На мой крик разворачивается невысокий крепыш с мощной шеей и покатыми плечами борца; в петлицах его я различаю два кубаря. Видимо, командир батареи. Смерив меня взглядом, артиллерист отвечает довольно жестко и шибко неприветливо: – Лейтенант Комаров! Кто спрашивает?! – Лейтенант войск НКВД Самсонов! Товарищ лейтенант, необходимо поразить цели, какие – я укажу! Комаров, еще раз окинув меня взглядом с явным недоверием и раздражением, легко читающимися в глазах, банально послал: – Товарищ лейтенант войск НКВД, в бою я подчиняюсь командам своего непосредственного начальника, а не командирам смежных подразделений. И для борьбы с бронетехникой противника предназначены прежде всего противотанковые орудия. Прошу покинуть расположение батареи. Осколочный! – Это он уже расчету. Выругавшись сквозь сцепленные зубы, я спрыгиваю в капонир артиллеристов и, схватив крепыша за плечо, рывком разворачиваю к себе. Глаза летехи разгораются бешенством, он, как кажется, был готов меня как минимум толкнуть, но, поймав взгляд уже моих глаз, замер, словно загипнотизированный (хотя почему «словно»?). – Товарищ лейтенант, у меня важная информация от командования о наличии у противника новых боевых машин. Считайте, что я передаю вам устный приказ комдива! Необходимо любой ценой выбить новые вражеские самоходки – истребители танков с длинноствольными орудиями. Ваша же пушка способна взять их броню за километр! Вот, посмотрите в бинокль, это третья машина слева в группе САУ[2] и крайняя справа! Комаров тряхнул головой, словно сбрасывая с себя какое-то наваждение; взгляд его при этом стал каким-то ошалелым. Протянутый бинокль он проигнорировал, взяв свой, и вгляделся в сторону противника. Секунд десять спустя артиллерист хмыкнул, оценивающе на меня взглянув, и зычно крикнул: – Шрапнель «на удар»! Я слегка охренел. Да что там – не слегка! – Как шрапнель?! А бронебойные?! Летеха только отрицательно мотнул головой: – Нет бронебойных. Я просто опешил, но тут же в голове всплыла необходимая информация. Бронебойные снаряды к дивизионным орудиям Ф-22 и УСВ были в дефиците до 1942 года, но Крымский фронт испытывает снарядный голод и в текущий момент. При отсутствии бронейбойных огонь по бронетехнике противника рекомендовалось вести шрапнельными снарядами, поставленными «на удар». Бронепробиваемость при этом достигает 30 миллиметров. Следом на немой вопрос также пришел ответ. Толщина броневых листов, защищающих боевую рубку самоходки «MarderIII» (куница), достигает 14,5 миллиметра, лоб корпуса – 50 миллиметров. У меня аж отлегло от сердца. Между тем, крик комбатра продублировал сержант – по всей видимости, командир орудия. После короткого замешательства он сам шагнул к пушке, вполголоса приказав наводчику занять место у маховика наводки по вертикали. У дивизионной УСВ маховик горизонтальной наводки и прицельные приспособления расположены слева от ствола, в то время как маховик наводки по вертикали – справа. Это делает точную стрельбу по бронетехнике противника крайне затруднительной для одного человека. И в то же время штатное расписание расчета предполагает наличие лишь одного наводчика! Слава богу, командир пушки толковый, сам решил встать к прицелу, предположив, по всей видимости, что комбатр даст ориентиры. В общем-то, учитывая, что в батарее осталось лишь одно орудие, лейтенант, скорее всего, действительно собирался командовать им лично. Слаженная работа расчета дивизионного орудия – отдельная песня. На моих глазах снарядный извлек требуемый снаряд из ящика и подал его установщику, который быстро поставил трубку шрапнельной гранаты «на удар». После чего он передал ее уже заряжающему, стоящему справа от орудия; одним точным, выверенным движением тот загнал снаряд в ствол. – Готово! После крика заряжающего командует уже лейтенант: – Ориентир – три, цель – шестьсот пятьдесят метров, влево пятнадцать градусов… Тут же, не удержавшись, добавил и я: – Бей в рубку, там броня слабее! Сержант ничего не ответил, лихорадочно наводя пушку по горизонтали одновременно с наводчиком, работающим маховиком вертикальной наводки. Комаров же мазнул по мне злым взглядом, но ничего не сказал. – Внимание – выстрел! Оглушительно грохнуло орудие, заложив уши, и тут же закричал замковый: – Откат нормальный! Возликовав