– Вам нужно отдохнуть от работы. И протянула тарелку с двумя ломтиками огурца. – Это для глаз. Когда мы прибыли в «Риц» в Париже, портье сообщил, что мой заказ отменила мадам Фурнель. Я улыбнулась и заплатила носильщику щедрые чаевые, чтобы перенести чемоданы в другое такси. – Как только тебе пришло в голову остановиться где-то еще? – укорила меня она, свесившись с лестницы, пока мы поднимались навстречу. Когда я добралась до последней ступеньки, она распростерла объятия, и я в них утонула. Она сильно похудела, размера на три или четыре, и стала такой хрупкой, что казалось, я держу ее на руках. После объятий она взяла меня за руку. Граса стояла в стороне. Но в отличие от таможенников и таксиста, которые смотрели на Грасу, как на прокаженную, мадам Фурнель тепло ей улыбнулась. – Мадлен, Граса, – торжественно объявила я. – Вы обе мои самые лучшие и близкие друзья. Мадам Фурнель без колебаний отпустила меня и, схватив Грасу за руку, расцеловала ее в обе щеки. Я спала на своей старой кровати, а Граса в шезлонге в гостиной. Я приехала домой. Париж, который я знала, вспоминался лишь сквозь призму работы, но с Грасой я открыла для себя галереи и магазины. Диор умер за год до Шарля, и несмотря на множество людей, которым он меня представил, друзей среди них не было. Конечно, я договорилась о встрече с Ивом Сен-Лораном – талантливым молодым человеком, занявшим место, которое, несомненно, было бы моим, не отправься я в Бразилию. Но кроме него, ни с кем не встретилась. Вместо этого, когда мы не делали покупки или не ели в кафе, то сидели дома у Мадлен. Хотя я купила одежду для Грасы в эту поездку и отдала ей свои старые платья, только в парижских магазинах я поняла ее врожденное чувство стиля, в корне отличавшегося от моего. Она любила классику и шик, как настоящая поклонница Шанель. Мне тогда было тридцать три, а Грасе двадцать восемь, но мой стиль был более молодежным. Мы ходили по бульварам, покупали одежду в магазинах, таких дорогих, что там, к счастью, не было бирок с ценами – иначе Граса отказалась бы от покупок. Она выбирала лаконичные цельнокроеные платья, узкие прямые юбки и простые жакеты приглушенных розовых оттенков, небесно-голубых и желтовато-коричневых. Когда в нашу сторону оглядывались, я с гордостью и удовольствием размышляла, кем из нас, интересно, восхищались. Однажды после такой поездки мы сидели в саду Тюильри, и Граса спросила о большом здании неподалеку. Открыв для себя Лувр, она возвращалась туда каждый день в течение двух недель, пока не прошла каждый зал и не осмотрела каждую картину, рисунок и статую. С тех пор она душой прикипела к искусству. Через три недели в Париже она начала немного говорить по-французски, и я совсем не удивилась, обнаружив, что они с Мадлен неуверенно беседовали за завтраком. – Ах, ma chère, ты хорошо отдохнула, – улыбнулась Мадлен, поднимаясь, чтобы, как обычно утром, поцеловать меня в щеку. – А мы с Грасой болтаем. – Вижу. Я взяла шоколадную булочку из корзинки и потянулась за кофейником. – Мы решили, что поедем в Санкт-Галлен и Оберфальц, – добавила Граса. Я с грохотом поставила кофейник на стол. Граса взяла его и налила мне кофе и горячее молоко. – Не могу. – Надо, – ответила Мадлен, беря меня за руку. – Если ты потеряла Шарля, это не значит, что нужно терять все. Я помешала кофе. Я ведь запретила себе видеться с Лорином. Просто не смогу увидеть его и уйти. Но чем дальше я размышляла, тем более приятной казалась мысль: увидеть, что он счастлив и доволен жизнью у Иды. Может, встреча залечит черную дыру у меня в груди. Она не должна причинить мне боль, это просто невозможно. А вот путешествие в Оберфальц меня не вдохновляло. – Мадлен, – заявила я, – ты мне больше мать, чем моя родная. А отца я вообще видеть не хочу. – А как же сестра! Я пожала плечами. – Никто из них и не подумал меня искать, тем более что это не так уж и трудно. Моя одежда океан не пересекала, а вот косметическая линия Beija Flor – «Колибри», буквально «целующий цветы», была хорошо известна в Латинской Америке. Мое имя было