– Ну и злая же ты! – непроизвольно выкрикнула Анна. – Я злая к посторонним, а ты к своим… Не думаю, что так правильнее. Я не пытаюсь, по крайней мере, ранить тех, кто ко мне больше привязан. Анна оторопела. В то же время Янина обратилась к Ирине: – Да уведите же его отсюда, до дуэли дойдет, вы что, не понимаете? Неожиданно Николай перестал слышать непрекращающиеся грязные звуки улицы и отчетливо ощутил, как внутри него вскипает и лопается какое-то огневое масло. Частушки и пляски учащали впечатление разрыва, бессмысленного и молниеносного падения на дно без возможности дышать. На бледном его лице, не восприимчивом словно к морозу, истово горели глаза. Ирина, будто опомнившись, подошла к тяжело душащему Дмитрию и ласково взяла его под руку, рассмеявшись потемневшим смехом, звучащем не к месту и вообще гадко. Ирина была красива только потому что была молода. Надменное и безучастное выражение ее лица со временем усугубится и станет отталкивающим, гротескным. Янина же обхватила лицо Николая ладонями и через его сопротивление повернула в сторону от Дмитрия. Пронизывающая нежность ее взгляда, обращенного к нему в ту минуту, нежность, которую она впервые распознала, им непонятая и не ценимая, горько отдалась внутри Янины. Горемычная обольстительница в лице Стасовой ушла в сторону, произведя то, что она умела лучше всего – образумления всех и вся. На этот раз без сухости отчеканивая слова, лопающиеся от смысла и горечи, он добилась блага. «Можно ли позволять так обращаться с собой?» – с нарастающим отторжением самой себя и всех вокруг подумала она, сидя в санях с теми же людьми, которые так лихо мчались сюда сегодня, рассчитывая на праздник. Сдирая свою гордость об упертость сестры и досадуя на нее, она упорно не смотрела на Анну. Та же была просто ошарашена всем произошедшим. «Я скрежещу зубами на Аню, что она так отторгает мужа, а сама цепляется за этого Митю… Ничуть не скрываясь даже. Видно, считает свое чувство священнее земных оков. И сама, досадуя, поступаю так же с Николаем». Но она не особенно расстраивалась из-за этого, потому что понимала, что едва ли решится открыть ему свое сердце, да и, решась даже, не добьется ничего… Но Янина лукавила, ведь в последнее время начала ловить в его ответных взглядах нечто новое, и опасалась интерпретировать это как знак одобрения. Не хотелось ей быть в числе барышень, которые хвастаются победой задолго до ее совершения. Тем более не хотелось интерпретировать обыкновенное родственно-дружеское участие как проявление более глубоких и снедающих чувств. Это новое подчас заполняло все ее существо, пухло внутри, разрасталось, захлестывало. Порой казалось, что это единственное, что имеет смысл и подчинение высшей никому неведомой цели. Но проходило время, и повседневные заботы затмевали самое желанное. Если бы Янина маялась целыми днями, как Анна, она не сомневалась, что сошла бы с ума и проводила в срывах и истериках ночи напролет. Невесомая ласка ее измененного и непривычно испуганного взгляда резанула тогда Николая по глазам. И теперь в спокойствии молчания Литвинов впервые пришел к мысли, что она, в общем-то, женщина, и может хотеть всего, чего желает обыкновенная представительница ее пола. Странной показалась ему эта мысль, даже оттолкнула, вызвала некую брезгливость. Можно ли думать о сестре своей жены, как об объекте мыслей определенного рода? Янина начала чувствовать в Литвинове мужчину, самца, ловца сегодня, что только добавило ему высоты в ее глазах… Николай едва ли мог пропустить это, против воли инстинктивно расправляясь, кожей отвечая на восхищение и одобрение. При том, что как раз на нее он не старался производить подобное лестное для любого мужчины впечатление. Янина поражалась, что Анна упускает это из виду, задыхаясь по Дмитрию, приятному, конечно, но… Незрелый неоформленный облик Дмитрия, в очередной раз представший перед Яниной, рядом с вызревшим Николаем смотрелся попросту жалко! Янина не могла понять Анны, потому что не видела Николая, когда они оставались наедине. То был совершенно другой