сердцем, я неотрывно смотрю в бинокль на пробитую слева от ствола пушки рваную дыру в броне «мардера». А мгновение спустя по глазам больно резанула огненная вспышка – подрыв боеукладки разносит рубку «куницы» изнутри. Есть! – Ориентир – пять, цель – шестьсот, вправо двадцать… Остальные в укрытие!!! От отчаянного крика Комарова по спине обдает холодом, а кожа покрывается мурашками: сразу три самоходки замерли спустя считанные секунды после нашего выстрела. А короткие остановки бронетехники означают только одно – их экипажи будут стрелять… В момент, когда замковый открыл орудийный затвор и из него вылетела пустая гильза, заряжающий тут же загнал в ствол следующий снаряд. После крика лейтенанта все свободные члены расчета бросились к ровику, специально вырытому за пушкой, а спустя всего несколько секунд к ним присоединился и наводчик, выставивший орудие по вертикали. Но сам комбатр, как и командир орудия, остались на местах. На мгновение замер и я, но тут же инстинкт самосохранения, отчаянно сигналящий об опасности, заставил меня шагнуть к окопу. За спиной грянул выстрел – и тут же волна горячего воздуха буквально бросила меня в спасительный ровик, толкнув в спину; по заднице шлепнулся повешенный через плечо трофейный автомат. И уже упав сверху на головы бойцов, я осознал, что грохот выстрела слился с последующим взрывом. А может быть, и двумя… В ушах звенит, рана невыносимо пульсирует болью, но, пожалуй, что именно эта боль и держит мое сознание на плаву. Земля вновь вздрагивает от очередного близкого, третьего по счету удара, а после мы вместе с бойцами аккуратно высовываемся из траншеи посмотреть, какой нанесен урон и что с товарищами. А с товарищами плохо. Лейтенанту крупный осколок срезал полголовы, и первое, что я увидел, был его раскроенный череп, отчего меня тут же скрутил рвотный спазм. Когда я прокашлялся и снова сумел приподняться над бровкой траншеи, то разглядел и посеченного наводчика, чье тело безвольно оперлось на щиток пушки. Замковый уже успел добежать до орудия и сразу отрицательно замотал головой: – Все осколками побито! – А прицел? – Это уже наводчик волнуется. – Вроде цел! Наводчик кидается к прицелу и вместе с товарищем снимает его. Я же с горечью осознаю, в ближайшем будущем орудие не повоюет – по крайней мере, в рядах РККА. Однако же быстро его выбило… Два наших выстрела – и первым же ответным залпом накрыло! Жалко летеху, и сержанта жаль. Очень жаль… Вспомнив о «кунице», поспешно прикладываю бинокль к глазам, но уже и без трофейной цейсовской оптики различаю дымящую на правом фланге самоходок бронемашину, замершую на месте. Молоток командир орудия, достал фрица в момент, когда тот встал! – Оружие берем – и вперед, в окопы! Сейчас там каждый ствол нужен! Однако же добежать до своих оказывается делом не самым простым: все плотнее становится стрельба между наступающей на наши позиции немецкой пехотой и собственно ее защитниками. Чтобы остановить продвижение противника, советские воины открывают сильный огонь из ручных и станковых пулеметов, свою лепту в бой вносят трофейные машингеверы моих бойцов. Вот только и фрицы отвечают на равных, буквально заливая траншеи свинцовым ливнем из скорострельных МГ-34 и МГ-42. Заговорили также и «штуги», по одному выбивая точными выстрелами громоздкие «максимы», слишком заметные из-за своих массивных щитков. Вскоре на нашем участке замолкают все советские станковые пулеметы, а нам с артиллеристами приходится залечь, чтобы не попасть под встречный огонь врага… Неожиданно справа заговорила замаскированная батарея «сорокапяток» – судя по числу выстрелов, также из двух орудий. Причем огонь они открывают расчетливо, подпустив «штуги» метров на триста – для наших пушек, считай, практически в упор – и разом выстрелив по ближним к ним самоходкам. Благо, что последние идут не строго по линии, и в зоне поражения «сорокапяток» оказываются сразу две машины… Обе бронебойные болванки достигают своих целей: одна проламывает бортовую броню ближней к батарее самоходки, заставив ее замереть на месте, а другая врезается в ходовую часть следующей за ней «штуги», в районе бензобака, и ту практически сразу охватывает чадящее пламя! Этот успех был встречен громким криком «ура!», раздавшимся над окопами, но, потеряв два