Хохот существа делался всё пространнее и пространнее. Казалось, хохотала Луна или сама Вселенная. Ничто не могло его остановить. Климентьев внезапно оборвал смех. – Пойдёмте со мной, – миролюбиво предложил он. – А этот, – он указал на могилу, – пусть. Вглубь пошёл, но не в вашу сторону. Не мешайте ему. Друзья (Филимонов и Еремеев) поплелись с кладбища. Прихватили и книгу. Впереди шёл Климентьев. Тенями выскользнули из ворот. В стороне, на отшибе, стояло другое существо, по виду женщина. Она просила милостыню – но у кого? – кругом была пустота и ночь. Словно чего-то ждала. – Лизанька, – улыбнулся Климентьев. – Из моих. И он помахал ей ручкой. – Чудные вы, смертные, – верещал по пути Климентьев, словно стал бабою. – Даже самые умные из вас – такими порой бывают глупцами, – сплетничал он. – Недотёпы… Филимонов угрюмой тенью молчал, подавленный, а Серёжа бесконечно улыбался. Синие глаза его совсем уплыли. – Вот и хвартера! – вдруг прокричал Климентьев серьёзно. И распахнул калитку в маленький дом. Вокруг был одинокий посёлок – безразличный в своей пустоте. «Затянул он нас», – подумал Сергей. – Проголодались вы у меня, проголодались, – шутил Климентьев в комнате, сбросив пальто и бегая чуть не по стенам. А потом вдруг – как бы с потолка – сказал: – А ведь вот вы не боитесь меня, Серёжа. Знаете – вы защищены… И тут же оказался рядом, за столом, с бутылкой водки в руках. Керосиновая лампа освещала влажно-мрачную тёплую комнату с невидимым по углам. – Варя! – окликнул Климентьев через плечо. Никто не появлялся. В комнате зияла тишина. Картошка как бы дымилась на столе. Филимонов тупо уставился на сундук, крышка которого вроде шевелилась… – Верьте нам, – дружелюбно осклабился Климентьев. Филимонов как-то угодливо (особенно по отношению к себе) опрокинул стаканчик водяры в нутро, которое потеплело. Филимонов оживился. – Вот вы какие, – хихикнул он, глядя на Климентьева и расхрабрившись. – Не ожидал, не ожидал… – Вы, смертные, много чего не ожидаете, – поучительно согласился Климентьев, хрустнув огурцом. Серёжа смотрел на него, пламенея, и что-то шептал. «Не бес это, даже особый, а труп человека, покойник, ставший божеством», – почему-то подумал он. – А вот вас я не понимаю, – стукнув вдруг стаканом об угол стола, резко сказал Климентьев, обращаясь к Серёже. – Вы очень русский человек, как и ваш великий друг Андрей. И вы слишком многого хотите для этой маленькой Вселенной. А я устроился хорошо… благополучно! – Кто ты?!! – закричал Еремеев. И опять, как в замкнутом круге, раздался нечеловеческий хохот. Водка была выпита, Филимонов снова упал, хохот продолжался, но в нём уже был выход – в какую-то Вселенную за окном. Сергей неожиданно стал что-то быстро говорить Климентьеву. Тот, хохоча, отвечал, и его хохот был более серьёзен, чем ответ. Вся комната наполнилась мраком и смехом. Хохотал даже воздух. – Ничего, ничего не спрашиваю! – отчаянно выкрикнул Сергей. И внезапно – или ноги сами пошли – их вынесло на улицу. Существо осталось внутри. Но потом дверь в этот маленький дом отворилась, и появился пляшущий Климентьев, а за ним тень – чья, непонятно. Лицо Климентьева было при этом каменно-холодным и даже надменным. Он прокричал друзьям (Филимонову и Еремееву) на прощанье: – Питонова забудьте, его сам Бог забыл! – Бежим отсюда, Витя, – проговорил Сергей. Нервы у него вдруг сдали. – Куда?! – истерически крикнул Филимонов. – В Москву. В пивную. Пивная оказалась не пивной, а живой ночной квартирой, где собирались московские любомудры. Была она особенная, с низким потолком, но вместительная, и скорее напоминала огромную