Я шла за процессией по кладбищу к могиле и нашла местечко позади толпы, откуда наблюдала, как Иду опустили в землю. Привстав на цыпочки, я разглядывала напряженное и опечаленное лицо сына. В какой-то момент он посмотрел в мою сторону, словно почувствовал взгляд, и я потупила глаза, рассматривая приглашение. Под фотографией Иды стояли даты рождения и смерти. Фотография была та самая, которую я видела у них в квартире, со свадебного портрета с Томасом. После прощания у могилы вся семья вернулась к тропе рядом с часовней. Они выстроились рядком, а гости по очереди выражали соболезнования. Я прошла между мраморными ангелами, словно крылатые часовые, стоявшими над умершими, потом вернулась к дереву рядом с могилой Иды. Копачи уже набрасывали сверху землю. Семья пожимала руки и целовала друзей. В какой-то момент Томас с мертвенно-бледным лицом и красными глазами обернулся и увидел меня. Я как-то по-дурацки помахала рукой, и он кивнул и отвернулся к соседу. Подождав, пока копачи закончат работу и уйдут, я возложила на свежий холмик букет белых лилий. Семья Томаса и их знакомые уже ушли. С тех пор прошло два года, ma chère. Тебе исполнилось шестнадцать, как ни говори, еще ребенок. Сейчас ты, по крайней мере, считаешься взрослой по закону, и я чувствую – пора тебе все узнать. Почему именно сегодня? Минуточку… достанешь увлажнитель? Да, тот самый. Я говорила, что расскажу тебе, только когда наметится примирение. Слушай, ma chère, ты когда-нибудь видела, чтобы я так нервничала? Помнишь, сегодня после полудня зазвонил телефон и ты ответила? При одной мысли об этом у меня замирает сердце. Ты пожала плечами и со скучающим видом передала мне трубку. До этого день был нормальный, как любой другой. Ты ушла, прежде чем я успела ответить, наверное, когда я произнесла: – Алло? А на том конце – только долгое молчание. – Алло? – повторила я. Я собралась было повесить трубку, когда раздался четкий голос: – Роза Митчел? – Да, – рассеянно ответила я. – Я прочитал ваше письмо. Человек говорил по-немецки с саксонским акцентом. – Мое письмо? У меня бешено заколотилось сердце. Он говорил мне «вы», как обращаются к незнакомым людям. Но я с самого начала догадалась, кто звонит. – Лорин? – Да. Он замешкался, и я слышала его дыхание. Потом продолжил: – Я прочитал его после маминых похорон. Отец сказал, что вы проделали весь этот путь из Нью-Йорка, но не стали показываться нам на глаза. Верно? Я прикусила губу, стараясь не заплакать. – Да, прилетала. Я обязана Иде… – и, помолчав, поправилась: – Твоей матери… всем. Наступила долгая тишина. – С тех пор, как я о вас узнал, она всегда повторяла, что у меня две матери и мне так повезло. – Тебе, наверное, ее не хватает. – Очень. И опять повисла тишина. Наверное, он слышал, как у меня колотится сердце и по трубке пульсирует кровь. – Теперь ее нет, я хочу с вами увидеться. – Да? Ну, конечно, я сегодня возьму билет на самолет. – Не надо, – засмеялся он, – я в Нью-Йорке. Меня накрыло волной паники. – Здесь? И давно? – С месяц. – С месяц? – повторила я. Я остолбенела от изумления. Меня преследовала только одна мысль: он здесь, здесь. – Вы прямо звезда. Во всех газетах и журналах. – Такова работа. Нужно держать марку. Очень помогает продажам. Ох, мне стало дурно, как только я это сказала, вспомнилось, что тогда, в Берлине, рассказал о его взглядах Томас. – После смерти мамы, прочитав ваше письмо, я стал искать работу. До объединения Германии я работал в Министерстве иностранных дел, и они сделали из двух учреждений одно. – Так ты приехал работать? – Нет, через работу я сюда попал, – многозначительно подчеркнул он. Ma chère, ты не представляешь, насколько нелепым и тяжелым оказался разговор. Каждое слово давалось с трудом. Я вдруг подумала о Томасе. «Придерживайся фактов», – сказала