Вечером накануне сентября, когда листья на деревьях едва уловимо для глаза начинают золотиться, а по утрам уже сыровато холодает, облака толпились над расчищенным горизонтом как размокшая в банке со спиртом вата. Солнце облагородило конец безотрадного дня. Отчетливый запах ссыхающейся травы преследовал еще до выхода из дома. Супруги Литвиновы сидели на балконе и будто ждали того, что что-то произойдет, виновато молча. Анна наслаждалась золотом в откликах листьев и русящейся травы, а Николай упивался ей. После треволнений он занялся хозяйством с чувством отрады, чистоты и пользы. Несравненное ощущение обновления охватывало его, когда он всходил на мостик заросшего пруда и охватывал свои угодья придирчивым оценивающим взглядом. Николай сидел почти рядом, так, что слышал мягкий запах теплой кожи Анны. Он любил ее крепко и преданно, как обычно любят очень ранимые и очень одинокие, в сущности, люди. И сознание этого именно в тот момент залило его разум, даже дышать он стал реже, забыл словно, боясь отвлечься от понимания своей и ее сути. Он уважал и ценил Анну, ссорясь, злясь, не понимая и не принимая ее мира, оскорбляясь ее неблагодарностью и полному безразличию к тому, что чувствовал человек, прикованный к ней, он любил ее. Ее возвращение подуло на него благодарностью, и он был не рад, что так ошибся на ее счет. Редко когда сознание абсолютной одержимости благоговением другого существа и надежда на ответную нежность настолько обуревали его. Анна в ответ тихо гладила его по волосам и улыбалась горничной, вносящей укутанного в невообразимое количество тонких пеленок ребенка. Вместе они начинали рассматривать свое детище и упивались им, умиляясь крохотному носику. Антонина Николаевна Литвинова лишь слабо попискивала в своей броне и не обращала сиятельного внимания на такую помеху на пути к глубокому плодотворному сну, как родители. Молодая мать, подобревшая после родов и слегка изморенная, выделялась россыпью жемчуга на груди и слишком безмятежной улыбкой. Все, что было, она забыла как далекий ложный сон, надувший ветром с размытых берегов кельтских мотивов. То, что было в Анне загадочного и игривого, рухнуло в браке. Литвинов не питал уже иллюзий относительно нее. Но вот парадокс – Николай принадлежал к не такой уж редкой породе людей, которые втайне привязываются к существам, которых считают лучше себя. Причем уверенность эта происходила не от личных качеств Анны, а от ее поведения. Самая соль заключалась в том, что Николай полностью понимал, что без этого с тихой отзывчивой семейной жизнью было бы ему привольнее, сытнее… Если бы Янина начала рыть под ним землю, в конечном итоге непременно добралась бы до того, что ему нравится эта буря, нравится балаган в его собственной судьбе. А бушевание природы любили все вокруг него, ведь это казалось много интереснее того, чтобы читать газету у камина и периодически поглядывать на жену, вяжущую одежду очередному ребенку. Или, что было вероятнее при тогдашних нравах женщин, обособленных от собственных отпрысков, попивающую чай с очередной гостьей, прибывшей днем. 58 Илья Литвинов, спрыгнув с лошади, по-хозяйски швырнул удила раболепно ожидающему его конюху и, оправив свой костюм для верховой езды, слегка потрепавшийся дорожной грязью, щедро отлетающей от копыт взмыленной лошади, тронул свои зубы языком, проверяя их чистоту, и, удовлетворенный результатом, двинулся к барскому дому с видом Юлия Цезаря, вступающего в покоренную провинцию. – Илья… – в смятении протянул Николай, увидев брата на крыльце через открытое окно в кабинет, где занимался счетами. Илья поднял голову и с удовольствием улыбнулся. – Братец! – воскликнул он и запрыгнул на узкое окошко. Братья крепко, по-мужски, обнялись, затем Илья без всякого эпиграфа приступил к делу: – Знаешь ли, Коляша, ты так живописно расписывал свои угодья… Я захотел осесть и прикупить здесь домик. – Дело-то недурное… – протянул озадаченный Николай. По правде говоря, он вовсе не желал видеть брата соседом. Одно дело позволить ему погостить у себя, повспоминать детство, гимназистскую пору… Послушать бахвальство и категоричность, почувствовать себя глупее, чем есть… И совсем иное жить с этим солдафоном, помешанном на чести, постоянно… И потом, он может быть осведомлен об этой истории с Анной… Николаю прекрасно известно, что будет, узнай брат об этом. Придется скандалить, а ему Дмитрия Мартынова для скандала и вендетты хватило с лихвой. Он до сих пор оправляется от той своей вспышки, хоть и не без тайной гордости… Конечно, он даст брату достойный отпор, но сама идея распри в семье не внушает ничего хорошего. – И потом, – проронил Илья как бы в ответ на мысли брата, – я слышал, что твоя жена ведет более раздольную жизнь, чем ей может быть позволено правом рождения. Николай похолодел. На его счастье дородная няня именно в этот момент отворила дверь и внесла Антонину, всю в россыпи кружевных пеленок и цельности от собственной сытости и чистоты. – Ах да, у тебя ребенок. Кандалы… Хотя я сам в скором времени остепенюсь, – протянул Илья едва ли не разочарованно и с жалостью посмотрел на брата, пока тот целовал девочку в лоб. Николай встретился с ним глазами и в ощутил охватывающее бешенство. «Уж не думает ли он, что я воспитываю чужую дочь?!» – Я полагаю, тебе уже насплетничали добросовестные люди… – И сплетничать не нужно было. Весть о перипетиях в твоей семье распространилась едва не до Кавказа. – И ты приехал, дабы почитать мне проповедь? – Я хотел удостовериться, что у тебя все хорошо. И потом, мне нужен дом неподалеку. Свои хоромы… – Врешь. Приехал избавителем, дабы уладить все и приструнить мою жену. Но слушай, что я тебе скажу – я командовать собой не позволю. Не смей думать, что можешь вмешиваться в мою жизнь, – заключил он не без некоторого скрежетания на сердце, думая, что, если бы ему действительно не была нужна помощь, вряд ли подобная ситуация возникла бы вообще. – Коля, мне не нравится, когда какая-то пришлая девчонка без приданого позорит честь семьи, которая приняла ее. А ты защищаешь ее при этом. – А знаешь ли ты, Иисус, – Николай снизошел до богохульства, – что, как только я узнал обо всем, я хотел оставить ее, но связался с ее сестрой. И понял, что я ничем не лучше! Илья, сидящий уже в кресле, перестал дрыгать одной ногой поверх другой и застыл с глазами навыкате. – Врешь! – Ей богу. – С Яниной?! С этой напыщенной недотрогой?! – С ней самой, – жестко подытожил Николай, ожидая следующей реплики противника. – Лихие же девицы в этой семейке, – залился Илья грубым гоготанием. Николай сузил глаза. – А ты молодец! – воскликнул Илья погодя. – Я – то думал, ты перед ней унижался, просил прощения, умолял вернуться… – Я буду тебе весьма благодарен, коли хочешь остаться здесь на какое-то время, если ты не будешь заводить более разговор об этом. Это дело прошлое. – Хорошо-хорошо, – торопливо сказал Илья, примирительно поднимая руки. – Ты мне только скажи… Вторая-то ничего? Николай вспыхнул и через рой ненависти к брату почувствовал глупость своего положения – в среде военных наверняка никто не церемонился, описывая похождения. Что за напасть! Всегда это человек, как бы отвратителен и уперт он ни был, заставляет его чувствовать себя приниженным. Надо скорее избавиться от него. – Убирайся в свою комнату, – процедил он сквозь зубы, а Илья перестал улыбаться. – У нас с Аней были разногласия, но ты уж точно в них не вмешивайся. 