единую, связанную коридорами келью, как в древних русских дворцах, но современную. Встретила Сергея и Виктора хозяйка – Ульяна Родимова – их возраста, с золотистыми волосами. Круглый стол, за который сели втроём, превратился в единство. – Не можешь ты, Серёня, не можешь, – говорила Ульяна, – глянь в небо: утонешь умом. И те миры такие же, всего не облетишь, даже с нашей душой. – Пусть, – ответил Серёжа. – Даже Андрей не может тебя остановить. Андрей Артемьев был лучший друг Сергея. Мало кто знал его во всей глубине, но, соприкасаясь с ним, многие видели в нём своего Учителя. Проповедовал и практиковал он древнее и традиционное учение (Веданту), возникшее ещё в Индии, но прошедшее через его огненный опыт и освещённое им чуть-чуть иначе в русском пламени. Учил он, согласно адвайта-веданте, что абсолютное, высшее начало – вечное и надмирное, его многие называют Богом, – «содержится» внутри нас, а всё остальное – страшный сон. Каждый человек может открыть в себе это высшее Я, или Бога, отождествить себя с Ним, уничтожив ложное отождествление себя со своим телом, психикой, индивидуальностью и умом, перестав быть, таким образом, «дрожащей тварью». И тогда человек станет тем, кто он есть в действительности: не Николаем Смирновым, например, не человеком даже, а вечной абсолютной реальностью, которая невыразима в терминах индивидуального бытия, времени, числа и пространства и которая существует, даже когда никаких миров и вселенных нет. Секрет (один из секретов) лежал в формуле «Я есть Я», в особой медитации и созерцании, в проникновении в Божественную Бездну внутри себя, и «технику» всего этого Андрей создал свою. Высшее Я – учил он каждого своего последователя – и есть твоё вечное, не подверженное смерти Я, все остальные твои «я» (маленькие «я») – его тени, даже антитени, которые неминуемо исчезнут. Их надо как бы «устранить» ещё при жизни путём истинного знания и реализации этого скрытого Я. Не нужно никуда стремиться и бежать в потустороннее, как на луну, – главное, вечное, бессмертное рядом и внутри тебя (оно и есть ты), но его нелегко открыть и «осуществить», «реализовать». Еремеев видел правоту всего этого, но чувствовал: душа его последнее время уходит в какую-то пропасть. Он всё больше и больше называл себя «метафизическим путешественником», загробным летуном. А некоторые знания у него уже были. – Надоела мне эта жизнь, – говорил он Ульянушке. – Она ведь просто насмешка какая-то. А высшее бессмертное Я от меня всё равно не уйдёт. Куда Оно денется, если Оно было, есть и будет. А я хочу в иную Бездну заглянуть. А если пропаду, так… – Серёженька, – встрепенулась Ульянушка, волосы её вдруг разметались, и сама она стала стремительной, – нас-то не покидай. Неужто Россия тебе не бесконечна?!. Она быстро включила что-то, и потекла невероятная, таинственная, запредельная народно-русская музыка, от которой можно было с ума сойти. – Ничто истинно ценное не будет потеряно, – ответил Сергей. – Да и вернусь я. Мир мне надоел, а не то, что выходит за границы мира. К тому же видения всё время… – Ой, как бы не пропал ты, Серёженька, не пропал. Гляди: какие мы уютные и вместе с тем бесконечные… – Всё останется, – повторил Сергей. – Ты сама: и хранишь меня, и зовёшь в беспредельное… Мы вместе… Всё вдруг соединилось и стало почти космическим в этой комнате. Это почувствовал и Витя, который молчал и плакал, слушая этот разговор… Сергей, уехав от Улиньки, попал в какой-то загробный запой. Собственно, запоя в буквальном смысле не было – он не брал в рот ни грамма водки, – но были внутренние видения, знаки, символы… Самое