Я кивнула. Слезы снова покатились из глаз. Я вытерла лицо. – Вот их и вспоминай, – ответил он. – А не то, что произошло во время войны до нашей встречи. Я записал свои воспоминания как свидетельские показания, а не для того, чтобы ты меня так вспоминала. Я подавила рыдания. – Роза, иди сюда, – прошептал он и повернулся на бок лицом ко мне. – Ты упорная. Ты все преодолеешь. Помни обо мне, но продолжай жить. И любить. – Еще не поздно, – сквозь слезы умоляла я. – Можно завтра же улететь в Нью-Йорк или Париж. Врачи тебя спасут. – Это мы уже проходили. Все бесполезно, меня никто не спасет. От рака нет лекарств. Обещай, что будешь жить за нас обоих. Он медленно, неторопливо поцеловал меня и откинулся на подушку. – Знаешь, после войны, когда я вернулся в Париж, мне было так грустно, и я так злился, что думал, никогда не буду счастлив. И смотри – у нас было целых десять лет рая на земле. Не сдавайся, Роза. Мы обнялись и так и лежали, прильнув друг к другу. Потом с него градом полил пот, и он задрожал. Дыхание участилось. Я еще никогда не чувствовала себя такой беспомощной, потому что ничем не могла облегчить его страдания. – Роза, – тяжело дыша, попросил он. – Принеси мне виски, ту бутылку, что Хорхе привез из Лондона. Когда я вернулась с бутылкой и бокалом, он, к моему удивлению, сидел на кровати. Он налил солидную порцию виски, и я примостилась с ним рядом. Перед тем как спуститься за виски, я приняла снотворное и уснула, свернувшись у него коленях. Проснувшись на следующее утро, я взяла его за руку – она была холодная как лед. Я перевела взгляд на бледную кожу на груди, он не дышал, движения было не заметно. Я встала, сердце заколотилось, словно понимая, что должно работать за двоих. Он лежал на спине, одна рука свесилась с кровати, другая тянулась ко мне. На тумбочке рядом со снотворным стояла пустая бутылка от виски. Глава 14. Попурри[31] Ах, нужно перемешать ароматическую смесь. Я стараюсь ее встряхивать каждый день, чтобы выпускать аромат. Вот! Чувствуешь, ma chère? Как вдруг запахло розами, повеяло ароматами летнего вечера? Но главное в попурри – прелая смесь. Суть в том, чтобы лепестки, кора и травы, которые ты выберешь, разлагались приятно. Во Франции изначально пересыпали лепестки солью крупного помола, потому что каждый летний месяц заготавливали другие пахучие травы, листья или цветки. Когда все собирались в доме, прячась от зимних холодов, и воздух насыщался вонью немытых тел, оставалось просто снять крышку, и из горшка вырывался запах заготовленных розовых лепестков. Мне всегда нравилось держать в комнате цветы, но в ванной окон нет и ни один цветок не вынесет недостатка света, поэтому я обхожусь этой горстью мертвых лепестков. После смерти Шарля мы с Грасой спрятали все вазочки и горшочки в шкафы: я не выносила вида цветов. До сих пор не могу объяснить свое странное поведение, когда я проснулась рядом с остывшим телом Шарля. Было очень рано, чуть больше шести. Я встала, оделась, выбрав веселый цветной костюмчик, готовая к новому дню, новой жизни, и спустилась на кухню. Граса уже встала, но еще даже не начала готовить завтрак. – Мне нужно поехать к Доне Апаресиде, – начала я странным, слишком беззаботным голосом. – В последний раз. Грасу не смутила странная просьба, она просто кивнула. Дону Апаресиду, казалось, слегка удивило наше раннее появление. – Не понимаю, – сказала она. – Вы ведь не из-за духа пришли? – Духа? О, нет-нет, тот исчез. Но надеюсь, может появиться другой. Мой муж… умер ночью. – Сеньора Роза! – вскрикнула Граса, вскакивая с кровати. – Почему вы ничего не сказали? Он там один