Дом семьи Мариотти утопал в зелени и купался в ярких лучах ласкового сицилийского солнца. Трейси не знала как он выглядел семьдесят лет назад, но сейчас это было очаровательное двухэтажное палаццо из мелкого, местами потертого кирпича, что придавало ему еще большей солидности — проверка временем. Полукруглые своды окон, резные парапеты узких балконов, выбеленные или же стертые за годы подъездные дорожки — все дышало дружелюбием и ленивым спокойствием. Газон возле дома немного пожух от жары, а вот апельсиновые деревья были ухоженными: с блестящими глянцевыми листьями и тонкими, но крепкими стволами. Плодов на них видно не было, но запах стоял непередаваемый, словно в воздухе разлили легкий цитрусовый эфир. — Пойдем? — позвал Марко, достав из багажника чемоданы. Трейси стояла притихшая и взволнованная, похожая на заблудившегося котенка, которого так и хочется взять на руки и показать, что мир вокруг не страшный, если ты в надежных руках. Он улыбнулся и надел очки: что-что, а взять Трейси он не сможет следующие два дня. — Маrсо! — закричала женщина на итальянском, заставляя Трейси встрепенуться от неожиданности, а его — бросить чемоданы и пойти в сторону от парадного входа. Из низкой деревянной двери, которую Трейси даже не заметила, рассматривая дом, появилась полная невысокая женщина. Они с Марко обнимались и смеялись — Трейси не понимала ни слова, но было очевидно, что он здесь гость желанный и дорогой. — Тетя, познакомься, — перешел на английский Марко, ведя ее под руку. — Трейси Полански — мой адвокат. Трейси — Селия Динаре. — В Америке что, не осталось мужчин-законников? — Селия всплеснула руками и порывисто обняла Трейси, расцеловав в обе щеки: раз она прибыла с Марко — значит, на эти дни станет для всех членом семьи. — Женщина должна оставаться женщиной. — Сеньора Динаре… — Называй меня Селия, — отмахнулась от условностей тетка Марко. — Пойдемте в дом, отдохнете с дороги, потом праздничный ужин. — Она покосилась на чемоданы, которые подхватил племянник и воскликнула: — Оставь, Энцо ими займется. — Зачем гонять ребенка, — ответил он. — Ребенка? — натурально удивилась Селия. — Да он вымахал с тебя ростом и такой же шельмец. Она повела их в дом через внутренний дворик, обнесенный арочными галереями, а возле небольшого бассейна грелись на солнышке глиняные горшки с цветами. Странно, что по пути они никого не встретили, хотя, по словам Селии, здесь собралась родня со всей округи, а кто-то (Трейси пока не запомнила имен) даже прилетел из Неаполя. Они недолго петляли по анфиладам общих комнат, затем поднялись наверх, и через пару минут перед Трейси распахнули двустворчатые коричневые двери. — Mio cara*, сейчас провожу Марко и принесу тебе лимонад и перекусить, потом поспи немного. Трейси только кивнула, озадаченно улыбнувшись, а дверь уже закрылась, отрезав ее от остального дома и громкой итальянской речи, на которую то и дело переходила Селия. Она осмотрелась: светлая просторная спальня с коричневым, натертым до блеска полом и цветастым тонким ковриком у кровати. Трейси откинула покрывало и погладила белоснежные простыни, накрахмаленные и хрустящие. Кровать была массивной, с деревянным высоким изголовьем и тяжелым внушительным изножьем. Тюлевые занавески развивались от ласкавшего их ветра — Трейси шагнула на балкон и радостно улыбнулась: окна ее комнаты выходили в сад, пестрый и душистый. Сейчас она быстро примет душ, перекусит и действительно поспит, а после будет праздник, и она повеселится. Поначалу она боялась поездки на Сицилию, но Марко не зря ее успокаивал и убеждал не волноваться: его слову здесь верили, а он сказал, что поездка деловая, а Трейси адвокат и, кстати, не соврал. Все именно так, и вряд ли у него кто-нибудь