известно, и даже в спрятанной в горах долине Оберфальц обо мне наверняка читали. Год назад я дала интервью итальянскому журналисту. Если бы меня захотели найти, то нашли бы. – Может, им стыдно, потому и не высовываются, – заявила Граса. – Иногда семью лучше бросить. Она встала и вышла из комнаты. Свою кузину Габриэлу она не видела с той самой встречи с Хосе у сеньора Малуфа. * * * Через два дня мы втроем стояли около старого дома Шуртеров. Я звонила из Парижа, послала телеграмму, пыталась дозвониться из отеля в Санкт-Галлене, но никто не ответил. Когда я подошла к дому, то поняла почему. Дом Лорина был пуст и заколочен. Я постучалась к соседям. Сосед слева переехал сюда недавно и ничего не знал, соседей справа не оказалось дома, и в следующем доме тоже никого не было. Через три дома от них в садике какой-то старик обрезал засохшие цветы и складывал их в корзинку. – А, Шуртеры? – отозвался он, глядя на нас сквозь толстые линзы. – Уехали. И срезал секатором очередную розу. Кровь отхлынула у меня от головы, и я чуть не упала в обморок. – Вы не знаете, куда они уехали? – спросила я, отчаянно захотев увидеть Лорина, как и в прошлый раз, когда была здесь. – Уехали, куда, не знаю. Погодите. – Он встал. – Мистер Шуртер умер десять или пятнадцать лет назад, сразу после войны. Не уверен. Да, мальчикам исполнилось четыре или пять, а девочка была совсем маленькая. Ужасно! Бедная фрау Шуртер храбрилась. – Как же герр Шуртер умер? Он ведь был не стар. – Сердечный приступ. Много работал, говорят. А она осталась одна в большом доме с тремя детьми. Хотя с деньгами у них вроде было все в порядке. А потом, через год, собрала вещи и уехала. Он наклонился к очередному кусту роз, потом снова выпрямился. – Поговаривают, замуж вышла, но мне не верится… Он бы за ней приехал, если так. Нет, она все сама упаковала и уехала. В моем сердце затрепетала надежда. – Куда же они отправились? – Да я не спрашивал. Уехали. Я его потеряла. Как последнее средство, я посетила юристов, которых Шуртеры нанимали для усыновления, но и они помочь не могли. Фрау Шуртер действительно вышла замуж и переехала в Германию, но адреса не оставила. Дом тогда сразу продали, а теперь он снова продавался. Я купила его в тот же день, ma chère. Много лет назад я покидала Санкт-Галлен без пенни за душой, теперь достать денег стало делом техники. Пока все это оформлялось, я зашла в ближайшую церковь и нашла себе экономку, фрау Вегелин, вдову с двумя детьми-подростками. Она была потрясена до глубины души, когда я водила ее по магазинам, покупая мебель и все необходимое. Она привыкла к трудностям, не воспринимала, что я богата, и норовила отвести меня в магазины подержанных товаров. Через несколько дней, уладив все дела, мы стояли на платформе, ожидая поезда, который отвезет нас в Цюрих. Судя по расписанию, мы пришли на полчаса раньше. Ожидание на платформе, где я в последний раз видела Лорина, было для меня словно нож в сердце. Теперь у меня почти не осталось надежды его найти. Мои глаза наполнились слезами, и я была рада плохому освещению под арочным стальным пролетом крыши. Пока я вспоминала, на платформу прибежали мальчик и девочка, размахивая руками, чтобы привлечь наше внимание. – Это дети Вегелин, – сообщила Граса. Я помахала в ответ, давая знать, что их вижу. Они сделали мне знак не уходить и потом вернулись с матерью. – Фрау Дюмаре! Фрау Вегелин тяжело дышала, покраснев от напряжения. – Что-нибудь случилось? – спросила я. – Нет, но я просто хочу еще раз спросить, – нервно закусила губу она. – Все это как в сказке. – Что? – Вам правда больше ничего не нужно? – посмотрела она на меня. – Просто, чтобы мы там жили с детьми, смотрели за домом и открывали всем незнакомцам, кто постучится? – Точно, – улыбаясь, ответила я. – Просто откройте дверь, выясните, кто это, и дайте мне знать. – Я не понимаю. Вы дали нам жилье. Ее глаза наполнились слезами. – И не надо понимать, – ответила я. У меня не было желания рассказывать ей о моем отчаянии или основной причине. – Просто делайте, как прошу, пожалуйста.