человек. Окружающим он не доверял, никому не жаловался и ни с кем не советовался, предпочитая обсуждать жену лишь с ней самой… Однако Анне этого не хотелось. – Как вы считаете, Янина Александровна, я должен послать письмо Мартынову прямо сейчас? – рассеянно и насуплено спросил Николай, когда они, сойдя с саней, шли к дому, далеко впереди оставив Анну, ни словом не перекинувшуюся с ними за все время пути. – Какое письмо? – насторожилась Янина. – С вызовом. – Господи… Неужто вы правда… – Да. – Но это… Он того не стоит! – взмолилась Янина. – Не стоит вам обговаривать это. Я его оскорбил, я его и вызову. Не дам ему наслаждения сделать это первым. – Почему вы думаете, что он непременно сделает это? – Сделает… После такого как не сделать? Как бы он не был мне противен, я не могу очернять его и говорить, что он трус. Янина прекрасно понимала, что пара меняет друг друга, и, если бы Анна избрала другую линию поведения, Ники вел бы себя совсем иначе и был бы доволен. А с Яней он смеялся напропалую и вел себя как мальчишка. Янину подкупляло это, давая преимущество над сестрой и наталкивало на мысли в стиле: «Было бы чудно… Меня он ценит больше». Янина совсем не чувствовала, что очень глубоко в нем, как в человеке, способном подавлять и скрывать истинные свои пристрастия, тлеет огонек раненной гордости от поведения жены и не заживающее потому желание добиться ее. Анна вопреки ожиданиям сестры не обиделась на Янину. То ли потому, что чувствовала скрытую правдивость ее слов, то ли потому, что не считала женщин соперницами себе. Как и Янина, впрочем. Скорее, женщины для нее вовсе не существовали. Вся боль и вся прелесть жизни исходили от мужчин… Женщин не дали ей ничего, но ничем и не задели, и она не посчитала нужным оскорбляться на сестру. Янина же жалела о своем помутнении и пыталась быть с Анной добрее, чтобы загладить свою бестактность. Несмотря на все Анна оставалась ее милой младшей девочкой. Она могла высказывать ей неудовольствие, но не позволила бы сделать это кому-то постороннему. Кроме Николая разве что. 33 Лежа на своей узкой чистой постели и от слабого блеска свечей видя лакированный пол без малейшей грязи, Янина ломала голову над феноменом отношений Дмитрия, Анны и Николая, и не могла вникнуть в самую суть, в конце концов разозлившись и решив забыть обо всех. Видно, есть люди, намеренно губящие себя, а потом всю жизнь страдающие и молящие о жалости. Согласилась бы она быть любовницей Литвинова всю жизнь? Всю жизнь на вторых ролях, тенью расплачиваясь за счастье конечной любви? Этот вопрос горой вырос перед расчищающимся горизонтом, постепенно подавая ей надежду. В сущности, самое сокровенное в Янине протестовало против такого зависимого униженного положения. И в то же время… было в этом не только нечто привлекательное, но и обособленное, как будто, согласившись на порочную в глазах общества связь, она тут же возвышалась над теми, кто соблюдал все каноны, познавая нечто неведомое им. «Почему любовь требует так много и одновременно разрастается на столь малом?» В тот же момент Анна, не раздеваясь даже после прогулки и зашипев на горничную, когда та сделал робкую попытку помочь ей отойти ко сну, восседала на кровати, трогая руками свое небольшое лицо. Мизинцы ее тонких не слишком длинных пальцев просачивались через приоткрытый рот и касались зубов. Так сидела она уже битый час и в каком-то забытье пыталась понять, хорошо ли поступила сегодня на площади… И не могла, мысли ускользали, отскакивали от нее. Анна медленно разделась, будто была тяжело больна или безмерно устала. Одна она лежала в огромной пустой комнате, и холод от окна постепенно забирался под оделяло, теребя ее пальцы. Николай, ни словом ни взглядом не перекинувшись с ней, улегся спать в кабинете на кожаном диване, что часто происходило у них теперь, потому что он не хотел входить в ее святилище и видеть отторжение, вызванное… Не его поведением. Поначалу он казнился, считал, что корень проблем зарыт в нем… Теперь он обозлился настолько, что видеть не желал Анну. В голове Анны стучали недавно слышимые вальсы и беспросветная мысль о собственном лютом одиночестве, которое слегка только утоляли, но не могли заглушить вырванные встречи с Дмитрием. Это сжигало и тянуло изнури, и не было в мире чувства более тягуче-тоскливого, одновременно прекрасного и отвратительного. 