спросит, не любовники ли они случайно. К пяти часам отдохнувшая и спокойная Трейси добавляла последние штрихи к сегодняшнему образу. Она не стала накладывать макияж, только накрасила ресницы и положила немного прозрачного блеска на губы, волосы свободно рассыпались по плечам едва касаясь ключиц. А вот с нарядом пришлось повозиться: ей не хотелось выглядеть слишком строго, надев блузку и юбку, но и кокетливое коктейльное платье тоже не подходило. Трейси понимала, что знакомится не с родителями жениха, — он вообще-то женат, — но отчего-то нервничала не меньше. Выбор пал на белое платье ниже колена с двухслойной широкой юбкой и узким лифом, подчёркивающим талию и грудь, но не выпячивавшем. Рукава три четверти, никакого декольте, но легкость и нежность ему придавала прозрачные полоски, опоясывавшие юбку через равные промежутки. Трейси осталась довольна, а когда постучали в дверь — открыла, приветливо улыбаясь Селии, хотя в душе сожалела, что в столовую ее проводит не Марко. Дом, встретивший гостей пару часов назад мирной дремой, словно очнулся от колдовского сна. Отовсюду доносились голоса, слышалась драчливая детская возня, шаги и преувеличенно громкое причитание. Палаццо наполнился запахами, дышал прохладой и жил полной жизнью. Селия по пути в столовую пыталась рассказать, кто соберется за столом, но ни запомнить имен, ни родственных связей этих людей с Марко Трейси не удалось. Единственное, что она усвоила ясно и о чем ее предупреждал Марко еще по дороге на Сицилию — на английском из присутствующих говорят единицы. Даже Селия, которая родилась в Нью-Йорке, говорила не только с акцентом, но и сильно перемежёвывая английскую речь с итальянской, что уж говорить об остальных! Трейси восхищенно рассматривала внутреннее убранство дома, скользя взглядом по арочным проемам, высоким потолкам, выложенным цветастыми фресками, мягким низким диванам с плетеным декором и яркими подушками. Палаццо утопал в зелени не только снаружи, но и внутри: сосуды с живыми цветами и глиняные горшки с карликовыми деревьями и небольшими пальмами, листья которых казались полированными и сияли зеленым глянцем. Трейси видела разные особняки, шикарные настолько, что захватывало дух, но здесь в принципе было по-другому: не хуже и не лучше — просто иначе. И люди казались совершенно другими, даже Марко. Он стал свободней, добрее, мягче. В Америке он постоянно с чем-то сражался, в Италии он был дома, и это чувствовалось. Агрессия, жажда насилия, которая пульсировала голубой жилкой у него на шее и разносилась красным потоком по венам, стала будто бы меньше, а взгляд, в котором читались превосходство и извечный вызов, светился спокойствием и довольством. Они только вошли в просторную столовую, а Селию чуть не сбил с ног черноволосый мальчик лет пяти. — Микеле, stai attento! ** — воскликнула она и, удержав пухлую детскую ручку, посмотрела на Трейси. — Это Майкл — сын моей младшей дочери Констанции. Трейси в ответ улыбнулась и, не сдержавшись, потрепала его по курчавой голове, затем перевела взгляд на собравшихся. Вечер еще не наступил — во дворе все так же светило солнце, — но кованые светильники мягким сиянием отражались в глазах людей. Они смотрели с любопытством и интересом, переговаривались, громко делясь новостями. Трейси почувствовала неловкость — она единственная была здесь чужой, — но это длилось недолго. Ее подхватил бурный поток из знакомств, вопросов и комплиментов. Она познакомилась с Солом Динаре — мужем Селии — и двумя их дочерями — Фабией и Констанцией, — которые приехали с мужьями и детьми. Также у четы Динаре был сын — Энцо. Он младший в семье — всего двадцать лет. Энцо учился в Неаполе и приехал в отчий дом на каникулы. Но с первого взгляда