– Он никогда ничего не говорил. Герр Хоффман не ответил, и мне стало еще грустнее. Мы остановились перед кроватью, где я оставила Шарля. Герр Хоффман кивнул и пробормотал молитву на незнакомом гортанном языке, как я догадалась, на иврите. – Откуда вы его знаете? – спросила я. – Можно? Он показал на стул у окна. Я кивнула и села на кровать в ногах у Шарля. – Мы встречались дважды. Я был в Аушвице, в соседнем от него бараке. Играли в шахматы, раз или два, он выиграл. Нельзя сказать, что мы дружили, но были знакомы там и оба выжили. Он с болью посмотрел на Шарля. – Это особая связь. – Могу только представить. Я попыталась представить этого полного человека среднего возраста в лагере вместе с Шарлем, но у меня не получилось. Шарль всегда был плотным, мускулистым, но теперь его бесчувственное тело было похоже на скелет, каким он, наверное, был тогда. Меня охватило желание узнать то, что знал этот человек о прошлом, которое скрывал от меня Шарль. – А вторая встреча? – спросила я. – То было несколько лет назад. Мы встретились на улице, в Лапа. Выпили кофе, обменялись адресами. – Не понимаю, он никогда не рассказывал. Лапа, деловой район Рио, находился по соседству. Шарль там бывал очень редко. Эта встреча была связана с прошлым, от которого он меня ограждал, но все равно больно было узнать, что он что-то от меня скрывал, когда мы были вместе… Мне-то казалось, что мы делились всем. Герр Хоффман по-доброму посмотрел на меня. – Откровенно говоря, у нас было мало общего, кроме лагеря, о чем мы оба не любили распространяться, – вздохнул он. – Фрау Дюмаре, не расстраивайтесь. Когда перестраиваешь жизнь на пепле погибших родных, оглядываться просто невозможно. Он не рассказывал, чтобы не омрачать счастья. – Мне трудно это понять, – совершенно растерявшись, сказала я. – Но если вы больше не виделись, как вышло, что он оставил записку, чтобы я вам позвонила? – Он позвонил мне, когда заболел. Я знаю, что Шарль не религиозен, но он захотел, чтобы его похоронили по еврейским обычаям. Мы, выжившие, видели слишком много наших, бесцеремонно сожженных, их пепел развеян ветром, или расстрелянных и похороненных полуживыми в известковых карьерах. Он хотел, чтобы его похоронили с соблюдением всех ритуалов, за сына и жену, мать и сестру, за тех, что погибли раньше, и за себя. Меня пронзило болью. Его решение не иметь детей было предъявлено мне, как необсуждаемое, а теперь он выбрал, какими должны быть его похороны. Я бы его переубедила, Дона Апаресида уверила меня, что он бы не стал сопротивляться. Но у меня не было выбора. Шарль на компромиссы не шел. Ни в чем. За это я его и любила. – Если такова его воля, – покорно сказала я, – то я согласна. Но к чему такая спешка? – Мы по возможности должны похоронить его сегодня. В течение двадцати четырех часов. – Двадцати четырех часов? – взорвалась я, забыв приличия. – Это сумасшествие. Так нельзя. Я встала, села, дотронулась до холодной руки Шарля и сразу отдернула руку – как будто это был не он. В дверь позвонили. – Мне жаль, что Шарль вас не предупредил, но такова его воля. – И выбора у меня нет? – Фрау Дюмаре, никто из нас такого бы не выбрал, но таковы наши обычаи и его воля. Я закрыла глаза. Мне эта спешка не нравилась, слишком быстро. Я заставила себя взглянуть на неподвижное тело Шарля. Оно никогда не оживет – ни сегодня, ни завтра; ни час, ни день ничего не изменят. – Вы правы, – ответила я. – Конечно. В дверь снова позвонили. – Должно быть, мой коллега, – сказал он и встал. – Чтобы выполнить волю Шарля, нужно работать быстро. Я вас оставлю попрощаться и вернусь через несколько минут. Я стояла у кровати и смотрела на неподвижное тело. Оно было больше похоже на манекен, чем на моего мужа. Буквально двенадцать часов назад мы были вместе, и все смешалось: слюна, жар и пот. Я заснула в его теплых объятиях. Мне хотелось его поцеловать, зарыться носом в шею, вдохнуть его запах, но напрасно. Это был уже не он, а труп. Герр Хоффман выпроводил меня из спальни, и я приняла душ в ванной Грасы. Она принесла мне простое черное шелковое платье, и я села за стол Шарля и стала обзванивать людей по списку и вычеркивать тех, кому позвонила. Все звонки были сделаны, и осталось только ждать катафалка. Похороны были назначены на четыре часа. Я спустилась в кухню к Грасе и стала крутить стакан с водой, который она мне предложила. Герр Хоффман зашел в кухню. – Фрау Дюмаре, – позвал он, и от его тихого голоса я чуть не подпрыгнула. – Он готов. Может, вы хотите