9 – С детства уклад кажется нам чем-то разумеющимся, но, стоит вырасти, понимаешь, как это дико. И что он не раз и навсегда установлен, и были в истории люди, великие люди, которые шли против всех правил… В сущности, только те, кто плюет на условности, и становятся великими. И у нас есть подобный шанс. Представь, Аля! – выдохнул как-то вечером Константин, не убирая с лица мечтательной улыбки, делающей его обманчиво милым для носителя не слишком гуманных идей. Он прочно обосновался в поместье и стал вполне привычным явлением, не вызывая раздражения. У Федотова разве что проскальзывало в отношении его настороженное желание, чтобы он исчез куда-нибудь из их размеренной консервативной жизни. Старик все сильнее болел и подолгу отлеживался у себя в покоях. Все понимали, что едва ли он переживет рождество, слишком безынициативной и бесполезной казалась его жизнь последние тридцать лет. Андрей при всей своей настороженности к чужаку не трудился спорить с ним, поскольку понимал, насколько идеи того мелкие и вообще, если разобраться, детские. Всего лишь юношеский максимализм, нашедший странное, героическое для многих русло. Жаль, что столько молодых людей и даже девушек теперь поддаются подобной пропаганде. У него же были дела важнее, чем сидеть в уютной комнатке и слушать разглагольствования безусого юнца (тут уж Львов дал лишку – усы у Кости росли). Поэтому Андрей Юрьевич целыми днями беседовал с Крисницким о немецкой философии, в одиночестве бродил по паркам и много читал. Все это вполне занимало его, но порой, особенно в послеобеденные часы, хотелось ему чего-то… невероятного. Но эта блажь быстро сходила на нет. Странным ему казалось, что Алина увлеклась обществом брата. То ли шутливая ревность, то ли досада на Костю, что тот может оборачивать к себе даже таких людей, как Крисницкая, уязвляла и Андрея, привыкшего гасить всякое проявление агрессии в своей сущности. Антонина Крисницкая, чей дух даже спустя восемнадцать лет после ее безвременной кончины продолжал витать над усадьбой и заставлял обитателей задумываться над самыми разными материями, бежала от фальши и искусственности города, не принимая его правила. Ее дочь стремилась слышать пульс жизни, потому вновь задалась вопросом, терзающим ее с того момента, как Костя начал делиться с ней соображениями относительно политики. Поначалу это были обрывочные короткие выпады, хотя их антирелигиозную анархическую направленность Алина почуяла сразу. И открытие это отнюдь не привело ее в исступленное желание защитить святые для дворян идеалы. Затем выпады сменились длительными вечерними беседами, после которых Алина, и раньше размышляющая о подобном, вспоминала, что сама мыслила похожее, правда, не столь рьяно и одержимо. Но все же его речи, не признающие авторитетов, были так созвучны душе сестры, что день за днем она все глубже погрязала в личность брата и находила ее слишком многогранной, чтобы обвинять его в ограниченности и слепоте. Ночью она выходила в сад и ощущала, как холодеющий ветер разжигает в ней жажду настоящей жизни. Быть запертой в теле уездной барышни с соседями, способными только пить чай после обеда, при ее деятельном характере, во многом разбуженном братом, было мучительно. Алина Крисницкая воспитывалась в столице, там же успешно окончила гимназию, не приобретя, впрочем, друзей, не считая учебу важной, но старательно развивая себя самостоятельно путем беспрерывного чтения и общения с теми, кого вылавливала поодиночке. Федотов ворчал по этому поводу: – Что за блажь, мы разве нищие, что заставляем свою наследницу получать образование? Будто ты, Миша, собрался отправить ее гувернанткой в чужой дом? Михаил Семенович был непреклонен, не желая ограничиваться домашним образованием для дочери. Частным гувернерам доверял он меньше, чем