штурмовых орудия, немецкие самоходчики быстро разобрались в случившемся. Оставшиеся машины успели развернуться к «сорокапяткам», подставив под удар толстую лобовую броню. Одну из них неслабо тряхнуло сразу двойным попаданием, которое, однако, не повредило «штуге». А вот ответный залп самоходок накрыл батарею: в воздух буквально подбросило покореженную «сорокапятку». Какой урон нанесен второму орудию, пока неясно, но оно молчит. Неожиданно для немцев, но очень своевременно для нас активизировались бронебойщики. Вооруженные массивными, длинноствольными противотанковыми ружьями системы Дегтярева[3], до поры до времени они молчали, стараясь подпустить немецкие самоходки как можно ближе. Пятьдесят миллиметров лобовой брони не взяло бы никакое ружье, однако на ближней дистанции высока вероятность успеха при стрельбе по гусеницам. Если сорвать их метким выстрелом и машину развернет во время движения, подставив борт, то самоходка из опаснейшего противника превращается в безвольную жертву. Вращающейся башни-то у нее нет, а первые «штуги» не вооружены даже пулеметами! Но и слишком рано открывать огонь было нельзя: длинный ствол ПТРД и особенно облачка пыли, поднимаемые дульным тормозом во время каждого выстрела, демаскируют позицию расчета. А учитывая качество цейсовской оптики, обнаружить бронебойщиков, ведущих огонь по самоходкам, было бы делом времени. Результат же поединка штурмового орудия и расчета ПТРД на дальней дистанции нетрудно себе представить… Но сейчас замершие перед советскими позициями «штуги», развернутые к нам бортами, представляют собой идеальную мишень для бронебоев. Я засек огонь трех расчетов: два принялись бить по ходовой и в борт ближней к траншеям самоходки, еще один, благодаря удобному расположению на оконечности левого фланга, сумел достать корму второго штурмового орудия. И первым добился результата: крупнокалиберные – 14,5-миллиметровые – патроны Б-32, за триста метров пробивающие тридцать пять миллиметров брони, успели проломить защиту самоходки в районе двигателя до того, как экипаж принялся ее судорожно разворачивать. Машина медленно, но верно зачадила, и немецкие артиллеристы поспешно ее покинули. Оставшиеся два расчета ПТР также сработали грамотно и четко: повредив ходовую первыми выстрелами, они принялись методично расстреливать борт рубки. Толщина брони «штуги» у кормы и борта пусть и одинаковая, да только угол наклона броневых листов разный – сбоку он гораздо круче. А это заметно снижает табличные показания бронепробиваемости; кроме того, от наклонной брони гораздо чаще рикошетят что орудийные снаряды, что крупнокалиберные патроны ПТР. Но сейчас, когда самоходка неподвижно замерла, она представляет собой идеальную мишень – и в конечном итоге ее борт также пробит дружным огнем бронебоев! Потеряв все самоходки, откатилась назад и немецкая пехота, а я с артиллеристами наконец-то добрался до траншей, не в силах поверить в происходящее. Неужели отбились, неужели успех?! Однако вскоре мое ликование померкло под артиллерийским налетом немцев… Не могу сказать точно, чем накрывают нас фрицы: 105-миллиметровыми снарядами легких полевых гаубиц, 150-миллиметровыми – тяжелых полевых гаубиц (обе состоят на вооружении пехотных дивизий) или даже 170-миллиметровыми «чемоданами» тяжелых осадных орудий, используемых 11-й армией Манштейна при осаде Севастополя. Но при каждом их ударе землю начинает трясти волнами, будто во время качки на море, а над траншеями расходятся тугие волны горячего воздуха вперемешку с земляной взвесью. Люди едва не задыхаются от удушливой вони сгоревшего тола, но это кому везет. Кому не везет – тех уже задавила земля в обвалившихся стрелковых ячейках, ставших заодно и могилами для наших бойцов… Ну а после редких точных попаданий на месте окопов образуются воронки полуметровой глубины и пару-тройку метров в диаметре – и там уже никого хоронить не требуется. Некого и нечего – и погибшие, если нет свидетелей их смерти, пополняют ряды пропавших без вести. Поначалу страшно. Просто до усрачки страшно. Хочется бежать из-под обстрела, лететь отсюда сломя голову, выпучив глаза, лишь бы подальше от громогласных, страшных, разрушительных взрывов. Молодые ребята из пополнения иногда не выдерживают, вскакивают из окопов, бегут, но ни один