я себе. – Сколько ты здесь пробудешь? – От трех до пяти лет. – А что за работа? – Постоянный представитель при ООН. – Ты посол? – Почти, – ответил он, и я узнала терпеливую интонацию Томаса. – Ты читал мое письмо? – подтвердила я. – Я написала его давным-давно, но ничего не изменилось. Разве что сестре твоей уже восемнадцать. – Нет, теперь я все понимаю. В молодости я сначала злился, потом гордыня одолела, но не хотелось обидеть маму. – Понимаю, – ответила я, стараясь не заплакать. – Но теперь я хочу с тобой познакомиться. – Он понизил голос после оброненного сердечного «ты» и добавил: – Мама. Теперь ты видишь, ma chère, встреча необычная. Я не могу надеть деловой костюм или вечернее платье. Мы с твоим братом встречаемся впервые за сорок три года. Хочется выглядеть и хорошо, и естественно: пусть увидит меня без маски. Взгляни на нас: для своего возраста я еще неплохо сохранилась, а ты красавица, такой я была, когда родила Лорина. Я тогда была моложе тебя, ma chère, представляешь? У тебя мои голубые глаза и светлые волосы – понятно, что мои сейчас крашеные, – и чистая светлая кожа, которую мы унаследовали от моей матери. Ты так молода. И я была ненамного старше в последний раз, когда он меня видел, хотя этого и не помнит. Когда ты была крохой и сосала грудь, я часто плакала, вспоминая Лорина. Он иногда прекращал есть и смотрел мне в глаза, гладя ручонкой мое лицо, словно отодвигал штору, отделявшую меня от остального мира. Сегодня я снова ощущаю себя открытой и оголенной как никогда. Мне не хочется ничего утаивать. На этот раз пойду без камуфляжа, без брони – без макияжа, без лжи. Надену что-нибудь простенькое – синий костюм и кремовую блузку. Мы будем вдвоем – я и он. От автора Мысль об этом романе зародилась много лет назад, вернее, была почти продиктована, когда зимой 1995/96-го по дороге на работу в Кембридже мне послышался невероятный игривый голос Розы. И вот в общий котел пошли обрывки и воспоминания истории семьи и дух Розы. Результат после того довольно непристойного начала появился не скоро. Семейные истории добавлялись или переписывались в повествовании, как и возникший голос Розы, показывая, насколько радостным бывает творческий процесс. Мои дочери приходят в отчаяние от моей одежды – если я отважусь сесть в машину в сабо, они сразу кричат: «Ты что?» Это выдумка. В романе только одна автобиографическая сцена, но какая – никто не догадается. Вот уже много лет меня вдохновляют и всячески помогают мне Кристина Данхил, Джулия Пикард, Говард Лестер, Дон Кларк и Фарах Ахмед. Луиза Даути, Эндрю Тейлор и Эрика Мэтлоу убедили меня сократить наречия и сохранить синонимы, пока я полностью не утвердилась в слове. Еще в Гарварде, когда мы встречались в кафе на Массачусетс-авеню, главную героиню Розу приветствовали Джим, чей джойсовский стиль я никогда не забуду, и Рафаэль Карти. Доктор Катрин Мейерс Эмери объяснила разницу между омылением и жировоскованием. Сара Коэн и Коллин Холл развлекали меня в Ливерпуле. Доктор Ричард Лоренц и Рафаэль Джовин консультировали по Южному Тиролю и немецким источникам. Преподобный Тарзан Леау де Соуза, который разыскал меня в фавеле, спрашивая, не видел ли кто блондинку, напомнил мне о бразильских красотах. Мои родные – первые читатели и критики. Индия Гурмейл Кауфман, Ник Кауфман, Пол Брукс, Филиппа Кауфман, Ричард Вульф, Рут Кауфман и моя подруга Анна Фэрбанк читали и комментировали разные версии предполагаемых, но еще не окончательных вариантов. Надо сказать, книга вынашивалась очень долго, но окончательный вариант обязан рождением отличному «акушеру» в лице замечательного редактора и соратника Торна Райана, взыскательному, дотошному вниманию к мелочам Шароны Селби и терпению агента Бру Доэрти, который никогда во мне не разочаровывался.