существенное и сокровенное происходило в момент между сном и явью, когда он просыпался утром. Он чувствовал: что-то будет, кто-то придёт. А внешняя жизнь шла своим путём, и он часто оказывался в центре, на пересечении многих странных историй, случавшихся вокруг. Вот одна из них, довольно забавная. Состоялось знакомство с черепом некой дамы – старой профессорши, любившей науку и отрицавшей бессмертие души. С её трупом действительно произошло что-то серебряное. Сразу после смерти обнаружилось завещание, по которому учёная отдавала свой скелет и «всё, что останется от моей личности» в пользу научных исследований. Одно учреждение почему-то воспользовалось этим, скелет попал в шкаф. Потом он много раз бродил по рукам студенток, пока его не сломал пьяный доцент, уснувший после буянства в шкафу. Остатки решили выбросить, но череп попал на дачу к приятелю Сергея Антону, который взял череп, приговаривая, что «её душе теперь будет хорошо». И череп учёной мирно отдыхал на даче у Антона, пока не приехал туда – тоже для отдыха – Сергей. – Череп убери, – вздохнул он. – Закопай и молись о ней в церкви, пусть найдётся хотя бы один шанс из тысячи облегчить её душу – молись… Закопай череп, но только не рядом с твоей собакой. Антон послушно закопал несчастный череп несчастной души. …А Сергей тем временем, передохнув, вернулся в Москву. Он тут же позабыл об Антоне, чувствуя: наконец, наконец что-то произойдёт. Своё собственное тело (и человеческое тело вообще) стало его раздражать. «Как это всё чуждо внутреннему “я”, – говорил он самому себе, – все эти ноги, руки, кишки, пальцы, волосы – надоело, надоело, и какие они все странные, чужие, даже фантастические, и это несмотря на то, что мы к этому так привыкли… Долой! Долой! Всё это ненужное! Долой!» Своё тело казалось ему телом отчуждённого чудовища. – Не с моей планеты эти мои руки, глаза и рот, – заключал он. Но он не ожидал того, что случилось. Это возникло внезапно, словно в нём открылись другие, нечеловеческие уже слух и зрение, или «шестое» чувство, и он просто увидел, что рядом с нашей реальностью проявилась другая, а он её «видит» и «слышит». Сначала это был просто странный намёк, довольно абстрактный, возникло какое-то поле, точнее, «облако» и в нём безликий космос в миниатюре (как на фотографии метагалактик), словно отражение иного мира, собранное в горсть. Он сразу на всякий случай проверил себя (он знал как): нет, это не галлюцинации, не проекция собственного подсознания, это – «оттуда». И с этим облаком, несмотря на всю его абстрактность, а может быть, именно благодаря ей, – в его душу и тело вошёл ужас, так что выступили капли пота, может быть, даже внутри. «Облако» исчезло, но потом стало опять появляться – на короткое время, иногда в самый неподходящий момент, когда он возвращался к себе домой, в одинокую комнату… Словно кто-то поселился у него и он уже стал сам у себя гостем. С бьющимся сердцем подходил теперь Сергей к своему дому. …Будет ли там чудовище? На письменном столе, на стуле или – с неба – прямо в окне… Его ужас стал понемногу подавляться внепостигаемой огромностью происходящего. Словно то был знак лёгкого привета из бездны… В центре «облака» всегда что-то чернело, точно желая выделиться из пустых орбит инобытия. Сергей всё-таки решил посоветоваться. Он признавал не столько учителей, сколько «советчиков». Конечно, лучше всего было бы найти Андрея – этот, невероятный, мог бы, наверное, всё распознать. Но Андрей, как назло, исчез из Москвы. Оставались другие. Он пришёл к ближайшему и лучшему ученику Андрея – Валентину Боровикову. Тот заключил: