Дмитрий, как скоро стало понятно Николаю, являл пример заискивания, ведь вдали от Ирины подшучивал над ней, а в глаза смотрел с такой верностью и подобострастием, что Литвинов давался диву, насколько люди искусны в надевании масок. Николай усмехнулся и подумал, как низко можно пасть, позволив женщине диктовать себе, что делать, как и с кем говорить… Он сказал о своем соображении Янине, и вместе они по гнусной привычке насмехались над Дмитрием в его отсутствие. Анна, разумеется, вступилась за своего любимого кузена, открыв великую истину, что ликов человеческой души множество, и необязательно проявление разной комбинации черт характера считать лицемерием… Янина недоумевала, почему ее более спокойная и, уж конечно, более одухотворенная, чем Дмитрий, сестра так благоговеет к этой пустышке в дорогом платье. И считала эти рассуждения чушью только потому, что их озвучивала Анна. Хотя сама охотно раскрывала человеческую суть с разных сторон и порой поражалась увиденному разнообразию. Янина так любила ставить свое циничное видение в приоритет, что, даже соглашаясь с не лишенными смысла доводами, все равно фыркала и приводила себя к сознанию, как это поверхностно. Но теперь единственная в семье барышня Стасова не считала это материей спорной и уж тем более предметом, над которым можно поломать голову и построить гипотезы. Николай же просто пожал плечами на доводы жены, озвучиваемые с непреложной устойчивостью, не понимая, из-за чего она так вскипела. – Вам обоим должно быть стыдно, что вы черните человека у него за спиной. Янина, которая была с этим согласна, фыркнула только потому, что не терпела подобного напыщенного тона и не считала, что обязана справедливо относиться к фанфарону Дмитрию. Священное негодование Анны показалось ей смешным. 26 – Сыграем в лото? – безнадежно спросила Янина, понимая, что ее затея заранее обречена. – Это мещанская игра, – поморщилась Анна, привыкшая в некоторой мере одергивать замашки Янины к непохожести на остальных. Она опасалась, что это зайдет слишком далеко, и их начнут дичиться из-за сумасбродной родственницы. – Вечно ты со своими чудачествами. Янина на это только пожала плечами, желая показать, что запросы здешней публики настолько низменны, что она отказывается даже комментировать это и держать зло. – Не пойти ли нам всем в таком случае на прогулку? – спросил Николай, встретив одобрительное молчание. И домочадцы, и гости сидели в удобных креслах после обеда и понятия не имели, чем занять себя до вечера. Ободрившись тем, что им дали указания, они начали подниматься, переговариваясь. Анна, плохо перенося близость к Дмитрию его истинной жены, но скрывая раздражение заливистым смехом, прогуливалась вокруг парка со скульптурами и прудом. Янина и Николай, не мирясь с праздным времяпрепровождением, до зубов вооруженные корзинами, отправились выискивать грибы по обширным николаевским владениям. – Спокойно, тихо… То, что нужно. Для чего людям эта столичная суета? – Быть может, скучно наедине с собой? – ответил Николай, приподнимая палкой листву под березой и довольно улыбаясь, обнаружив гриб. – Шопенгауэр говорил, что умные не столько ищут одиночества, сколько избегают создаваемой дураками суеты. Мне никогда не было скучно без людей. Со времен пребывания в Екатерининском институте. – Да, да, помнится, Анна говорила мне об этом… – Хорошо еще, что тогда бабушка по материнской линии позаботилась о моем благосостоянии и успела пристроить меня туда. Ведь в Екатерининский принимали девушек даже из небогатых и незнатных дворянских семей, хотя мы в то время были весьма обеспечены. Со второй внучкой она не успела сделать то же самое – скоропостижно скончалась, а родители не позаботились о будущем младшей дочери, считая, что она и так сделает карьеру в высшем свете благодаря природным данным. И, надо отдать должное их безрассудности, оказались правы… Мы ведь не принадлежали к истинно высшему свету, поэтому их мечты легко было переломать. Они же мечтали о шикарной жизни и пропуске обратно в среду мамы и выбрали своим орудием вашу жену. Николай внимательно слушал и перестал улыбаться. Янина вдруг подумала, что выдала дерзость и начала винить себя. Вот уже все блестяще складывается, они неплохо ладят, и можно все внезапно раздробить каким-то неосторожным словом… – Вам нравилось получать образование? – спросил Николай, жаждая и боясь услышать что-то в том же духе об Анне. – О нет, – выдохнула Янина, задрав голову в соломенной шляпе и жмурясь от солнца. – Хотя, стоит признать, в мещанских учебных заведениях девушек учат плоше. Мне повезло, что я не только училась вышивать и играть на фортепьяно… – И подруг вы не завели… «Неужели Анна настолько лучше меня, что ей отсутствие друзей не возбраняется?» – подумала Янина. – Вас это беспокоит? – с