59 Николай Литвинов, одетый в длинное черное одеяние и укутанный в него, как больной в простыни, вытягивающие боль из мышц, бренно плыл по растоптанным дождем аллеям, пробираясь к спасительному теплу очага. Он весь продрог, но был даже доволен, поскольку любил такую погоду. Как прекрасно, мучительно, до отторжения поглощающе было усесться у зажженного камина после сытного ужина, наблюдать за неистовством стихии за окном через продырявленные кружевами шторы, пить горячий чай и смотреть, как Анна, посмеиваясь, возится с Тоней. Странно, что жена предавала такое значение ребенку, обычно у барынь дело ограничивалось рассеянным слежением за его воспитанием, и всеми это принималось как должное. Но Анна вдруг полюбила играть с дочерью сама, а Николай еще не сформировал своего отношения к этому. Ребенок пока не был для него в достаточной мере человеком, и лишнего внимания обращать на него не стоило. Но он уважал себя за то, что оказался способен произвести ее на свет. После исчезновения из его жизни Янины нравственные поиски, весьма скудные, поскольку образ мыслей тридцатилетнего Николая, основные постулаты и идеи уже сформировались, прекратились. Янина была свежа, феерична, страстна… Это забавляло его, но едва ли ее мнение, если было отлично от его, могло расшевелить его и заставить сомневаться в устойчивости своих суждений. Он стал больше спать, больше времени уделял ерунде. Но это в некоторой степени нравилось ему, несмотря на то, что порой терзала Николая гадкая мысль, что он сбился с пути и тратит время впустую. Но жизнь без треволнений была приятна, завтрак, обед и ужин, выполненные превосходно, подавались весьма кстати. Анна стала привычна и воспринималась уже как должное, ее ласки начали носить регулярный характер и были чем-то вроде умывания на ночь – приятной необходимой деталью, чтобы заснуть в сознании довольства собой и всем окружающим… Да, Николай Литвинов добился благочестия и процветал, даже округлился. Когда Литвинов уже подходил к крыльцу, с трудом разбирая свет в окнах и уклоняясь от листьев, словно стальных с оборотной стороны и трепыхающихся от ливневого ветра, он заметил силуэт неведомого человека. Силуэт быстро, как-то подозрительно исчез. Как ни сильно было искушение войти, наконец, в дом, Николай последовал за тенью, зачарованный в некоторой мере эпичностью и потаенной, почти мистической красотой окружающей действительности. С тлеющих листьев планомерно скатывалась вода, руки и лицо поминутно подвергались атаке холодных надоедливых капель. Но все пространство вокруг, охваченное сваливающейся с неба водой, казалось Николаю не удушающе-серым, а вдохновляющим, свободным, свежим сюжетом… Туман настолько простирался по всей усадьбе, что он едва различал скрывающегося за мутными деревьями человека. – Милостивый государь! – услышал, наконец, Виктор слабый из-за голоса дождя возглас хозяина усадьбы. «Черт возьми, неужто я сделаю это из-за женщины?! Но ее ждут неприятности… Должно быть, муж ее еще тот тиран, хоть и притворяется добропорядочным». Виктор нерешительно опустил голову и остановился, по-прежнему находясь спиной к хозяину территории, на которую вторгся со смутным намерением переговорить с ним, вразумить, припугнуть, отнять жену… Да бог знает, зачем он пришел! И отчего бежал теперь, что намеревался предпринять… В нем тлела смутная, не лишенная подспорья надежда, что все образуется интуитивно. – Что вы тут делаете? – предпринял Литвинов последнюю попытку, прежде чем рассвирепеть. Неожиданно Виктор решился. Вершить подобное правосудие не было для него вновь – на Кавказе это было обычным делом, и он особенно не вдавался ни в страдания своих жертв, ни в моральную сторону вопроса. Его научили, что защита Родины