гимназистским преподавателям – те способны были передать лишь свой опыт. Хотя, конечно, женские гимназии не шли в сравнение с мужскими… Затем Крисницкий увез дочь в деревню под предлогом того, что молодому организму свежесть утренних полей и живописные закаты полезней, чем смрад города, где из каждого угла веет чахоткой. На самом деле, Алина понимала это, он опасался ее замужества. В деревне же выбор женихов был настолько комичен, что Алина, даже если бы хотела, не смогла найти кого-то по сердцу. Потерять ее Михаил Семенович был не в силах, опасаясь, что дочь повторит судьбу матери. 10 Алина была несказанно удивлена, что Федотов, по всеобщему суждению простак и рохля, как тихо посмеивались у него за спиной, сведущ в вещах, которые ей могут и не открыться, даже проживи она до момента, когда во рту у нее не останется ни зуба. Она завороженно внимала. – Пойми, милая, – говорил Федотов вкрадчивым голосом – надтреснутым сиплым фальцетом, в котором Крисницкий порой не без содрогания угадывал приближение смерти, – все мы так или иначе зависим от людей лучше нас или тех, кто таковыми кажется, пока мы не распробуем их суть. Эти девушки, сестры Стасовы… Были высшими людьми, понимаешь? Или мне, неуверенному, неуклюжему, так казалось… Сквозили в них какая-то стать, обаяние, что позволяло окружающим склонять голову. И твой отец такой же. А вот мать, при всем уважении, была пташкой помельче. И то, что он оценил ее, был благодарен за кристальную любовь, которой она его одарила, делает ему великую честь. Моя Яня всегда говорила, что это лучшее чувство среди людей. Оно способно породить любовь. Крисницкий, подоспевший аккурат к части про Антонину, память о которой с лета годов становилась уже священной, вознегодовал. Вмешиваться в его дела!.. – В ней не было столько темного мрачного обаяния, силы подминать по себя. А духовно она вас превосходила во сто крат. Уж у нее не возникло бы откуда ни возьмись взрослого сына. Крисницкий с раздраженной улыбкой перетерпел эту шпильку. – Дети всегда хотят знать, что было до них, вы такие любознательные… Как я завидую вам за это. Вам предстоит узнать, открыть еще тысячи тысяч вещей, лиц, чувств… – отозвался Крисницкий, не желая продолжать сколькую тему, вероломно подложенную ему Денисом. – И моя Янина проявила достаточно благодарности, мудрости и доброты, соединившись со мной. Любовь – не всегда бешеные страсти, как вас учат, девочка моя. – Да кто учит? – не выдержала Алина. Ее раздражала такая поверхностность в суждениях. – Не важно. Время, эпоха, романчики ваши третьесортные. Ее оттенков так много, что не всегда понимаешь, она ли это. Как я был упоен, когда она держала на руках эту девочку, твою мать, и, поднимая голову, улыбалась мне. «Как странно, – проносилось тем временем в голове Алины. – У них была жизнь, они были молоды, здоровы и красивы… А мне кажется, что они вечно были этими морщинистыми ворчливыми созданиями без своей жизни, живущими лишь нами». – Я, можно сказать, вижу Яню в тебе, – мечтательно сказал Денис. «Как избито», – возвела глаза к небу Алина. – Или хочу видеть… – Меня вот всегда интересовало, почему вы простили жену. Когда она рассказала вам правду о ней и муже ее сестры, – неожиданно воскликнул Крисницкий. – Не было боли, гадливости, ревности? – Были… Но я простил. – Это вопиюще и для нашего времени, я уж не говорю о вашем. Лихие были девицы в этой семейке! – Она любила, – с нажимом сказал Денис и в упор посмотрел на Крисницкого. – Люди не берут это в расчет. И потом, вы тоже не без греха. Так что придержите ваш камень. – Чему вы хотите научить мою дочь, открыв ей тайны прошлого? – Мудрости, умению сострадать. Не такое уж это дурное приданое. Лучше было бы, если бы она узнала это под искаженным углом, как ее мать? Раскрытая тайна уже не будоражит. 