* * * …Похоже, о нем забыли. Он сильно ошибался, решив, что после слов человека с лицом-трансформером Обитель радостно распахнет ему объятия. А может, у хозяев что-то пошло не так. В любом случае это была полная противоположность «приему» в роскошных апартаментах Директории. Во-первых, его закрыли в тесном бетонном ящике, даже близко не напоминавшем жилое помещение. Здесь не было даже паршивой койки – только куча вонючего тряпья на цементном полу. Во-вторых, его не кормили. Вообще. Из стены торчал кран, откуда текла тоненька струйка воды с омерзительным металлическим привкусом – и все. Может, это даже к лучшему – ведь ходить по нужде здесь тоже приходилось попросту в угол. В-третьих, здесь царила абсолютная тьма. И такая же полная, ватная тишина, от которой звенело в ушах. Он понятия не имел, как долго сидел здесь. По ощущениям – вечность. Судя по отросшей на лице щетине – несколько дней точно. Все это совсем не вязалось с неким особым статусом, который якобы давал знак на щеке, который эти болваны приняли за символ своего логова. Сначала он кричал, требовал, чтобы его выпустили. Потом умолял хотя бы объяснить, что происходит. Потом рыдал – это было невыносимо глупо, стыдно, но пусть его осудит тот, кого тоже погребли заживо безо всякой надежды на избавление. Потом пришло смирение. Нет, это не совсем точно описывает состояние, которое стало для него спасением от того, чтобы просто разбить себе голову о стену. Скорее, это было отупение, полное отсутствие мыслей, желаний, страха. Он просто сидел неподвижно, скрестив на полу ноги, и ждал неизбежного. Острый голод со временем притупился, превратившись в какое-то новое чувство, сродни с озверением. Это казалось странным: он не ослабел – напротив, обрел какую-то незнакомую живость сознания. А еще необычайно обострились чувства. Он слышал то, что раньше было недоступно восприятию: какие-то подземные шорохи, отдаленный гул, вроде бы даже голоса. Начались видения. Это были странные образы, незнакомые места и люди, среди которых в мозгу ярко отпечаталось лишь одно. Запретная гора. Эльбрус. Это было странно. Он никогда в жизни не видел эту гору, только слышал о ее существовании: о ней говорили в потоке беженцев, двигавшемся по Баксанскому ущелью в сторону Тырныауза. И если у него когда-то и появлялся в голове образ Эльбруса, то лишь как абстрактного горного пика, сломанным зубом торчащего в небеса. То, что привиделось, было неожиданно и удивительно: вершина предстала в его воображении раздвоенной – будто что-то случилось с глазами, или он смотрел на две половинки стереокартинки. Двуглавая, лишенная острых граней, но оттого еще более таинственная и грандиозная, она поразила его воображение. Подумалось: да ну, нет, горы не бывают такими выхолощенно симметричными, неправдоподобно белоснежными и аккуратными – просто чтобы радовать взгляд эстета. Мелькнула еще мысль: было бы здорово остаться в живых и проверить – не плод ли это его больного воображения? На самом деле хотелось, чтобы так оно и было, чтобы видения оказались лишь болезненным бредом. Он ненавидел мистику. Но мистика сама лезла к нему в голову. Все новые и новые образы – незнакомых мест и людей, но хуже всего – его самого. Это было самым неприятным и даже пугающим: в этих видениях он переставал быть собой. Будто другой человек внедрялся в его тело и вертел им, как марионеткой. – Хватит… – схватившись за голову, рычал Змей. – Не надо… Не надо… В какой-то момент ему привиделось, что тьму прорезал светлый прямоугольник двери и кто-то, крадучись, проник в его мрачную келью. Отмахнувшись, он пробормотал: – Сгинь! Исчезни! Закрыл глаза. Странно: обычно видения не реагировали на это – но теперь исчезла и дверь, и сутулый силуэт в ней. Снова открыл глаза – дверь появилась, а силуэт приблизился. Это было не видение. Приступ ужаса сжал сердце холодной лапой. Только в случае Змея реакцией было не трусливое оцепенение, а неудержимый приступ агрессии. Расслабленность сменилась взрывом движения. Бросившись на вошедшего, он сбил его с ног, вцепился ему в горло, принялся душить, цедя сквозь зубы: – Убить меня вздумал? Ну, давай попробуй! Ответом был придушенный писк: – Пусти… Я не… собирался… убивать… Пальцы разжались сами собой. До Змея вдруг дошло: он настолько свыкся с собственной участью заживо замурованного, что в голову даже не пришло очевидное – его пришли выпустить. Отпрянув от неизвестного, посредник спросил отрывисто: – Ты кто такой? – Кравец… – Голос незнакомца был сиплым и каким-то ломаным, надо думать, после