тревогой и болью спросила она. – Нет… Но странно, что у вас нет близких друзей кроме Дениса… Да это другое. По вам не скажешь, что вам вовсе нужны люди… – До чего люди любят обобщать и верить поверхностному наблюдению, не вдаваясь в суть! А я часто промышляю этим, хоть и ошибаюсь нередко… Верно, никогда у меня не было истинно близкого друга, всегда мешала моя обособленность. Притом к иным очень тянуло. Я хотела приблизиться к ним и опасалась быть осмеянной и непонятой… что было странно при моей самодостаточности. Окружающие уверены, как вы теперь, что мне вовсе не нужна дружба. А я тяготела к ней и чувствовала себя весьма неловко оттого, что пыталась с кем-то сблизится. Денис Федотов был бы весьма удивлен, узнай он такое. Но с ним было кончено. Впрочем, к Денису Янина относилась совсем иначе, нежели к Николаю. Во время этого монолога она почувствовала некое копошение в груди, но не придала ему значение. Следом Янина начала думать, что даже люди, высказывающие интересные суждения, могут ошибаться, поддаваться не анализируемым дебрям своего сознания, идти на поводу у того стихийного в себе, чего не могут или не хотят разорвать, достигнув счастья… Николай так красиво и верно говорил обычно о семейных ценностях, главном в жизни и сознании себя. И что же мешало ему растоптать эти оковы Анны? Скрытое непонимание того, что он говорил? Неосознаваемое так часто людьми лицемерие, страх все менять или отсутствие сил рушить все и возводить вновь? Именно это Янина видела с Литвинове теперь, и это и мучило и отталкивало ее. 27 Николай неприкаянно слонялся по богато обставленным ежедневно вымываемым покоям без жены, которая теперь непременно существовала где угодно, только не рядом с ним, ссылаясь при этом на тучи неотложных дел – приобретения шляпок в городе, визиты и помощь неимущим. Литвинов вступил в пору сомнений в собственном счастье, выбранном пути и людях под боком. Чувствующий в последнее время невероятную лень и не обращающий должного внимания на ведение хозяйства, он, в сущности, перестал заниматься чем-то определенным. Досуг его растягивался на весь день и был мучительно – отравляющ. Особенно пустынно и одиноко стало в доме после отбытия гостей, доставляющих ему много шума и даже в некоторой мере неприязни, но все же раскрашивающих действительность, и, как оказалось, замазывающих дыры в его браке. Долго он предпочитал не задумываться, насколько они с Анной отдалились, да были ли вообще когда-нибудь близки. Удивительным было и поведение его жены, потому что немногое, в чем они действительно сочетались, произрастало из настороженности обоих к шуму и напускному веселью. Оба как-то согласились, что в высшем свете помимо выставления себя напоказ ради зависти и бестолкового убивания времени нечем заняться. Теперь же Анна огромное количество часов вращалась где угодно, только не дома. Если бы она проявила большее терпение и ласку, из их соединения вполне мог бы выйти устойчивый союз без особенных сюрпризов с обеих сторон. Но в том и была беда, что Анна, как и ее сестра, была натурой очень замкнутой и при этом страстной, хотя внешне это выражалось у них абсолютно различно. Несхожесть была, пожалуй, в противопоставлении целостности Янины, которая одинаково сильно любила и ненавидела, и внутренней расколотости Анны, которая не знала, чему верить, кого обожать, и права ли она вообще. Благодаря незаурядному природному уму, развиваемому дворянским воспитанием и укладом, в Анне проскальзывали слипшиеся мысли, но она тушила их. Отчаянно хватаясь за Дмитрия, который не только ничего не обещал ей, но и вообще не озвучивал свои соображения по поводу их союза, она понимала, что оба они обречены, и лучшее, что могут получить – годы впопыхах по гостиничным номерам… Но она отнюдь не была уверена, что Дмитрий хочет этого. Николай способен был понять, но не способен заставить жену жить по его канонам. Насилие претило ему. Во времена вечерних затиший обитатели усадьбы рассыпались по своим убежищам и копошились там. Николай бездейственно сидел в гостиной, втайне надеясь найти собеседника. И нашел, поскольку Янина Александровна Стасова слишком уважала его, чтобы пожать плечами и пройти мимо, углубившись в собственные дела. – Как грустно, что гости так быстро покинули ваш дом, – нарушила Янина священное молчание, осторожно садясь в кресло с причудливо выполненной спинкой. – Грустно… – на выдохе согласился Николай. – Но почему вы сказали «ваш дом»? – Николай Артемьевич, – грустно улыбнулась Янина. – Перед чужими мы можем ломать комедию и разыгрывать благородство, но будемте честными хоть между собой. – Янина Александровна… Если я когда-то дал вам понять, что вы в этом доме нежеланны… – Да дело не в том, конечно, вы бы не позволили себе такой моветон. Но кто отменял