Мысли Никиты метались, как напуганные ночным пожаром птицы, а ведь кроме мыслей было еще и предчувствие! И это было очень нехорошее предчувствие, маетное и тревожное. Так, вероятно, чувствует себя хищный зверь, по следу которого пустились охотники. Впрочем, Никите сейчас было не до сравнений и эпитетов. Он – боялся. Он боялся какой-то непонятной, необъяснимой, никогда ранее не ощущаемой в самом себе боязнью. И чем ближе был рассветный час, тем этот страх становился ощутимее. При чем тут был рассвет, Никита не задумывался. Просто ему казалось, что рассвет несет ему погибель. И отделаться от этого ощущения он не мог. …И тут он услышал чьи-то шаги. Звук шагов становился все отчетливее, все ближе. Кто-то шел в его сторону по окопу, спотыкаясь о ноги спящих бойцов, кто-то шелестел сухим бурьяном, приближаясь к Никите по бровке окопа. Улыбка привстал и напряг зрение. На фоне светлеющего восточного края неба он различил несколько силуэтов людей. Возможно, это были разведчики, которые возвращались с ночного задания, возможно – командиры отделений, шедшие будить своих бойцов, или повара, которые просыпаются раньше всех, чтобы успеть сварить к рассвету кашу, или еще кто-то… Но Никита вдруг с какой-то страшной для себя отчетливостью понял, что это идут за ним. Да-да, за ним! Его разоблачили, выследили и вот теперь идут, чтобы арестовать! Где-то он допустил ошибку, в чем-то не уберегся, что-то не учел, как-то сплоховал… Правой рукой он нащупал автомат. Затем осторожно поднялся, но не во весь рост, а так, чтобы его не было видно на фоне светлеющего неба. Полусогнувшись и напружинившись, он прислушался. Шаги явно приближались, вот они почти совсем рядом. Никита напряг зрение. Те несколько человек, что шли по дну окопа, то и дело наклонялись и всматривались в лица спящих и уже проснувшихся солдат. И даже светили в лица солдат фонариком, не обращая внимания на ворчание и матерки спящих. Шаги по брустверу окопа также становились все отчетливее. Крепко ухватив автомат и пригнувшись, Никита побежал по окопу. Он старался убежать от роковых шагов и двигавшихся по окопу людей как можно дальше, а затем… А вот что должно последовать далее, он не знал, да и не думал на эту тему. Он просто убегал, как убегает от облавы гонимый зверь. Разве зверь думает, что он будет делать в следующую минуту? Для него главное – убежать. А уж потом – будет видно… Тот край окопа, по дну которого бежал Никита, выходил прямо на берег моря. Вряд ли Улыбка отдавал себе в этом отчет, потому что иначе он, вероятно, побежал бы в какую-нибудь другую сторону. Море – это был непреодолимый рубеж: куда ты побежишь, если дальше море? Окоп обрывался внезапно, дальше было несколько мокрых камней, а за ними – морская гладь, отливавшая слабым голубоватым фосфорным блеском. И Никита понял, что дальше бежать некуда. Конечно, можно было побежать вправо или влево по берегу моря, но те, кто приближался к нему, заметили его побег и бросились следом. Одни – по дну окопа, другие – по его краешку. – Стой! – закричали сразу несколько голосов. – Брось оружие! Подними руки! В окопе послышались возня и голоса – это проснулись и схватились за оружие солдаты. – Отставить! – рявкнул голос взводного. – Всем оставаться на местах! Не высовываться! Ждать команды! Никита тем временем стремительно и затравленно огляделся. Бежать было некуда. Впереди – море, справа и слева – открытое пространство пляжа, сзади – окоп с преследователями. Сжав зубы, он бросился за камни и выставил автомат в сторону окопа. Собирался ли он стрелять в преследователей? Отдавал ли он себе отчет, что сколько ни стреляй, а спастись все равно не удастся, потому что он один, а преследователей, кем бы они ни были, много, да плюс еще – там же, в окопе, целый взвод солдат, которые, если будет надобность, помогут преследователям? Скорее всего, не отдавал, потому что полоснул длинной