– В конце концов, важна практика, – сказал он. – Только практика, то есть реализация Вечного внутри нас… И здесь важен наш конкретный русский метафизический путь – наш опыт высшего Я. В нас ведь это очень глубоко сидит… И чего ты сомневаешься? Неужели в Боге меньше бытия, чем в человеке?! Смотри не переосторожничай, знаю я эту твою высшую трусость… – Известны два пути, – резко ответила Люда. – Один – вверх: жертвуя низшим, разрушая его в себе, вплоть до Эго, ради высшего абсолютного Я. Второй – жить… жить… но жить не как все эти несчастные людишки на этой планетке, которые и рта не успевают открыть, как умирают, а тысячи, миллион лет, целую длительность здесь ли, где ещё, но непрерывно, не уступая, удерживая ценное в себе… Остановить и сохранить себя, не уходя в Неизвестное, не разрушаясь, не трансформируясь… если не считать, конечно, уже самых неизбежных мелочей… – Тихим таким демонизмом попахивает от этого вашего второго пути, Людочка, – ответствовал Пётр. – Вспомните: договор с дьяволом, вечное тело… – Но, во-первых, это не мой путь… – Ах, вот вы про что! – вмешалась опять Галюша, всплеснув руками. – Демонов и я не люблю, но, по мне, такая бы ещё долго, ой как долго в теле бы пожила. Уютство-то какое, прости господи… Раёк сладкий, раёк, да и только!.. На двор между тем вышел довольно странный пожилой мужичок Мефодий, чумной, востроносый и глазом своим внутри себя замутнённый. Про него ходили разнообразные полулегенды. Например, что живёт он не с женщинами, а с их тенями и во время любви ползёт вкось, в объятья их теней. Многие от этого истории приключались. Странноватый был мужик, одним словом. Мефодий мутно оглядел всех троих, сидевших на скамейке, и швырнул в Людину тень небольшую палку. А потом быстро сделал гимнастику, вниз головой. Всё это немного отвлекло друзей от чистой метафизики. Галюша вдруг вытащила, словно из-под земли, бидон ещё холодного квасу, а Люда принесла закуску и наливочку. На дворе было почему-то одиноко, а Мефодий отличался своим непьянством. Приютились. Чёрные птицы пронеслись над их головами, и зашумели в ответ деревья. – Не видим, не видим мы многого, – проверещала в ответ Галюша. Глава 7 Первый утробный глоточек прошёл за бытие – за вечное и неделимое. Галюша даже немного всплакнула. Пётр же, обернув свой лик к Люде, убеждал её: – Страх твой, Люда, очень простой источник имеет: атеизм в детстве. Всех нас в своё время накрыл этот ужас: такова уж современная цивилизация. Ведь впервые человек один на один со смертью оказался, без веры. А в детстве ой-ой как всё остро воспринимается, вот и залез некий животный ужас в душеньку, ещё бы; я один, кругом тьма, и я умру, и уйду в эту тьму навсегда. Да к тому же дух стал уже пробуждаться, у некоторых даже в очень юном возрасте, бывает, вот и получилось, что даже всё, что вечным полагать нужно, разум, дух, держится только в одной точке, в одном теле, и разрушится эта точка – тогда и всё погибнет, даже самое дорогое, Я, сознание. Вот откуда и вошло в нашу душу это судорожное цеплянье за жизнь, эта истерика. Ведь согласитесь, даже в девятнадцатом веке такого не было. О, конечно, потом, я имею в виду нас, всё восстановилось, пришло в нормальное состояние, вернулась вера в Бога и в абсолютность бытия, но ведь это потом, по мере самодвижения разума. А тот ужас, тот страх безумный вошёл с детства, в кровь, и в плоть, и в тёмные глубины души тоже, и пусть разум его вытеснил из сознания, где-то в наших глубинках, закоулках, он ещё живёт. Это уже я про вас лично говорю, дорогая моя Людочка… – Ах вот как, – рассмеялась Люда. – Но учти, Пётр, этот атеизм, или, точнее, страх, вероятно, не так прост, как кажется. Не исключено, он просто символ чего-то иного, страшного, чего нам не понять. Легко высмеять атеизм, но трудно уничтожить страх, тем более что он может быть намёком на совершенно другую, уже не «атеистическую», а метафизическую ситуацию… – Хватит, хватит, – вздохнула Галя. – Договорились. Все вы, может, не правы по-своему. Давайте-ка лучше хлебнём немного, чтоб каждая жилочка внутри задрожала. Пока живы. Прошёл хохоток. – А время и я не люблю, – умильно продолжала Галюша, вытирая платком сальные губки. – Когда выпьешь, время немного утихает, не так бежит. Я помню, Люда, тот наш разговор о времени… Ох! Мефодий опять приблизился к ним. Был он, замутнённый, молчалив, но на этот раз заговорил: – Может, на кладбище хотите прогуляться. Я люблю… – А что, тут рядышком кладбище? – осведомилась Люда. – А то нет. Этого добра везде хватает. И Мефодий опять подпрыгнул, сделав вокруг себя свою гимнастику. – На кладбище всегда хорошо прогуляться, – дружелюбно улыбнулась Галя. – Мы с моим мужиком часто гуляем по кладбищу. Так оно, поди, уж закрыто? – Я дыру в заборе знаю, – уважительно вставил Мефодий. – Что ж, прогуляться после