Трейси поразила Роза Мариотти — бабушка Марко. Ей был девяносто один год. Она казалась маленькой, словно высохшей за годы, с седыми вьющимися волосами и живыми, до сих пор яркими, черными, как спелые маслины, глазами. Она сидела в инвалидном кресле, что ничуть не мешало ей быть хозяйкой в доме: к ней прислушивались и советовались, в ней чувствовалась энергия и сила духа — ни возраст, ни состояние здоровья этого не изменили. Трейси усадили за большой круглый стол, застланный узорчатой скатертью, она оказалась аккурат напротив синьоры Розы и Марко, который улыбался тепло и искренне, но без какого-либо подтекста. Разговор не прекращался ни на мгновение, даже несмотря на обилие и потрясающий вкус угощений. Свежая чиабатта и подсушенная в печи брускетта, взбрызнутая оливковым маслом и посыпанная чесночной пудрой; кростини с соусом песто и хрустящая пита с кунжутом и ароматным маслом; мягкие сыры и острые колбасы; запеченные мидии и нежнейшая, нарезанная тонкими ломтиками, рыба. Фаршированные грибы, огромные креветки, свежие овощи — стол был уставлен всевозможными закусками, а ведь еще даже не подавали основные блюда. Трейси уже чувствовала себя сытой, а Селия с дочерями принесли огромное блюдо с пастой лингуини и морепродуктами в сливочном соусе, каннеллони, начиненные окунем и брынзой, и телятину с лимоном и каперсами. Рядом с Трейси сидел Энцо, который вполне сносно объяснялся на английском, и мечтал уехать в Штаты, под крыло своего кузена. Он-то и объяснял ей замысловатые названия блюд и хитро посмеивался над ее заявлениями, что она больше не сможет проглотить ни кусочка, ведь их ожидал десерт. Вопреки боязни быть непонятой и остаться за бортом общей беседы, Трейси органично влилась в компанию. Она ведь гостья, и всё внимание было сосредоточено на ней: если она чего-то не понимала, ей переводили. Мужья дочерей Селии и Сола не говорили по-английски совсем, а сами женщины только расхожими фразами. Зато синьора Роза изъяснялась практически без акцента — в Нью-Йорке она прожила полжизни. — Трейси, надеюсь вам понравилась наша стряпня? — добродушно поинтересовалась Селия. — Это потрясающе: я никогда не ела так вкусно и так много! — Трейси была совершенно искренна, чем вызвала всеобщий смех. — А вы сами нравится готовить? — спросила Конни, тщательно подбирая слова. — Признаться, не очень, — ответила Трейси, поощряя улыбкой ее старание задать вопрос верно. Ей понравилась Констанция, отчего-то сильно напоминавшая Шэрен. Не внешне: маленький рост, темные волосы, смуглая кожа — ничего общего с лучшей подругой, похожей на золотистое солнце. Но в Конни чувствовалась та же нежность и доброта — это располагало и покоряло. — Не умеешь? — удивилась Фабиа. Старшая дочь Селии пошла в отца: высокая, статная, фигуристая. В ней ощущался стержень и характер. — Не то, чтобы не умею, — начала Трейси, когда синьора Роза прервала ее: — А мужчина? И для него не готовишь? — Я много работаю, поэтому… — Она смущенно пожала плечами. — Будь он итальянцем, ни за что не потерпел бы подобного, — шутливо пожурила Селия, а синьора Роза воскликнула: — Она слишком худая, чтобы понравиться итальянцу! Правда, Энцо? — Мама! — неодобрительно вскрикнула Селия. — Конечно, ба, — отозвался Энцо и, лукаво улыбнувшись, воскликнул: — Вella donna! *** — Он восторженно поцеловал пальцы, открыто заявляя, что гостья — настоящая красавица. Трейси звонко рассмеялась. Энцо Динаре казался ей настоящим итальянским Казановой, точнее, он мог вырасти именно таким. Высокий, пока достаточно худенький, но очень привлекательный: карие глаза в окружении длинных черных ресниц, чувственные губы, изогнутые на подобии лука, высокие скулы. Энцо был красноречив и обаятелен и явно уже сейчас пользовался