внутренние порывы, недовольство, выросшее невесть откуда и невесть кому предназначающееся? Я понимаю, вы человек далеко не бедный, и все же… Я стесняю ваше желание быть лишь с моей сестрой. Вы уж простите, но идти мне истинно некуда. – О чем вы толкуете? – Николай начинал злиться. – Не стану же я убеждать вас, что вы здесь отнюдь не обуза. Тем более, как вы с вашим чутким восприятием могли определить, наш союз с Анной Александровной невозможно наречь каноническим. На это Янина не сообразила, что ответить – то ли развеять его сомнения, то ли поделиться своим недоумением насчет поведения сестры. В итоге Стасова предпочла промолчать, но не потрудилась скрыть удивления от его слов. – Как вы находите Ирину Андреевну? – с легкой издевкой спросила Янина, решив перевести беседу в более обобщенное русло и подвигая свое кресло ближе к огню камина, потому что день выдался пасмурный и неприятный, что только усиливало подавленное настроение всего дома. Спросила Янина это, чтобы не только и не столько завязать беседу, которая не окончится неловким молчанием, поскольку материала для откровенности было предостаточно, а любое упоминание самого близкого для обоих члена семьи неизбежно привело бы к ассоциациям и неприятным выводам обо всем, что творилось в последнее время. О госпоже Мартыновой она упомянула для действительного утоления любопытства, поскольку это качество ощутимо проскальзывало в ее отношении к тем, кто был вправду интересен. Тогда их жизнь и самые, казалось бы, незначительные события приобретали некий смысловой блеск. Существовали для них, людей, которым всегда было о чем подумать, существа ничего не представляющие из себя, но обладающие свойством располагать других. Любить их было лишним, но говорить и в некоторой степени даже пленяться ими казалось интересно. – Не слишком ли вы терпеливы к ней? – спросила она же вдогонку, жестом приостановив готовящийся ответ. – Я лишь проявляю вежливость – то есть уважение к другим людям независимо от их качеств. – Злюк никто не любит… – Вы считаете меня лицемером? – с некоторым неодобрением спросил Николай. – Напротив… Меня восхищает ваша выдержка. К несчастью, сама я не так давно лишилась ее. – Не безмолвный ли это крик? Янина покачала головой, но слова его, очень злободневные, не оставили ее равнодушной, поразив точностью попадания. – Она недурна собой… – продолжала Стасова, как бы отвлекшись от поднимаемого вопроса. – Довольно привлекательная особа, – согласился Николай, слегка улыбнувшись. Янина заметила это и с улыбкой посмотрела на свояка, как бы прося продолжить замалчиваемую мысль. – Не будете же вы говорить, что вам неприятно ее поверхностное умение вертеть мужчинами. За этим стоит не истинная красота, а лишь расчет и… бог знает что еще. Просто такие женщины… – охотно пошел он навстречу ее призыву беззлобно посплетничать. – Я прекрасно понимаю, что вы имеете мне сказать. Я вовсе не досадую, не завидую и не ревную. Просто… Успех подобных личностей порой наводит на мысли. Достаточно ли она хороша, чтобы считаться красивой? Меня всегда интриговали мерки мужчин, когда они оценивают, красива ли находящаяся рядом дама. – Вам неприятно деление женщин по внешности? – Мне неприятно, когда это становится основой выбора. Вернее, не красота как таковая, а умение кокетничать, быть легкомысленной. Согласитесь, такие особы пользуются успехом в любое время в любом окружении… – Такое я мог ожидать от четырнадцатилетней глупышки, но никак не от вас. Стоит понять уже, что умные мужчины не польстятся на такое. Разумеется, это влечет, заводит, но… Не идет дальше. – Четырнадцатилетней… Вот снова! Снова эта предвзятость по поводу пола, возраста, наружности… Не вам-то уж точно мыслить чьим-то мнением. – Не думал, что вы так низко поставите меня… Янина выдохнула, испытав в некоторой степени досаду на себя. – Я не хотела задеть вас. Просто меня утомляют подобные разговоры. Я понимаю, что вы сказали это отнюдь не потому, что мыслите так на самом деле, но получилось все равно, как будто это так, потому что так приятно говорить, и часто произносимые многими слова приобретают неприятную окраску. – Обесцениваются, – улыбнулся Николай и продолжал после паузы. – И все же вы не должны так осторожно и неприязненно относится к красоте. – Это отнюдь не так, красота меня восхищает. Но люди порой бывают настолько ослеплены ей, что не читают всего остального, становясь затем несчастными. Кого же стоит винить в их слепоте и следующих неприятностях, разочарованиях в человеке рядом? Николай согласился с ней в душе, не подумав, что в этой паутине заблуждений и интерпретации поведения небезразличного человека с таким же успехом могут болтаться и они сами, ощущая при этом некое превосходство над остальными, чьи проблемы выглядят более очевидно.