не пробежал более ста метров. Или фугасное действие тяжелых снарядов, или их осколки накрывают потерявших мужество парней… Губы окружающих меня бойцов безмолвно шевелятся, некоторые тайком крестятся, что, впрочем, не вызывает никакого осуждения у окружающих. «Религия – опиум для народа» – хороший лозунг для штабных, отсиживающихся в относительно безопасном тылу, или для обитателей высоких кабинетов, для которых передовая – это что-то очень далекое и весьма условное. В окопах же, особенно во время артналета или бомбежки, атеистов не бывает… Господи, помоги… Господи, защити… Господи, спаси и сохрани!!! Некоторое время спустя пульсирующая под ключицей боль начинает медленно утихать, а на смену страху приходит апатия – и даже некоторая сонливость. Усилием воли стряхнув с себя сонное оцепенение, проверяю повязку под гимнастеркой и, к собственному ужасу, обнаруживаю, что она полностью пропиталась кровью. Зараза! – Помоги перевязать! От выброшенной в кровь очередной порции адреналина сердце забилось часто, гулко, его удары отозвались в ушах. Обратившись за помощью к наводчику дивизионной пушки и быстро стащив с себя гимнастерку, я заодно спросил его: – Как звать-то тебя, боец? Молодой русоволосый парень просто, без заморочек ответил, старательно накладывая давящую повязку из индивидуального пакета: – Алексеем. – Леха, значит… А я Роман. Боец пожал протянутую ему руку и робко улыбнулся. Я широко улыбнулся в ответ и протянул парню коробку с трофейным шоколадом «Шо-ка-кола», который действительно нашелся в сухарных сумках десантников. Там вообще много всякой всячины обнаружилось типа плавленого сыра в тюбиках, бисквитов и сухого лимонада «маршгетранк», который, как всплыло в моей голове, оказался еще и энергетиком. Один тюбик я взял себе, а сейчас решил слопать таблетку, просто запив ее водой. Энергетик нужен, иначе просто усну, а уснув, могу и не проснуться… Достав тюбик с таблетками сухого лимонада, положил одну на язык и, сделав щедрый глоток воды из фляги, прополоскал получившейся шипучей, ядреной смесью рот, после чего проглотил ее. В нос шибануло знатно! Вкус концентрированный, кисло-сладкий, легко отдающей химией. Поймав заинтересованный взгляд Алексея, дал одну таблетку и ему. – Только ты это, долго не полоскай. Наводчик, дожевывающий дольку шоколада, с благодарностью принял таблетку, и в этот же миг в тылу загремели выстрелы наших гаубиц: дивизионной тяжелой артиллерии и 53-го артиллерийского полка резерва главного командования. Утром, до начала наступления, в составе 63-й горнострелковой и 404-й стрелковой дивизий, чьи пушки поддерживают первую линию обороны, оставалось восемнадцать и восемь гаубиц М-30 соответственно, но после налета пикировщиков могло стать и меньше. В 53-м АП РГК[4] перед началом боя было семнадцать 152-миллиметровых гаубиц М-10. В личной беседе с майором Житником я настоятельно рекомендовал придержать их до ввода немцами в бой основных сил бронетехники, но, как видно, наши артиллеристы решили потягаться с фрицами в контрбатарейной борьбе. У них меньше пушек, чем у врага по штату пехотной дивизии вермахта – тридцать шесть 105-миллиметровых leFH и двенадцать 150-миллиметровых sFH 18, а всего сорок восемь гаубиц – и уже тем более меньше, учитывая батареи тяжелых осадных орудий. Но буквально с первого же залпа советской артиллерии вражеский огонь по нашим позициям стал ослабевать, и я почувствовал невероятное облегчение и благодарность к нашим пушкарям, принявшим на себя основной удар врага… За полчаса интенсивной контрбатарейной борьбы я собираю в кулак остатки взвода (слава богу, во время последней схватки и артналета никто не пострадал), расстрелявшего большую часть лент к трофейным пулеметам, – теперь бойцы вновь переквалифицировались в стрелков. Среди пехотинцев временно задержались лишь расчеты «базовых» пулеметчиков Ковалева и Петренко, им-то как раз и переданы остатки лент. Остальные же вместе с уцелевшими артиллеристами занимают опустевшую траншею в тылу основных позиций. С толком используют время и прочие командиры, заново разместив людей с учетом понесенных потерь и кое-как приведя в порядок наспех вырытые окопы. Пожалуй, что и вовремя: впереди послышался шум более десятка моторов. Немцы бросили в бой трофейные французские танки.