11 Пенящийся запах молодого цветущего сада приносил свежесть и успокоение нагретой за день коже. Изрезанная колеями облаков дорога заката раскинулась перед девушкой, одиноко стоящей на возвышении. Из начинающихся за садом лесов резко тянула вечерняя свежесть. Трава толчеными изумрудами мерцала в переминающемся свете солнца. Нагретый летний вечер, тихий и томный, дарящий смесь ароматов малины, не просохшей еще от дождя земли, кровоточащей травы и заката исчез, разом уступив место полыхающему зареву горящего дома и дыму, давящему на легкие. Алина смотрела на поднимающийся от соседей сизый столп дыма, восхищаясь его грацией. Дым расплывался в вечернем тумане, нос Алины приятно щекотало. Не будь угрозы замарать юбки (горничной слишком много мороки со стиркой), она села бы на траву прямо здесь и не двинулась с места, пока прохлада земли не привела ее к судорогам. Мимо нее за оградой господской усадьбы проскочили несколько взъерошенных крестьян. – Беда, барышня! – завопил самый голосистый из них. – Усадьба господ Мениных горит! Так вот откуда этот пахучий переминающийся дым! С разочарованной грустью Алина следила за тем, как ее крестьяне кинулись помогать чужим барам, а в голове после сытного ужина, которым она, как любая затянутая в корсет девушка, не могла насладиться в полной мере, против воли вертелось то, что непременно бы сказал Костя по этому поводу. «Созерцать недостаточно, за беспечностью одних стоит невыносимость существования других». Небо внутри словно горело, дрожало в ознобе и вспыхивало, а снаружи покрывалось розовым тлением. Туман охватил горизонт и даже, кажется, то, что лилось за ним. От того места, где яростно горели хлопья туманных облаков, разбредались в разные стороны другие образования пара, все темнея по мере удаления от горизонта. Тонкий светящийся дождь бесшумно падал с неба, но не мог утолить жаждущего ярила пожарища. Распускаясь сочными огнями цветов, плыл огонь, все свирепствовал, набрасываясь на новые куски живой материи. Алина не могла отвести глаз от этого великолепия. Константин неслышно подошел к сестре сзади. Алина почуяла приятный запах его сигары. Не видя его, она восстановила перед мысленным взором его портрет, казавшийся ей вполне привлекательным, как портрет любого человека, нравившегося ей внутренне. Среднего роста, жилистый, он производил впечатление искушенного в жизни, уверенного, но способного на сострадание юношу. Крупные черты лица, выразительные карие глаза с выдающимися ресницами, слегка ближе, чем положено, посаженные. – Это было так красиво… И в этой красоте гибли люди, – сказала она тихо и таинственно, сказала то, что, вероятно, он хотел от нее услышать, чтобы развить тему, ему угодную. Костя молчал. Алина чувствовала, что ему не жаль жертв. А почему ей должно быть жаль их? Они не имеют значения. Она ведь не знает их… Насколько он дальновиден и умен. – Случайные жертвы всегда будут. Есть же смысл в том, чтобы не просто так прожить никчемную жизнь, а принести пользу хоть кому-нибудь? Невыносимо сидеть, ничего не делать и размышлять, как большинство наших так называемых аристократов. Смысл аристократии, передового малочисленного класса, не в том, чтобы неблагодарно пожинать плоды труда эксплуатируемого класса. Она должна заботиться о тех, кто дает ей блага. Наше же дворянство осталось способно только обсуждать нависшие вопросы в салонах пышных дамочек, печатать романы, подталкивающие к нигилизму и сложить ручки на этом, мол, наше дело закончено, дальше сами! Я не могу понять их. – Да ты и не стараешься, – отозвалась Алина почти раздраженно. – Ты ведь только себя способен слушать. Мне странны фразы вроде: «Я не могу этого понять». Понять при желании и уме возможно все. Не понять чувства другого – значит быть без воображения, не