успехом у противоположного пола. Трейси ничуть не обидело замечание синьоры Розы, хотя в более чопорной компании его назвали бы беспардонным. Наоборот, Трейси чувствовала, что это дружеское подтрунивание — знак расположения: ее приняли, поэтому держались абсолютно свободно. Она бросила взгляд на Марко: он улыбался одними уголками губ и выглядел довольным. За столом он держался так непринужденно и уверенно, что она сама поверила, что они только партнеры. — Марко, а твоя жена научилась готовить? — тем временем прокряхтела синьора Роза, поворачиваясь к внуку. — Помню в ваш первый приезд она не знала, как печь разжечь. — Анжела прекрасно готовит, мать ее всему научила. — Марко встал на защиту жены, и Трейси понравилось это. Она верила, что если мужчина оскорбляет одну женщину, завтра он то же самое скажет о тебе. Марко никогда не говорил об Анжеле плохо. Но здесь была и другая правда: он оскорблял ее не словом, а делом. Каждую ночь, обнимая Трейси, шепча ей нежные слова, он унижал жену. Синьора Роза отмахнулась от его слов, явно сомневаясь в талантах его жены, и спросила: — А вы знакомы с Анжелой? — Да, конечно, я знаю миссис Мариотти. — Всё, последнее сомнение растаяло — вряд ли любовница была бы знакома с женой. Следующие пару часов беседа протекала по-семейному непринужденно и очень весело: Трейси казалось, что чем больше члены семьи Мариотти ели, тем больше и громче они разговаривали! Она сама больше не могла проглотить и крошки, поэтому к десерту даже не притронулась, а вот густым сладким вином откровенно наслаждалась. Трейси больше не требовался переводчик: все, кто мог хоть пару слов сказать на английском, так и делали, чем веселили синьору Розу, которая между взрывами смеха откровенно призналась, что давно так хорошо не проводила время и нарочито грозно сетовала Марко на его редкие визиты. Итальянская речь плавно перетекала в английскую и наоборот — всё это было так живо, красноречиво и сопровождалось красочными жестами, что Трейси не составляло труда не терять сути разговора. Она откинулась на спинку удобного стула, подставляя лицо теплому вечернему ветру: окна были распахнуты, а легкий тюль то и дело взлетал, напоминая о длинном итальянском лете, благодаря которому комнату наполняли запахи оливы и лимонных деревьев. Трейси вообще казалось, что в самом палаццо был такой же сад как и во дворе: зелень, цветы и деревья были важным элементом декора буквально в каждой комнате, а неровная облицовка сводов, штукатурка под старый стертый камень и массивные арки создавали впечатление, что они затерялись во времени и попали в средневековый замок, только мебель была современной. Как ей объяснила Селия: это маленький кусочек старой Сицилии, которую помнила синьора Роза. За окном давно стемнело, и ночная прохлада наконец сменила духоту итальянского дня, нежно лаская кожу и озорно перебирая блестящие листья в мангровых зарослях, покрывавших высокие горы. Ночь скрывала это от людских глаз, но радовала стройным шелестом слух. Хозяйкой дома было принято решение продолжить ужин на воздухе: в саду быстро накрыли стол — хлеб, сыр, салями и вино. Разговор завязался о былом: синьора Роза вспоминала мужа, ругала Америку, отнявшую его у нее, и грустила о единственном сыне, который погряз в делах и стал не частым гостем в родном доме. Трейси было интересно послушать об Антонио Мариотти. Она никогда не спрашивала Марко о родителях, только знала, что живут они в Лас-Вегасе и занимаются игорным бизнесом. Большего он не говорил, а она не спрашивала, а вот сейчас с интересом узнала о его матери — уроженке Кливленда, — с которой Антонио учился вместе в Пенсильванском университете. О сложных временах для их семьи после ареста деда Марко; о том, как