на него взглянуть, прежде чем мы закроем гроб. Грубый деревянный неполированный гроб стоял рядом с кроватью на передвижной подставке. Я шагнула в спальню и остановилась. Граса шла рядом и, взяв под локоть, повела дальше. В гробу лежала бледная копия, похожая на Шарля, в незнакомом бесформенном белом льняном одеянии – я бы такое не выбрала. Его любимым костюмом был серый шелковый и полотняный. Волосы ему уложили слишком аккуратно, глаза прикрыли. Вроде похоже на него, и все-таки это был не он. – Нет, так нельзя, – сказала Граса. В основном Граса была услужливой, но за те восемь лет, что она жила в нашей семье, мы с Шарлем узнали, что некоторые действия она подразделяла на правильные и неправильные. Это было явно неправильным. В ее голосе звучала такая решительность, что Шарль бы улыбнулся и вздохнул, но его губы были недвижны. Она развернулась и вышла из комнаты, а я прикоснулась к его холодной коже и отдернула пальцы. Нужно было бы поцеловать его, но я не смогла. Я вспомнила его нежный поцелуй предыдущей ночью, последний. Граса вернулась с охапкой цветов. Наверное, прошлась по дому, собирая все букеты из ваз и срезая цветы в горшках. Она бросила их мне в руки и начала срывать головки и бросать их в гроб. – Гм, сеньора, так не положено, – возразил герр Хоффман, протягивая руку, чтобы ее остановить. Она не обратила на него внимания. – Может, это не в обычаях сеньора Шарля, но у нас делают так, а я пока здесь, – заявила она с той твердостью, что так нравилась Шарлю. – Я не задержу. Она подхватила белоснежную орхидею с красными пятнышками и вернулась к работе. Я кивнула, а герр Хоффман вздохнул. Мы стояли и наблюдали, пока Граса сооружала венчик из цветов, лепестков и орхидей над его головой. Потом она наклонилась над гробом и сделала то, чего не смогла я. – Прощайте, сеньор Шарль. Вы были мне старшим братом. Она поцеловала его в лоб. – До следующей встречи. Она отступила и взяла меня за руку. Герр Хоффман и трое помощников подняли крышку и закрыли моего любимого, покоившегося среди цветов. * * * В тот же день позже мы шли за гробом, когда его везли к могиле на еврейском кладбище в Инхауме. Во время короткой службы в кладбищенской часовне меня охватило чувство нереальности происходящего. Молитвы читали на иврите. Мужчины были в традиционных головных уборах – кипах – и ботинках, женщины стояли по другую сторону, к ним лицом, раввин произнес бессмысленный панегирик о человеке, которого не знал. Мы вышли из часовни к рядам простых бледно-серых могил под чистыми небесами. Мужчины, омывавшие и готовившие тело Шарля, сняли гроб с катафалка и поставили рядом с могилой на толстые веревки, готовясь опустить. Хотелось верить, что все это сон. И вдруг я поняла, что не сплю, что все это происходит на самом деле. – Нет! Нет! Я должна его увидеть! – закричала я, бросаясь вперед. – Я с ним не попрощалась. Герр Хоффман и рабби обменялись несколькими словами, потом кто-то вышел вперед и открыл крышку. Я подошла взглянуть в последний раз и ужаснулась от кошмарного зрелища. В жаре и темноте закрытого гроба бледное мертвое лицо оживилось роем крохотных черных насекомых, выползших из цветов, уложенных Грасой. Крохотные существа атаковали его ноздри и бегали по губам. Я вскрикнула и упала в обморок. Когда я пришла в чувство, через несколько минут или, может, часов, то услышала беспорядочный ритм лопат. Я поднялась и увидела, как мужчины в ботинках бросают грязь, с каждым броском раздается стук земли о деревянную крышку. Было поздно. Лишь спустя много лет я снова стала ставить букеты в доме, но только с чистыми высушенными лепестками, как в хрустальной чаше. Глава 15. Зеркало Ма chère, ты никогда не спрашивала ни об этом зеркале, ни о других в квартире. А знаешь, как дорого стоят хорошие зеркала? Мне кажется, ты и не понимаешь, что зеркало зеркалу рознь. В магазине зеркала должны слегка стройнить покупателей. В спортивном зале чуть подчеркивать мускулы, что мужчины качают до седьмого пота. Такие зеркала слегка подправляют подлинную сущность. Я впервые обратила внимание на важность зеркал, когда работала у Диора. Здесь, дома, мне необходимы ясность и горькая правда. Это зеркало – самая дорогая вещь в ванной. Стоимость мраморной плитки на полу и шкафчиков не идут с ним ни в какое сравнение. Когда я покупала эту квартиру, первым делом проверила, что в коридоре у двери могу повесить четыре зеркала в полный рост. Иначе как еще женщине проверить, все ли в порядке, прежде чем выйти в свет?