В его глазах я отказалась от единственного ребенка. Он предложил мне возможность жить с Лорином, создал вторую семью, как обещал, а я так и осталась одна. У меня не было шансов завоевать его уважение или добрые чувства. – Зря я прилетела, – я встала. – Пойду, пожалуй. Он смотрел в пол, избегая моего взгляда. – Я просто в шоке. Вы хотя бы предупредили. Оставьте адрес гостиницы. Он бросил мне бумагу и ручку. – Потом поговорим. Он позвонил мне на следующий день, в пятницу, пригласил на обед и познакомил с семьей. – Это Роза, – пояснил он. – Беженка из Тироля, которую я приютил во время войны. Я подала руку всем, с кем он меня познакомил. – Это Агнешка, моя польская дочка, – показал он на невысокую темноволосую женщину лет двадцати пяти, – ее муж Самуил и дочка Рахиль, с которой вы познакомились вчера. Малышка улыбнулась, громко и ясно сказав в присутствии родителей: – Shabbat shalom[34]. – А это Армин, сын, он из Румынии. Долговязый парнишка лет двадцати встал и пожал мне руку. – И их мать, моя жена, Джудит, из Австрии. Он положил руку на плечо усталой женщины лет пятидесяти, приветствовавшей меня с очаровательным венским акцентом. Семья собралась за столом в пятницу вечером на обед. Джудит зажгла свечи, профессор прочитал молитвы, потом благословили и разлили вино. Он достал плетеный хлеб из корзинки. – Когда я сюда приехал, – сказал он, оглядывая стол, – то встретил много людей, потерявших семьи, много сирот. Я видел боль и страх одиноких детей. Он помолчал и неторопливо добавил: – И я собрал новую семью. Семья, как и хлеб, – главное в жизни. Мне хотелось что-нибудь сказать, как-то защититься, но начинать было не время и не место. Он благословил хлеб на иврите, потом оторвал семь кусков и посыпал их солью. Я не могла вспомнить, когда в последний раз обедала в семье. Профессор хотел показать мне, что такое семейная жизнь и чего я лишилась: шума, суеты, компании. – У вас замечательная семья, – заметила я у двери, после того как мы поели, выпили кофе и полакомились пахлавой. – Я об этом мечтал. – И я тоже, – возразила я, мне не терпелось оправдаться. – После помолвки я поехала за Лорином, но было уже поздно. Он схватил меня за руку. – Поздно? Он умер? – Нет, он меня забыл. Он считал матерью Иду Шуртер. – Ох… Он вздохнул, и лицо его смягчилось. – Не могла же я снова оторвать его от матери. Я не настолько эгоистична, – заметила я, стараясь не злиться. Он ослабил руку. – Ах, – выдохнул он. – Вы понимаете? Он кивнул и отпустил меня. Я вышла на лестницу. Он вышел следом и молча стал спускаться. Я шла за ним, стуча каблучками. Ему нужно было отказаться от двадцати лет осуждения и презрения, тех лет, что он считал меня неисправимой эгоисткой, и вспомнить, как дружно мы жили. Он подождал меня внизу, открыл дверь на улицу, и я остановилась у выхода. – Когда вы улетаете? – мягко спросил он. – В воскресенье, – ответила я. – Я сделала все, что хотела. – Нам есть еще о чем поговорить. Можно мне прийти к вам в гостиницу завтра? Разнообразия пирожных, поданных нам на террасе восстановленного отеля «Царь Давид», хватило бы на всю его семью, но профессор к ним не притронулся. Он откинулся на стуле и, пока я наливала молоко в кофе, смотрел на старый город, блестевший золотом на послеполуденном солнце. – Роза, мне нужно знать, почему вы приехали? Я на мгновение застыла, соображая. Почему я приехала? – Когда муж умер, – сказала я, – весь мир для меня рухнул. Два года назад я вернулась в Европу погостить. Мне захотелось покончить с вечным бегством. Я поставила чашку и разгладила на коленях платье. – Я вернулась в Санкт-Галлен, хотела увидеть Лорина, просто узнать, что у него все хорошо, но Шуртеры уехали. Оттмар умер, Ида вышла замуж и переехала в Германию. Я не знала, что делать. Потом прикинула, если я куплю дом Шуртеров, кто-нибудь, возможно, придет их искать или они сами объявятся. – Вы купили дом? Я пожала плечами. – Я убежала, чтобы сколотить состояние, воспитывать Лорина и всем его обеспечивать. Половина плана сработала. Он долго на меня смотрел. – Вы всегда хотели вернуться? Я встретилась с ним взглядом, пытаясь передать правду, всю боль тех лет, безутешное горе о потерянном сыне. – Всегда. – Туда должен был поехать мой кузен. Вы поэтому оказались здесь? – Да. Когда он объявился, экономка сразу же позвонила мне, мы с ним поговорили во вторник. – Два дня назад? Я кивнула. Ниже, под террасой, проходила пыльная аллея, окаймленная высокими темными кедрами. Я положила руку на горячий каменный парапет. Близился вечер, но жара не спадала. Настроение изменилось. – Вы усыновили Армина и удочерили Агнешку? – спросила я, так же заинтригованная его жизнью, как и он моей. – Да, Роза, мне хотелось иметь семью, я считал Лорина сыном. Я отвела глаза. – Нет, он был вам внуком, а я дочерью. Именно так должно было быть. Профессор взял кофе. Он пил, останавливаясь и снова отхлебывая глоток за глотком, смотрел на город, пока не допил до конца. – Может быть. Он отставил чашку и откинулся на белом железном стуле. – Не знаю. Мы были как семья. Все это так сложно, – он помолчал. – Что вы будете делать теперь? – спросил он, и я восприняла его вопрос как оливковую ветвь. – Ждать, – вздохнула я. – Что еще остается? Я даже не знаю новой фамилии Иды. Найти ее невозможно. Он откусил кусочек пирожного и уставился на золотистые холмы. – А Томас?