толерантным и вообще деревянным. Этого нужно избегать, бояться, как огня. И учиться понимать. От непонимания все человеческие беды. И эгоизм – брат непонимания. – Нужно вытащить тебя и скорлупы, – произнес Константин, и бровью не поведя из-за предшествующей отповеди. – Поедем со мной в столицу, там найдется, чем заняться. – Поеду… – она предполагала, что он произнесет эти слова, поэтому не поразилась. – Не жизнь здесь. Возможно ли быть счастливой, если не можешь даже выбрать занятие по душе, а единственную отраду можешь получить лишь путем романтических стремлений? – разгорячилась Алина, нащупав любимую свою тему для красноречивого неповиновения, захлебываясь им. – Романы – бред сумасшедших. Настоящий деятель никогда не предпочтет идею браку. Брак только отягощает, он для обычных людей, которые не способны преуспеть где-то еще. Ты заметила, как они деградирую в нем? Все, что есть в них… Весь смысл их никчемной жизни сводится к сильнейшему инстинкту – иметь наследников. Это же обман, Аля. Они думают, что таким образом выполняют высшее предназначение, а на самом деле просто покрывают планету бесполезными людишками, которые мало что смыслят. – Ты что же, Андрей Болконский? – саркастически усмехнулась Алина. Воцарилось молчание. Закат переставал алеть, пожар удалось задушить. – Как горько, что мы не можем знать, что было в головах и жизнях людей, которые стали нашими предками. И что наш отец не только наш отец… Они ведь, даже если живы, ни за что не откроются потомкам, слишком хотят остаться непогрешимыми в нашей памяти. А мне не менее будущего интересно, что было прежде. Наши родные кажутся нам раскрытыми книгами, а зачастую мы и не стараемся проникнуться ими. А ведь они тоже жили, творили, совершали ошибки… Это так невероятно! – вырвалось у нее со странным выражением, а голос стал хриплым. – Признай, для тебя ужасом было узнать о моем существовании. – Я думала, я окоченела и не дойду до постели, – улыбнулась Алина. – А ты давно знал? – Давно. Мать ничего не скрывала от меня. – Должно быть, это горько и страшно. Выбивает из колеи… – протянула Алина, ясно представив, что бы чувствовала она на его месте – страх, боль, обиду, неприязнь, спутанность, обреченность, одиночество. – Ой, перестань. Ну, напортачил папаша, что поделаешь? Веселое, видно, было время. Отмена крепостного права, великое потрясение для родины, а они вот что вытворяли. Хотя, конечно, что же им, не жить своей жизнью было из-за того, что царю-батюшке наконец вздумалось ослабить хомут на рабских шеях? Мы должны им гордиться, хоть он и жил лишь для себя. Лихое времечко досталось нашим родителям! Алина вдруг подумала, что может говорить Косте обо всем, потому что в большинстве случаев он не слушает, а, если слушает, даже самые крамольные ее мысли никогда не кажутся ему катастрофой. Он относился к ним с выдержкой философа, настолько погруженного в свой мир, что страдания окружающих казались ему не более чем мишурой. Но Костя не был выдержан. Алине начинало казаться, что за его дружелюбием стоит лишь воспитанная склонность к людям, поскольку он не знал родного отца и так пытался компенсировать недостаток родительского внимания. Он не был злым, но и люди, которые проникались к нему симпатией, особенно не волновали его. Обычно после поверхностного знакомства он волновал их. – Папа просто поддался… – почти сокрушенно поведала Алина. – Чему? – удивился Костя, не подозревая столь неожиданного перехода. – Моде, меланхолии… Болезни дворянства. – Аа… – протянул Лиговской, не совсем понимая, о чем говорит его сестра. – Он ведь не таким был раньше, тебе не с чем сравнить. Сейчас он по примеру дедушки охотно делает вид, что страдает по маме… Но это не совсем так, вернее, не до такой степени. Он таким был во время моего детства…