почетна и необходима, и этого было достаточно. Чем же прекрасная Анна Литвинова хуже Империи? Ее стоит освободить от ига. Резко Виктор развернулся и почти вплотную столкнулся с Николаем, перешедшим уже на бег и выглядящим весьма угрожающе. Не долго думая, он схватил противника за воротник, и, пока тот, пребывая в удивленном ужасе, собирался дать отпор, что есть силы тряхнул его и повалил на землю. – Будете знать, как обижать жену! Она у вас святая! – закричал он с надрывом, имея вид узколобого проповедника. Семья для него была весьма приблизительной абстракцией, и то, что Виктор надумал о семье Анны, оставалось туманом даже для него. «Опять она», – взорвалось в сознании Николая. От его долгого каждодневного спокойствия с редчайшими вспышками негодования не осталось и следа. Он вскочил, и, бередя крупную черную фигуру нежеланного гостя неистовым ненавидящим взглядом, понесся на него, сбив с ног и покатившись в овраг. «Снова проклятый этот спуск!» – проносилось в его голове, жаждущей крови и отмщения. Воспоминание об искалеченной ноге Дмитрия внезапно отчетливо подбодрило его. «Так вам, голубчики», – сказал бы он вслух, если бы тяжелый удар Виктора не застиг его врасплох и не облил жгучей беспощадной болью. Едва дыша, Николай плохо различал очертания человека, которого видел впервые в жизни. Глаз его заливала кровь, и ядреный привкус железа лез в рот, заставляя отплевываться. Николай Литвинов впервые боролся с другим мужчиной так, по-мужицки, кулаками, и это разбередило в нем потаенную земельную ярость, доходящую до животного состояния. Раньше в благородном кругу скрывания и скатывания собственных эмоций в угоду выгоде и так называемому изяществу ему приходилось срывать злость на представителя одной с ним социальной ниши вызовом на дуэль, напыщенным и сквозящим, пропитанным презрением и высокомерием. Две посланные картели закончились мирным договором, третья – увечьем Дмитрия. Пусть аристократию с ее утонченностью чувств сами ее представители с гордостью принимали за искренних безмятежных людей, основываясь на принципе: «Чистая кожа, безупречные манеры – утонченное мышление», Литвинов догадывался, из какого теста по-настоящему был соткан его класс, но любил его, принадлежал ему безраздельно и, несмотря ни на что, плясал по его правилам, в душе уважая. Но сейчас… Сейчас он даже упивался проснувшимся в нем зверем. Даже почти слышимый хруст кости Дмитрия Мартынова от посланной Николаем пули так не вбудоражил его. Не важна была уже Анна, он не чувствовал боли от ее очередного предательства, не думал о смерти, о том, как жалко и отвратительно смотрится с лицом, превращенным в месиво. Сейчас вес имел лишь исход поединка и то, сможет ли он доказать пришельцу, кто хозяин на этой территории. Словом, Николай самозабвенно торжествовал от того, что такая возможность вообще ему выпала. Тем не менее Виктор преследовал совсем другие цели. Поняв, что противник силен, он стал действовать жестче, хотя первоначально имел лишь смытое намерение припугнуть распоясавшегося супруга, и сам не заметил, как кинул его в реку. На какой-то короткий миг он заколебался, не вытащить ли задыхающегося, ослабленного Николая на сушу и продолжить на ней, но жестокость, вырабатываемая и поддерживаемая годами, победила. Этот человек должен был заплатить не только за истязания жены, но и за свою непримиримость, чтобы Виктор с уверенностью мог сказать, что он сильнее. Николай не заслуживал снисхождения и передышки. Когда Виктор, грозный и тяжело дышащий, перепачканный собственной кровью и кровью соперника, вошел в озеро, он не заметил, чтобы Николай поднялся после того, как упал на воду, ослабев и борясь с внезапной судорогой холода и напряжения. 60