в доме. Нам нужно возвращаться. Она открыла дверь и была готова идти, но вдруг поняла, что я не двинулась с места. – С ним все в порядке, Граса, он никуда не денется, ему ничего не нужно. Но мне… – Я сглотнула. – Мне нужно с ним поговорить. Я должна попрощаться. – Голос у меня прервался. – У меня не было возможности. – Мне очень жаль, сеньора, – торжественно ответила Дона Апаресида, – а скажите, он упокоился с миром? Я прикрыла глаза. Он был готов к смерти. – Он хотел жить, но да, он был готов. Упокоился с миром. – Как он выглядел? – спросила медиум. Она сказала о нем в прошедшем времени. – Какое это имеет значение? – Просто мне кажется, его здесь нет, – словно извиняясь, заметила она. И я не сдержалась. Заплакала. Я плакала и плакала. Граса подошла ко мне и положила руку на плечо. Домой мы добрались почти в десять. Я упала в кресло, в котором мы с Шарлем слушали Жуана Жильберту. Через десять минут Граса вернулась с пачкой записок, найденных на столе Шарля. Там были разные стопки: короткие записки, кому позвонить, в каком порядке и с какой целью. Более длинные списки друзей и коллег, которым нужно сообщить о его смерти и пригласить на похороны. Я и говорить не могла, не то что звонить, но раз он этого хотел, то я это сделаю. Первое имя оказалось незнакомым: Эрнст Хоффман. Шарль его подчеркнул и написал: «Позвони первым делом». Я набрала номер, надеясь, что никто не ответит, и мне не придется объяснять. – Эрнесто Хоффман. Добрый день, – ответил голос с немецким акцентом, укорачивая длинные бразильские гласные. – Здравствуйте. Меня зовут Роза Дюмаре. Мой муж Шарль… Я замолкла не в силах закончить фразу. – Фрау Дюмаре? Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался только сдавленный всхлип. – Мне очень жаль, – сказал человек, смягчившись и переходя на венский акцент. – Шарль предупреждал, что вы позвоните, когда он умрет. Через полчаса я буду у вас. Мне очень жаль. Он был хорошим человеком. – Вы очень добры, герр Хоффман, – ответила я. – А вы кто? На том конце провода замолчали. – Он вам не рассказал? – наконец спросил он. – Нет. – Я из «Хевра кадиша». Теперь мы все сделаем. Вам нужно только позвонить врачу. Врач, хороший друг Шарля, пришел, как только я ему позвонила. Он быстро написал свидетельство о смерти, подтверждая, что причиной послужили сердечная недостаточность и другие осложнения от рака. Мы все этого ожидали. Вскоре после его ухода в дверь опять позвонили, на пороге стоял невысокий лысеющий человек в бежевом льняном костюме. – Эрнесто Хоффман, – тихо представился он, наклоняя голову. – Герр Хоффман. Я протянула ему руку, но он твердо держал соломенную шляпу перед круглым животом, и я ее опустила, чувствуя неловкость. – Фрау Дюмаре, – ответил он, снова поклонившись. – Успокойтесь. Он помолчал, будто не решался что-то сказать, потом продолжил: – Извините, время поджимает. Могу я на него взглянуть? Я не могла ничего сказать, поэтому повернулась и пошла к лестнице, показав, чтобы он следовал за мной. На полпути я остановилась и повернулась к нему. – Что такое «Хевра кадиша»? – Это то, что мы делаем… евреи. Как похоронное бюро. «Святое братство». Мы для вас сделаем все. Он поднялся на одну ступень. – Все? – Да, – ответил он и сделал еще шаг, мягко заставляя меня идти вперед. Я поднималась, а он объяснял. – Омоем, подготовим, оденем тело и положим в гроб. – Это желание Шарля? Я была поражена до глубины души. В нашей жизни ничего не было связано с его корнями, и все же он пожелал традиционные еврейские похороны. Он будто отгородился от меня, закрыл доступ к сути, к внутреннему миру. – Да.