Антонио Мариотти не просто реабилитировал их имя, но и стал успешным и богатым бизнесменом. Потом разговор плавно перетек на самого Марко, и Трейси подумала, что пора уходить: вино ударило в голову, разносясь жгучей хмельной сладостью по всему телу, а он был так близко — сидел в соседнем плетеном кресле, если перекинуть ногу на другую сторону, то можно коснуться носком туфли его колена. — О нет, — Трейси жестом показала Родриго — мужу Фабии, — который собрался вновь наполнить ее бокал рубиновым вином, что пить больше не будет. — Я, наверное, пойду в свою комнату. Я немного устала. — Конни, проводи девочку, — мягко произнесла синьора Роза. Констанция улыбнулась и сразу поднялась. — Не нужно беспокоиться, я помню дорогу, — заверила Трейси, но Сол Динаре велел дочери сесть и смеясь, что-то быстро сказал на итальянском. — Идите, — махнула рукой Селия. — Andiamo, Marco****, — Сол выразительно начал поторапливать его, и Марко неохотно подчинился. А Трейси вообще перестала что-то понимать. — Трейси, мой муж хочет угостить Марко своим домашним ликером. Они проводят тебя, — пояснила Селия. Пока они шли через сад по шершавой каменной дорожке, Марко коротко переводил увещевания своего дяди. Тот говорил про свои виноградники и фантастическое вино, которое Трейси уже попробовала, а вот Лимончелло — лимонный ликёр, — который он начал производить не так давно, напиток совершенно особенный, и она просто обязана составить им с Марко компанию. Трейси ни слова не понимала из быстрой речи Сола, но его энтузиазм был так заразителен, что ей ничего не оставалось как согласиться. Вход в винный погреб был из кухни: они спустились по узкой деревянной лестнице и оказались в прохладном небольшом помещении, где находился какой-то садовый инвентарь и прочая хозяйственная утварь. Сол поманил их дальше, щелкнул выключателем, озаряя просторную комнату, наполненную пузатыми бочонками и стеллажами, желтым светом. Трейси не успела оглядеться, как послышался щелчок, и мир померк. — Пробки выбило, — после короткого, но сочного диалога, сердито констатировал Марко. Видимо, он тоже больше не хотел угощаться алкоголем. Трейси единственная была с телефоном, поэтому включила фонарик и спросила: — Где щиток? Я включу. Она не успела и шага сделать. — No-no, signorina. Io stesso! ***** — Сол аккуратно взял у нее телефон и пошел наверх. Как только круг света, который как сияющий ореол окружал его крепкую массивную фигуру исчез, Марко, стоявший чуть позади, обхватил Трейси за талию и крепко прижал к себе. — La mia bella******. — Он скользнул губами по ее виску, Трейси повернула голову на бок и поймала его губы. Поцелуй был коротким — всего пара мгновений, — но жгучим до боли. — Не запирай дверь, я приду, — Марко обжег ее щеку горячим дыханием. — Нельзя, — шепнула Трейси, он еще сильнее обнял ее, выбивая воздух из легких, затем резко отпустил, заставляя пошатнуться от потери опоры. Через секунду мир снова обрел краски, а Сол, громко причитая, спускался по лестнице. Он рассказывал что-то, затем откупорил высокую пузатую бутылку с жёлтой жидкостью и наполнил ею три бокала, висевших тут же, на подвесном поручне. Трейси не чувствовала вкуса, но восторгалась как можно более искренне. Она понимала, что принимать Марко — ужасно безрассудный поступок, но тело настолько истомилось без него и засыпать в его объятиях так приятно, что все обещания вести себя осмотрительно были забыты. Для Трейси даже во тьме сияло свое солнце. Mio cara* - моя дорогая. Stai attento** - осторожней. Вella donna*** - красивая женщина. Andiamo, Marco**** - давай, Марко. No-no, signorina. Io stesso!***** - нет-нет, мисс. Я сам. La mia bella****** - моя красавица. Что для одного счастье, для другого боль