крепких пальцев Змея. – Фамилия такая. – Плевать. Ты объяснишь, почему меня тут уморить решили? – Я все объясню… – Кравец закашлялся, поглаживая помятое горло. – Только уйдем отсюда. Быстрее. И тихо. * * * Кравец оказался низкорослым сутулым человеком с плешью и болезненным желтоватым лицом, которое оживляли быстрые маленькие глаза, никогда не смотревшие более секунды в одну точку. Одет он был точно так же, как и первый шаман со странным лоскутным лицом: черный лабораторный халат, черные брюки, мягкая обувь. Одним словом – шаман, из тех, что едва не довели незваного гостя до сумасшествия и голодной смерти. Тем не менее именно он распахнул дверь бетонного склепа, вытащив оттуда ослабевшего посредника. Удивительное дело: после нескольких дней непроглядного мрака даже мрачные подземные коридоры, скупо подсвеченные закопченными плафонами, увешанные гирляндами гнилых проводов, кабелями и трубами, казались милыми, светлыми и даже праздничными, а воздух – сладким и свежим. – А тот, с лицом… – Змей провел перед собой ладонью крест-накрест, будто рубил собственное лицо на куски. – Нобель, – кивнул спаситель. – Надеюсь, мы успеем и он не узнает, что я тебя вывел. – Погоди… – Змей удивленно поднял брови. – А он разве не в курсе? Я думал, это он тебя прислал. Он же у вас вроде за главного. – Нет, за главного у нас… Впрочем, тебе это знать не нужно. Достаточно того, что Нобель имеет на тебя виды. Тебе надо уходить. – Куда уходить? – Из Обители. Уносить ноги, пока не поздно. И благодарить меня за то, что я вовремя узнал о его планах. Ничего еще не понимая, Змей ощутил спиной зловещий холодок. С самого начала неожиданное гостеприимство этого самого Нобеля показалось чрезмерным и странным. Теперь еще этот сутулый мозгляк нагнетает. Что-то не так было в этом шаманском гнезде. Может, и прав Полковник, подозревая хозяев Обители во всех смертных грехах. – Я никуда не уйду, – веско возразил Змей. – Я пришел сюда, чтобы кое-что выяснить. И я это выясню. Чего бы это мне ни стоило. – Ничего ты не выяснишь! – взвизгнул вдруг Кравец, и его желтое лицо стало как будто еще желтее. – Я и без того рискую, помогая тебе! Хочешь жить – будешь слушаться меня беспрекословно! – А если не буду? – спокойно, в упор разглядывал в негодовании пыхтящего шамана Змей. – Я же не просил меня спасать и ничем тебе не обязан. Кравец аж задохнулся, не в силах хоть что-то ответить. Змей с любопытством следил за его реакцией. Забавно получалось: этот тип думал, что совершает благодеяние, и не понимал, что сам оказался на крючке у опытного в шантаже посредника. Это обстоятельство надо было использовать. – Ты же не благотворительностью решил заняться? – продолжил Змей. – Тогда с чего бы это? В чем твой интерес? – Иди к черту! – прошипел шаман. – Ты хочешь спастись или нет? – А если мне все равно? Что, если я найду Нобеля и спрошу у него: зачем ты решил выпустить пленника? Кравец продолжал ловить ртом воздух. Наконец взял себя в руки и выдавил: – Чего ты хочешь? – Во-первых, жрать. Я серьезно. – Будет тебе жратва, – нетерпеливо бросил шаман. – Что еще? – Да ты не волнуйся. Ничего особенного. Ты просто расскажешь мне, что к чему. И если я тебе поверю, то тихо исчезну. Кравец посмотрел на него долгим тоскливым взглядом. Сказал хрипло: – Ладно. Я расскажу. Только учти: многие знания – многие печали. * * * Узнать было гораздо проще, чем осознать. Неудивительно, что у логова шаманов, или, как они сами называли это место, Обители, была дурная слава. Плохо, когда сумасшедший – дурак по жизни. Но куда хуже образованный безумец. Особенно – шизоид с научной степенью. А таких здесь был целый прайд. Если верна теория, что сумасшедшие способны заражать своим безумием окружающих, то в замкнутом пространстве эпидемия просто неизбежна. Все это напрямую касалось подземного филиала Бедлама и его беспокойных обитателей. Они сидели в полумраке в каком-то техническом помещении. В воздухе стоял электрический гул, но Змей не обращал на него внимания. Он ел. Вдумчиво, максимально растягивая процесс поедания серой лепешки непонятного происхождения. Определить по вкусу, что это, было невозможно. Единственное, о чем он думал, – чтобы не съесть слишком много. После длительной голодовки это могло попросту убить. – Хочешь узнать, зачем тебя морили голодом и темнотой? – наблюдая за процессом насыщения, спросил Кравец. – Да уж, теряюсь в догадках, – смакуя пресное тесто, произнес Змей. – Из искренней любви к садизму? – Чтобы повысить твою восприимчивость. – К чему? К голоду?