пития неплохо. Только надо бы его угостить?! – И Пётр кивнул на Мефодия. – Не надо, – шепнула Галя. – Он вообще-то не пьёт, а если выпьет, то не такой дурной делается. Смиреет. А сейчас он как раз своеобычный. – Закаты здесь какие, закаты на этой окраине, – вздохнула Люда. – Всю душу вывернут. Как у вас в Боровске, Галя. – Я за палкой схожу, – буркнул Мефодий и побежал к дому. – Без палки он на кладбище никогда не ходит, горемычный, – вставила Галюша. – С кем он там воюет, не знаю. Тихо допилась сладкая наливочка, и с какой-то радостью Галя поцеловала свою Люду. Мефодий не заставил себя ждать: вприпрыжку с палкой в руке, и в то же время умственный, он прискакал к друзьям. Началась вечерняя прогулка. Мефодий вёл изворотливо, кривыми переулочками, то и дело приходилось пролезать в разные дыры в заборах. Пётр поддерживал более чем нежную Люду. Мефодий тем временем разговаривал с Галей на своём языке. – У домов нет теней, я знаю это, Галя, – причудливо-осторожно говорил он. – Как это так, Фодя? – Не те тени. Надо, чтобы тень была живая. – Это которая от человеков? – Угу. – И что ты, Фодя, говорят, всё с тенями знаешься! – вздохнула Галя, пролезая, толстенькая, сквозь дыру. – Нешто тебе людей не жалко, особенно баб? – Как не жалко – жалко! – Мефодий хотел даже сделать свою безразличную гимнастику. – Но тень, тень, она, Галя, особая стать. Вот кого хвалить надо. – И много ты их захвалил? – Людям что, Галя, люди – они и так счастливые. А тени?!. – И Мефодий, шумно вздохнув, погрозил кому-то не то пальцем, не то кулаком – в пространство. Быстро прошли последние проулки. Шёпот из-под углов сопровождал их. Дыра в этом кладбищенском заборе действительно была, приметная, но вела она не на могилы, а в бесконечную зелень, кусты и деревья, которая скрывала могилы от посторонних глаз. Как только друзья подошли к дыре, из неё выскользнули две девочки-подружки, лет тринадцати, как раз с соседнего с домом номер восемь двора. – Эх вы, сластёны! – шикнул на них Мефодий. – А что? – спросила Люда. – Да за земляникой сюда ходют, – объяснила Галя. – Кругом, за городом, не так далеко, полно земляники, и они сюда приладились: с могилок землянику рвать. Точно она поэтому слаще. – Ого! – вспомнила Люда. – Как зовут девочек-то? – Нина и Катя. – Я знаю больше эту странную девочку Иру, с нашего двора. – Как её не знать такую, – чуть вздрогнула Галя. – Хорошо! – вдруг закричал Мефодий. Друзья уже были на кладбище. Первые могилки на их пути расположились довольно хаотично, точно все перемешанные. Лишь цветы и надписи напоминали об уютстве. Но потом всё стало более нормальным… Любимым занятием Люды в ранней юности было бродить по кладбищу и читать надписи на могилках, представляя себе жизнь ушедших. Но с некоторых времён все эти надписи для неё звучали как насмешка, как игра, как знаменитый балаган иллюзий, называемый жизнью или смертью – всё равно. Но в душе оставалось всё-таки желание ущипнуть иллюзию за хвост. Поэтому она, не удержавшись, чуть-чуть, но добродушно пошутила над чистенькой могилкой, за что была сурово осуждена более традиционно настроенным Петром. – Хоть и хвост, а всё-таки уважение надо иметь, – поправил он её. – Какие там хвосты, – спохватилась Галюша. – Настоящие чудовища порой тут шляются. Вы не смотрите, что могилки такие прибранные. Знаем мы этот порядочек! Мефодий прыгнул куда-то в кусты и моментально вынырнул оттуда. В руках он радостно держал две палки. Но глаз его, отключённый и занырливый, был обращён внутрь. Прошла заблудившаяся группа пионеров с венком. Мефодий подошёл и прошептал что-то на ушко Гале. – Фодя гадалке показать нас хочет, неугомонный, – провозгласила Галя. – Где ж тут на могилках гадалка?! – Да Фодя говорит, одна гадалка здесь по ночам на могилы ходит и мёртвым гадает – не то по костям, не то по траве на могиле, про судьбу их, тихих… – Занятная старушка, должно быть, – вставил Пётр. И Мефодий закружил их по всему кладбищу, от дерева к бревну, от могилы наискосок к могиле вкривь, между кустами – к своей неведомой цели. «Могила без тени, Петрищева, сейчас, кажется», – бормотал он. Люда чуть-чуть ушиблась о пенёк и с нежностью подумала о боли – ведь всё равно это моё бытие, моё ощущение… Вдруг перед ними оказалась полянка с почти уже сровненными с землёй могилками, только кресты некоторые торчали из будто приглаженной земли. Но где-то в середине поляны, под деревом, была ещё живая могилка, и около неё на бугорке сидела старушка, но очень невзрачная, хотя и с улыбчивым ртом. – Анастасия Петровна! – прохрипел Мефодий. – Мы к вам! Друзья, дивясь по-особому, расселись вокруг старушки. – Как это вы мёртвым гадаете? – не удержалась Галюша. – Не мёртвым гадает она, а теням, – вздрогнул Мефодий, – но тем, которые из могилы выходят. Тем она и гадает, про их судьбу и про их странствие.