайте на другую квартиру. Не будем хоть мерзнуть встречаясь. Я вам подкину адресок… - Я не буду переезжать, - буркнул Егупин, - Это исключено. Смешно я буду выглядеть, перевозя на саночках свои вещи… - Ну да, я ведь забыл про ваше барахло. Все скупаете за пайки? - Ну вот что, - вдруг твердо, каким-то изменившимся, звонким голосом сказал Егупин. - Мы торчим здесь, Чалый, уже не один час. Обо всем условились, встречаемся через неделю. Теперь отдавай мои монеты- и расходимся… Все монеты… - В его голосе слышалась угроза. - Идите вы к черту со своими монетами! - заорал Чалый. - Можете подавиться ими. Но больше я не имею с вами никаких личных дел. Только здрасьте и до свидания… Видимо, Чалый пошел к выходу. И в это время Егупин крикнул: - Здесь только сорок! Ты что?.. Чалый выругался грязно, и Гаврилов услышал, как в стену глухо ударились кинутые им монеты. Одна звякнула обо что-то, а несколько монет влетели через дверной проем, упали в комнате, где сидел Гаврилов. За стенкой слышались какая-то возня, шорох. Похоже, что Егупин ползал на коленях, искал монеты. «Почему не идет мама? - подумал с тоской Гаврилов. - Что-то с ней случилось. Что-то случилось…» Гаврилов очнулся от резкого света. - Кто? Кто здесь? - истерически взвизгнул Егупин. Видно, руки у него очень сильно дрожали, потому что луч фонарика прыгал все время и никак не мог остановиться на лице Гаврилова. - Я здесь случайно. Забрел дровишек поискать… Да уже темно, ночь… Боюсь идти, - стал бормотать Егупин, подползая на коленях. Видно, он все еще собирал свои монеты. Гаврилов сидел молча, оцепеневший от холода. «Егупин меня не узнает, - только и подумал он, - испугался, думает, что его поймали». И оттого, что Егупин стоял перед ним на коленях, бормоча оправдания, Гаврилову стало приятно. Но эта мысль мелькнула и пропала. И остались только холод и оцепенение. Егупин наконец сообразил, что ему никто не угрожает, а человек, сидящий на вязанке дров, - полуживой мальчишка. Он медленно поднялся с коленей и подошел к Гаврилову. Фонарик все еще дрожал в его руке, но Егупин все же сумел направить луч в лицо Гаврилову. - Ты… ублюдок! -В голосе у Егупина было столько злости, что Гаврилов съежился еще больше. - Ты здесь подслушивал?! Откуда взялся? Он схватил Гаврилова за грудь и стал трясти. Перед глазами Гаврилова снова все стало кружиться, и он закрыл глаза. Егупин начал бить его по лицу. Может быть, это и спасло Гаврилова от смерти. От замерзания… Так н не добившись ничего, Егупин бросил Гаврилова на пол, потушил фонарик. Последним усилием воли Гаврилов попытался встать, но тупой удар обрушился ему на голову. Пришел в себя Гаврилов только через несколько недель в эвакогоспитале Кирова. Он смутно помнил все, что происходило с ним. Мерный стук колес сменялся тишиной, в которой время от времени слышался чей-то шепот. Боль от уколов… Снова перестук колес, и все время неотступно следовавший за ним острый запах больницы. Когда он окончательно пришел в себя, то уже точно знал, что у него нет матери, хотя ему никто об этом не говорил. Он знал, что мать нашли мертвой на улице, у саночек с дровами, недалеко от дома, в подвале которого нашли и его самого. Видимо, сквозь пелену забытья мозг Гаврилова впитал в себя эти вскользь оброненные при нем фразы. О том, что его нашли в подвале дома почти без признаков жизни, было написано в лечебной карточке. Нашел ночью патруль, прочесывавший пустые дома. Гаврилов попросил, чтобы к нему пригласили следователя. - Парень, тебе нужен покой, тебе нельзя волноваться, - сказала ему врач, глядя на Гаврилова с состраданием, глазами, полными слез. - Тебе нужно окрепнуть… Гаврилов перестал есть. Тогда к нему пришел пожилой вежливый мужчина в халате, наброшенном поверх милицейской формы. По тому, как мягко и предупредительно следователь разговаривал с ним, во всем поддакивая и соглашаясь, Гаврилов понял, что ему не верят. Следователь ласково погладил Гаврилова по обритой голове, сказал: - Разберемся, сынок. Ты только поправляйся. Он ушел и больше не появлялся. Когда Гаврилов дошел до четвертого этажа, на пятом хлопнула дверь. Кто-то медленно спускался по лестнице навстречу ему. Гаврилов остановился, напружившись, крепче сжал пистолет в кармане - на пятом этаже была только одна дверь, из нее мог выйти Егупин. На лестнице стояла гулкая тишина. Слышались лишь шаги, да из-за обшарпанной двери, около которой остановился Гаврилов, вдруг раздался детский плач. Гаврилов вздрогнул от неожиданности и подумал: «Вот переполошатся там, в квартире, когда услышат стрельбу. И ребенок перепугается». Он поднял голову. Тяжело опираясь на перила, осторожно ставя ноги на ступеньки, по лестнице спускался человек в черных очках. Гаврилов понял, что человек этот ослеп недавно. Слишком неуверенно он шел, даже, держась за перила. Поравнявшись с Гавриловым, слепой задержался на миг, повернув лицо к нему, словно пытаясь что-то разглядеть. Гаврилов увидел на лице шрамы от ожогов. «Наверное, артист или летчик!» Человек пошел дальше, покачивая головой, словно беседовал сам с собой. Дождавшись, когда хлопнула внизу входная дверь, Гаврилов стал