34 Решение Янины поговорить с сестрой не поколебал даже страх, что Анна догадается об истинной причине – заботе о Николае и воспримет ее вмешательство как очередное нравоучение. Янина чувствовала, как Анна относится к советам сестры, желающей ей только лучшего. Если и было в этом какое-то неосознанное превосходство, то нежелательное самой Яниной и уж точно не злое. Яня не так явно, как окружающие, но все же ощутимо раскрывалась подобно бутону навстречу главной человеческой отраде – любви, в какой бы манере она ни была выражена, чем бы не измерялась. Все остальное она чтила как выверт, фальшь, болезнь. В основе всего любовь, как ты ни крути, она признавала это даже вопреки поломанному детству и неудачам на любовном фронте. Любовь к чему угодно. Но Янина, испытывающая темный страх из-за собственной неустроенности и прогрессирующее одиночество, позволила сестре отдалиться. И в какой-то мере она опасалась говорить с Анной, потому что боялась потерять ее. Янина как бы невзначай встретила Анну на втором этаже возле лестницы, и, улыбаясь, спросила: – Как тебе вчерашний день? И тут же мысленно отвесила себе затрещину. Что за кривое вступление? Анна же удивленно повернулась к сестре, с которой в последнее время перебрасывалась бытовыми фразами по необходимости и разучилась уже понимать, что та хочет. В сущности, теперь Анне это было вовсе безразлично. Когда-то она думала о судьбе сестры и других близких… Смерть отца не отразилась на ней никоим образом. Со временем она словно покрывалась корочкой безразличия и предоставления окружающим права самим решать свои затруднения. Колкости Анны по отношению к домашним стали чаще и проскальзывали как-то сами по себе, не успевая даже осознаться особой, которая их озвучивала. Перед праздниками по обычаю Яня бегала вся в мыле, а Анна прихорашивалась или занимала гостей. – Мне не понять, с чего Николенька взял, что мы с Дмитрием… – тихо оборонила Анна, исследуя будто реакцию сестры и едва ли не вкушая ее. Янина внимательно смотрела на Анну и ничего не отвечала. – Аня, не только он уже распознал, что к чему. Анна даже не испугалась этих слов, преисполнившись мрачной непонятливой упертости. Она будто хотела услышать порицание, чтобы напасть на сестру. Но та лишь грустно смотрела на нее, отчего Анна смешалась. Против искреннего сочувствия она пока не научилась подбирать оружие. Анна боялась реакции Яни, когда все раскроется, была уверена, что та начнет кудахтать и осуждать. А та думала лишь: «Бедная!» и «Каков мерзавец». – И что же? Начнешь теперь предостерегать или читать мораль? Именно для этого ты, наконец, разомкнула уста со мной… – Ты мне не чужая… И потом, я вела себя с тобой так же, как ты со мной. Ты не можешь ставить мне это в упрек. – Не нужно! – взвыла почти Анна и начала спускаться с лестницы. Янина, оперевшись на перила, мрачно провожала ее глазами, смотрясь сверху крайне утверждающе. Убедившись, что их никто не может слышать, она отчетливо и в то же время сочувственно, поскольку пыталась понять, что бушует в сестре и опасалась ранить ее и без того подбитую душу, произнесла: – Ты имела шанс, выйдя замуж за человека благополучного, спокойного и благородного, вести жизнь, о которой многие женщины лишь мечтают. И что же? Ты искала брожения, поэтому вляпалась… Искала человека, с которым было бы интересно… Анна остановилась, опустив руки и развернувшись к Янине в пол оборота с неприкаянными на платье ладонями и ехидной улыбкой в приподнятых бровях, как будто одновременно признавала проблему и смеялась над ней. – И что? Было бы лучше, если бы искала тихую пристань, а потом стало настолько скучно… – По-моему, у тебя есть эта тихая пристань. Получается, – усмехнулась Янина, недоуменно приподнимая брови от неожиданной догадки, которую понять