очередью в сторону окопа, а затем дал еще одну такую же длинную очередь. – Не дури! – крикнул из окопа Ольхин. – Бросай оружие! Выходи с поднятыми руками! Ты один, нас много! – И немцы твои тебе тоже не помогут! – добавил Волошко. – Где они, твои немцы? Далеко они! Были да кончились! Больше Никита не стрелял. Все-таки он был игроком до самого донышка своего нутра, и сейчас, когда первый приступ испуга миновал, он, лежа за камнями, принялся лихорадочно искать шансы на выигрыш в сложившемся положении. Даже ту ситуацию, в которой он оказался, он воспринимал как некую игру – рискованную, предельно для себя опасную, может быть, даже смертельную, но все равно – игру. Иначе воспринимать мир и себя в мире он просто не мог. Себя не переделаешь. И вот: он лихорадочно обдумывал ситуацию, надеясь найти какой-то неожиданный спасительный для себя ход – и не находил такого хода. Похоже, его просто не было. Разве что броситься в море, и плыть, плыть, пока тебя не сразит пущенная с берега автоматная очередь. Но разве это был выход? Разве таким ходом можно было выиграть партию? Никита неожиданно для себя почувствовал, что он улыбается. Сейчас улыбка у него была все той же – широкой, искренней, она просто-таки озаряла его лицо, будто это улыбался не предатель и не убийца, а человек, на совести которого нет ни единого темного пятнышка. И с этой улыбкой он встал из-за камней, отшвырнул автомат и поднял руки. Ольхин, Волошко и Завьялов, держа оружие на изготовку, подошли к Филиппову, и какое-то время молча смотрели на него. Они смотрели, а он продолжал улыбаться. – Красиво улыбаешься, Улыбка, – сказал Волошко. – Как младенец. Теперь-то я понимаю, почему тебя так прозвали… Филиппова обыскали и отвели в окоп. Бойцы, кто с интересом, кто недобро прищурившись, молча смотрели на Никиту. – Вот, – сказал Ольхин всем сразу и никому в отдельности. – Герой Афанасий Рыбаков. Он же – Никита Филиппов. Он же – гестаповский агент Улыбка. Ротный и взводный переглянулись и отвернулись. Кто-то из бойцов от души выматерился. Невдалеке, за спиной других бойцов, испуганно и растерянно мигал глазами тот самый солдатик, который предупредил Никиту о ночном разговоре между ротным и взводным. На лице солдатика явно читалось: «Да если бы я знал, что такое дело!..» Впрочем, никто не всматривался в лицо того солдатика… 24 Они встретились в бывшей конспиративной квартире. Пришли все оставшиеся в живых участники подпольной группы «Салгир»: и Ласточка, и Лихой, и Абдулла, и Стратег. Да и как было не прийти? Наконец-то все должно было разъясниться, и должен был прозвучать ответ на самые главные вопросы. Как так случилось, что группа «Салгир» оказалась разгромлена гестаповцами? Кто в том повинен? Найден ли виновный? Есть ли против него доказательства? Сознался ли он? Ольхин, Завьялов и Волошко тоже были здесь. Это они пригласили подпольщиков на встречу. Нельзя было держать их в неведении, заставлять томиться в ожидании и вынуждать их подозревать друг друга. Это было несправедливо и жестоко, они этого не заслужили. – Вас, сдается, было четверо? – поинтересовалась Ласточка. – Где же четвертый? – Его звали Гиви Вашаломидзе, – сказал Ольхин. – Звали? – растерянно произнесла Ласточка. – Да, – коротко ответил Ольхин. – Это значит, что он… – женщина не договорила. – Да, – еще раз сказал Ольхин. – Как же это случилось? – печально спросила Ласточка. – А как это случается на войне? – глянул на нее Ольхин. – Со всеми это случается одинаково. – В бою, – уточнил Волошко. – С фашистскими диверсантами. Искали вашего предателя, а попутно натолкнулись на диверсантов. И вот… Подпольщики переглянулись и встали. Вместе с ними встали и смершевцы. Постояли, помолчали. – Вот и помянули нашего Гиви, – сказал Ольхин. – А теперь будем говорить об Улыбке… – О чем? – за всех спросил Стратег. – Не о чем, а о ком, – устало усмехнулся Ольхин. – Об Улыбке. Это – кличка одного мерзавца. Который известен всем вам под прозвищем Бильярдист. Подпольщики молча переглянулись. – Вы правильно поняли, – сказал Ольхин. – Вы его знали как Бильярдиста, в гестапо он значился как Улыбка. Он вас и выдал. И еще одну подпольную группу – «Чатыр-Даг». Вот такие дела. – Это достоверные сведения? – спросила Ласточка. – Куда уж достовернее, – скривился Ольхин. – Вот как, – в раздумье вымолвил Стратег. – Бильярдист… Кто же он на самом деле? И как вы его разоблачили? Если, конечно, это не секрет. – Степан, – глянул Ольхин на Волошко. – Расскажи ты. У тебя это получится лучше. …После того как Волошко закончил рассказывать, все долго молчали. – И все равно я не могу понять, – отозвалась наконец Ласточка. – Ведь он же – свой, советский. Хотя и авантюрист, но все равно – русский. Зачем же он так? – Предательство вообще невозможно понять, – вздохнул Ольхин. – Сколько я с ними ни сталкивался, с разными предателями, шпионами, диверсантами, а все равно – не понимаю! Ну да ладно! – махнул он рукой. – Наше дело – изобличить и поймать предателя. Вот мы изобличили и поймали. А размышлять над их мотивами и копаться в их душах будем потом – когда закончится война. – И что же нам делать теперь? – спросил Лихой. – Жить, – сказал Ольхин. – Как полагается честным людям. Воевать. Война-то еще не закончилась. – В городской милиции требуются толковые люди, – вспомнил Завьялов. – Закаленные, с боевым опытом. А то ведь там сейчас такое горе горькое… – он вспомнил девушку-следователя и невесело усмехнулся. – Я уже говорил о вас с начальником милиции. Сказал, что подошлю ему нескольких серьезных кандидатов на должности милиционеров. Так что вы подумайте. Там – тоже война. – Мы подумаем, – сказал Лихой, а остальные кивнули. Когда Ольхин, Завьялов и Волошко вышли из бывшей конспиративной квартиры и уже уселись в свой верный трофейный «штовер», их кто-то окликнул. К ним торопливым шагом приблизился какой-то боец. – Я – Ветряков, – сказал он, обращаясь к Ольхину. – Ну, тот самый сержант Ветряков, который ловил с вами шпиона… – Я помню, – сказал Ольхин. – Что-то случилось? – Я хотел спросить, – помялся Ветряков. – Ну, насчет шпиона. Что же, поймали его? – Да, – сказал Ольхин. – В том числе благодаря тебе и твоим бойцам. Так им и скажи. Так что благодарю за помощь. – Это хорошо, – сказал Ветряков. – Еще что-то? – спросил Ольхин. – Так точно, – нерешительно произнес Ветряков. – Я тут слышал, что один из ваших погиб? – Погиб, – кивнул Ольхин. – Когда ликвидировали базу диверсантов в горах. Гиви Вашаломидзе. – Ну да, ну да… – сержант переступил с ноги на ногу. – Да ты не тяни кота за хвост! – не выдержал Волошко. – Говори толком, что тебе надо! А то нам пора ехать! – Рапорт я написал, – пояснил Ветряков. – Насчет перевода в вашу команду. Для дальнейшей, стало быть, службы. У вас ведь один погиб… Значит, образовалась вакансия. Так, может, я сгожусь на эту вакансию? Вот я и написал рапорт. А мне говорят, спроси у Ольхина. У вас то есть, товарищ капитан. Если, значит, Ольхин будет согласен, то пусть даст знать. Тогда, мол, и будет конкретный разговор. Вот я и спрашиваю… Рапорт-то я уже написал… – Слово-то какое – вакансия, – улыбнулся Ольхин. – Гражданское слово, из довоенного времени. По-военному следует сказать – некомплект среди личного состава. – Ну, пускай будет некомплект, – согласился Ветряков. – Так как? – Что, товарищи офицеры? – глянул Ольхин на Завьялова и Волошко. – Заполним некомплект сержантом Ветряковым? – А сам-то ты что думаешь по этому поводу? – спросил Волошко у Ольхина. – Я – за, – коротко ответил Ольхин. – Я видел его в деле, парень боевой. А оперативной премудрости подучится. – Тогда и я тоже за, – сказал Волошко. – Тем более что сколько еще бродит по свету всяких шпионов, диверсантов и прочих сволочей? А у нас, как ни крути, некомплект. – И Волошко тяжело вздохнул.