подниматься. «Ну вот, ну вот, - повторял он себе, словно хотел в чем-то убедить себя и успокоить, - сейчас все кончится. Все, все! Только бы он был дома! Только бы не откладывать, не искать в другом месте! Тогда все сорвется. Только бы он был дома!» Гаврилов остановился перед знакомой дверью и перевел дух, не в силах справиться с противной дрожью в ногах. «Сколько к нему звонков? - подумал он, стараясь вспомнить. Но вспомнить не мог. - А, ладно!» Он протянул руку к звонку и машинально позвонил три раза. Так, как звонил когда-то к себе. Подождал, потом позвонил еще три раза. «Неужели там никого нет?» - подумал он и в это время услышал, как в глубине квартиры хлопнула дверь и раздались шаги. Ближе, ближе… «Сейчас я всажу все пули в его поганую жабью морду…» Гаврилов напрягся до предела и стал вынимать пистолет. Дверь открылась. На пороге стоял не Егупин, а Василий Иванович. - Василий Иваныч? Дядя Вася! - выдохнул Гаврилов. - Нет, - удивился мужчина, покачав головой. - Я не Василий Иваныч. Я Иван Васильевич. А ты к кому, матрос? Он смотрел, чуть улыбаясь, словно что-то знал такое, что и Гаврилову узнать сейчас будет приятно. - Как же… Значит, я ошибся? - растерянно сказал Гаврилов, ошеломленный и сбитый с толку. - Значит, ошибся. Да тебе какую квартиру-то надо? - сказал мужчина чуть строже. - Эту, двадцать шестую… - Да ты войди, чего стоишь на пороге! Гаврилов вошел в кухню и сразу же увидел обитую старой коричневой клеенкой дверь в свою комнату и ключ, торчащий из замочной скважины. Он смотрел как завороженный на этот ключ, не в силах оторвать глаз, и ему вдруг почудилось, что дверь сейчас откроется и из комнаты выйдет мать. - Проходи, матрос, проходи. Не стесняйся! - Здесь жил Василий Иванович, - начал Гаврилов, с трудом выдавливая слова. А глаза его быстро обшаривали кухню, старую, закопченную, с примусами и керосинками, с большими черными полками, сплошь заставленными кастрюлями, с висящими на стене медными тазиками для варенья. - Жил Василий Иванович Новиков, - повторил он, - до войны жил. И в войну тоже. Вы так похожи… Иван Васильевич засмеялся: - Как сын на отца? Да только мой отец лет двадцать как помер. И тебе, по всему судя, с ним встречаться не довелось. - Он обнял Гаврилова и легонько подтолкнул к двери, что вела в коридор. - Заморочил «я тебе голову, бал тика! Проходи в комнату, покурим. Обсудим вопрос, кто на кого похож. - Да я… - начал было Гаврилов, но только рукой махнул. Столько разноречивых чувств владело сейчас им, что голова кругом шла. Он шел по коридору, такому же пыльному и заставленному старьем, как и прежде, и смотрел не отрываясь на большую дверь с огромной бронзовой ручкой, обитую черным дерматином. Эта дверь вела в комнату Егупина. - Сюда, сюда! - Иван Васильевич придержал Гаврилова за руку. - Ты чего? Они вошли в просторную комнату - Гаврилов никак не мог сообразить, кому она раньше принадлежала, - Иван Васильевич усадил его на оттоманку, протяжно скрипнувшую и сразу осевшую. Потом взял из рук Гаврилова бескозырку и повесил на крючок у двери и, наконец, сам сел на стул и посмотрел так, словно приготовился слушать долгий рассказ. Да, он был похож на Василия Ивановича, но теперь при ярком свете Гаврилов понял, что это не портретное сходство, а что-то совсем-совсем иное, трудно уловимое. Не то глаза такие же живые, добрые, не то манера держаться - спокойная, уверенная. А скорее всего в темной кухне все примерещилось взвинченному до предела Гаврилову. - Василий Иванович Новиков работал на Кировском, - сказал Гаврилов, - рабочим. Жил в этой квартире. Мне и показалось… Да ведь он еще в феврале сорок второго пропал, как это я забыл! Ушел на завод и не вернулся. А мы с матерью очень плохи были - не могли поискать, нам до Кировского было бы не добраться. - Он что, родственник? - спросил Иван Васильевич. - Нет, - ответил Гаврилов. - Сосед. Но он всем нам как родной был… - Да… - протянул Иван Васильевич. - А я ведь тоже на Кировском. Вот как демобилизовался полгода назад, так снова на Кировском. Токарь я, балтика, универсал. А сюда меня исполком вселил. Мой-то дом на дровишки пустили, вместе с мебелью. Тоже людям пользу принес. Не жалко. А про Новикова надо в отделе кадров узнать., - Что ж узнавать-то? - махнул рукой Гаврилов. - Ясно, что погиб. Пропал. Сколько тогда пропало! - Надо узнать, - убежденно сказал Иван Васильевич. - Надо всех разыскать. Чтоб по каждому память жила. Это я сделаю! Это мне не в тягость! Гаврилов аж вздрогнул и, пристально вглядываясь, посмотрел на Ивана Васильевича: вот точно такие слова, с такой же интонацией частенько говаривал и Василий Иванович - «это мне не в тягость». - Ну ладно, - Иван Васильевич встал со стула, - что мы о мертвых все. Надо я о живых подумать. Как, балтика, сто граммов флотских с путиловцем примешь? У меня сегодня день счастливый. От брата письмо получил, а думал, уж и не встречусь. В сорок третьем сгинул. А сейчас вот объявился. Уж год как война кончилась, а он только объявился. В плену был. Праздник для меня, а выпить не с кем- Примешь? А то один не могу… Гаврилов кивнул. - Тогда бери стул, к столу поближе кантуйся…