не могла, – ты несчастна с обеих сторон… Это же умудриться надо! Надежный муж – скучно. Озорной любовник ненадежен и постоянно пользуется тобой… Все от нашего характера зависит, вот что я скажу! Ты, видно, вовсе не можешь быть счастлива! – Не я вляпалась! Меня вовлекли в это насильно! – А вырваться? – с горечью и полным пониманием, что Анна собственноручно срубила свою жизнь, кляня всех вокруг, только не себя, спросила Янина. И подумала вдруг: «А я лучше, что ли?» – Почему ты вдруг решила указать мне на это? Ты затаила обиду против меня? – Представь себе, – холодно отозвалась Янина, молниеносно решив, что больше не станет проявлять участие, коли ее заботу приняли так враждебно, – я просто подумала о твоем благе. Или… Или сестра права? Не может ли быть, что каким-то краем сознания она действительно мстит Анне за Николая? Янина так впечатлилась этим открытием, что замолкла даже, пока Анна с впервые выскочившим у нее ядовитым тоном читала сестре отповедь. – Благодарю за заботу, но я проживу свой век как хочу и не желаю поддаваться ничьему влиянию, даже твоему. Я понимаю, ты заботилась обо мне, когда мамы не стало, но мы выросли. – Ты еще скажи, что я завидую твоей устроенности, – хмуро подытожила Янина и, развернувшись, не пожелала выслушивать ответную реплику, если Анна вообще намеревалась ее произнести. «Как женщины любят пенять друг другу на собственные брачные оковы и особенно их отсутствие, даже если страдают в них больше, чем старые девы! Понимает ли она?» – с жалостью, слишком острой, чтобы быть задетой последними словами Анны, подумала Янина, рассудив, что нет, не понимает, иначе всеми силам старалась бы выкрутиться. Но Янина, представляющая, что ошибается крайне редко, на этот раз промахнулась. Анна прекрасно понимала свое положение и даже догадывалась о путях, по которым возможно было выкарабкаться из него. Но сам процесс лечения казался ей таким сложным и противным, что она не взялась даже за его начало. Сложившаяся ситуация была не такой уж тягостной, если разобраться… Так спокойнее, а, стоит начать отрывать от себя Дмитрия, бередить старые раны, может и скандал разразиться. Пусть все течет по-старому, не нужно волноваться, изощряться и шевелиться. «Все проблемы людей от непонимания… От непонимания самих себя, своих потребностей и возможностей, того, как они воздействуют на других и что получают отдачей!» – воскликнул как-то Денис Федотов, но его слова потонули в безразличии. – Всем нам, должно быть, свойственно попадать в большую или меньшую зависимость от людей, которых мы считаем лучше себя… И славно, если хватит ума остановиться, когда честь еще не растоптана, – сказала Янина, потупившись, вспоминая далекого своего жениха. – Это ты о любви? – отозвалась Анна, встрепенувшись. – Не только о ней… У меня в институте были девочки, которые очень мне нравились, которых я хотела видеть друзьями. Я восхищалась ими, слушала каждое их слово внимательно и просила советы. Хорошо, что я рано спохватилась и отошла от них, потому что меня ждало разочарование. Они ничем не были лучше меня, возможно, наоборот даже – я не пыталась привлечь к себе внимание и горланить события своей жизни на весь класс. Они были несчастны, недополучив когда-то давно любви от кого-то… И пытались компенсировать это повышенным вниманием публики. Я только теперь осознала это, глядя на нас с тобой. А я считала их особенными, возвышенными, интересными… – Дмитрия всегда и был этими девочками – он всем всегда интересен… – И, скорее всего, так же пуст, даже если производит иное впечатление. Хотя тебе виднее, я могу ошибаться и насчет него, и тех девочек… Если бы они были пустышками, я бы не привязалась к ним. Здесь нечто иное… Стать, грация, неплохой багаж знаний… И все равно что-то темное, слишком неуловимо отталкивающее, – сказала Янина, заведомо покраснев, понимая, что тотчас наткнется на противодействие Анны. – Ты несправедлива, Яня. Янину очень утомлял этот вооруженный мир, необходимость верно подбирать слова, чтобы вновь не рассориться. Причинять боль сестре она не хотела.