– Мы так не договаривались! – завопил Кравец. – Здесь должен сидеть другой! Чужак, специально отобранный! Где он? – Зачем хитришь, Кравец, – подал голос шаман, стоявший в вышине, на металлической площадке, откуда спускали связанного «детектора». Это был тот самый Нобель с искореженным лицом. По-видимому, он и управлял спуском жертвы. – Это ты отпустил избранного. Пока его ищут, ты займешь его место. – Я всегда готов занять это место! – бормотал Кравец. – Но полная мощность меня убьет! – Ты нарушил устав Обители, Кравец, – мягко сказал Академик. – Ты должен понести наказание. – Я не виноват! – Смотри на это иначе. Тебе предоставлена великая честь. Возможно, сегодня ты первым услышишь Послание. – Я… Я не могу… Я не перенесу этого… – Создатель милосерден и добр. Моли, чтобы все прошло по регламенту и он сохранил тебе жизни и рассудок. Светел и Лучезарен! – Светел и Лучезарен! – разнесли стены. – Да придет Послание! – повысив голос, провозгласил Академик. Театрально раскинул руки, подняв голову к бетонным небесам. – Да придет Послание! – отозвались голоса. – Объект в фокусе, – сверху сообщил Нобель. – Начинаю тонкую настройку. В одобрительный хор голосов ворвался нарастающий электрический гул. Змей ощутил, как наэлектризовались и встали торчком волосы на всем теле. Надо думать, запустили эту проклятую установку, чем бы она там ни была. В голове лихорадочно тасовались варианты: остаться посреди этого непонятного эксперимента с неизвестным исходом, попытаться отползти в сторону или сдаться? Когда в воздухе заискрило и запахло озоном, нервы не выдержали. Он пополз между черными цилиндрами детекторов в надежде притаиться где-нибудь у стены. Не вышло. – Смотрите! – крикнули где-то сбоку. – Кто это там? – Это чужой! – Держите его! Со всех сторон к нему бросились черные фигуры. – Отключите установку! – крикнул кто-то. – Поздно отключать – началось накопление мощности! – донеслось со стороны приборного щита. – Ничего не отключать! – зычно приказал Академик. – Убрать постороннего и дать полную мощность! Над головой в ужасе завизжал Кравец. Затравленно оглядевшись, Змей поднял голову. Решение пришло мгновенно. Оттолкнувшись от крышки ближайшего детектора, он взлетел, буквально выпорхнув из рук подоспевших шаманов, и повис, уцепившись в голосящего Кравеца и раскачиваясь на тросах. Подтянулся, ухватившись за трос, и теперь раскачивался вместе с шаманом на его кресле, как на цирковых качелях. – Ты?! – перестав кричать, изумленно выдохнул Кравец. И тут же завопил с удвоенной силой: – Вот он! Хватайте его! Я сам его прикончу! А меня отпустите! – Услуга за услугу, – криво усмехнулся Змей, отстегивая ремешки на руках Кравеца и попутно отбиваясь ногами от пытавшихся дотянуться до него шаманов. – Можешь сам драпать, можешь со мной. Едва он отстегнул ремешок, как Кравец вцепился в него освобожденной рукой, продолжая орать как резаный: – Я схватил его, Светоч! Я его держу! – Кого ты держишь, придурок! – Змей ногой отпихнул от себя Кравеца. – Дальше сам давай! Встав одной ногой на качающемся кресле, стал прикидывать, как забраться вверх по тонкому тросу. Тем временем электрический гул нарастал. Свет мигнул и заметно померк – видимо, установка высасывала энергию по максимуму. Тревожным сигналом стало то, что шаманы в черном вдруг оставили попытки дотянуться до беглеца и бросились врассыпную. Исчезли Академик и Нобель с площадки над головой. – Ну, что ты копаешься? – не оборачиваясь, крикнул Кравецу Змей. – Валить отсюда надо! Вместо ответа окончательно освободившийся шаман с неожиданной прытью бросился на него со спины. С ловкостью обезьяны вскарабкался по нему – и с силой ударил ногой в лицо. Не ожидавший такого поворота, Змей рухнул прямиком в освободившееся кресло детектора. Краем глаза видел, как лезет вверх по тросу Кравец, но смотрел не туда, а прямо, где ослепительным стробоскопом мигала странная система зеркал. Происходящее можно было увидеть только с этой точки. «Я в фокусе», – отрешенно подумал Змей. Он понимал, что оказался на месте, предназначенном для «лабораторной крысы», но не ощущал уже ни страха, ни естественного желания бежать. Что-то невероятно могучее, гигантское, подавляющее сломило его волю. Мерцание света перед глазами становилось все быстрее, сливаясь в подобие жгучей звезды, от которой он просто физически не мог отвести глаз. Режущий свет, казалось, проникал в мозг, он притягивал, гипнотизировал, не давая пошевелиться. Этот свет не просто горел – он звучал. Странно, как это может звучать свет? Но между чувствами вдруг пропали границы. Свет стал невыносим, превратившись в чистую боль. Он закричал. В мозгу что-то оглушительно лопнуло. И рассыпалось миллионами хрустальных осколков. Пришла тишина. Глава пятая Видящий Здесь все было как прежде – и вместе с тем тревожно изменилось. Черные лужи под ногами стали шире. С потолка сыпало чернильными каплями, воздух стал тяжелым и спертым, а значит, угроза подступила к самому сердцу Карфагена. Но люди словно не замечали этого. Ревела музыка, перекрывая пьяные крики и хохот, кто-то трясся в экстазе сумасшедшего танца. Для многих, вылезших из умирающих дальних туннелей, Центральный сектор в любом виде казался раем. Оборванцы с горящими глазами заполонили Месиво, таращась на его убогую роскошь. Они хватали чисто одетых местных, просили еды, денег, одежду. Где-то закипала драка. Другие жадно пялились в глубину стрип-кубов, где продолжали двигаться полуобнаженные девушки – такие же желанные, но теперь со все более растерянными лицами. Уродливые рожи выходцев из дальних кротовых нор, скалясь гнилыми зубами, припадали к стеклу и оставляли грязные разводы. Где-то кричали женщины, умоляя о помощи. Помощи не было. Даже блюстители оставили эти места на произвол судьбы. Он брел сквозь толпу, рассекая ее, как ледокол торосы, не замечая ударов локтями и грубых окриков. Для него не существовало препятствий, да его самого сейчас не было в этом пространстве. «Выпадения» стали привычным состоянием, когда призрачный мир овладевал разумом, а тело оставалось под присмотром рефлексов. Он мог ходить, есть, даже перекидываться ничего не значащими фразами, но потом даже не вспомнить об этом. Сейчас в своем призрачном мире он наблюдал Запретную гору с высоты орлиного полета и пытался приблизиться к седловине между вершинами. Откуда-то он знал: там, в вечных снегах живет древний Мудрец. У него – и только у него – ответы на все вопросы, которые человек только в состоянии вообразить. В этом был главный, мучительный парадокс удивительных видений: они указывали путь, намекали – но не давали ответов. Все ответы были здесь, в реальном мире. И видения призрачного мира лишь подчеркивали важность всего настоящего и условность призрачного. Проблема в том, что в этих видениях реальное смешалось с призрачным, и он уже не понимал наверняка, что реальность, а что фантазия – в том числе в его побеге из Обители и возвращении в Карфаген. После странного эксперимента, а может, обряда, а может, и того и другого сразу, память приобрела необъяснимую и неприятную дискретность. Это было похоже на движение танцующих в свете мигающего стробоскопа: вот они в одной позе, а вот – уже чуть в стороне и поза изменилась. Так и здесь: он помнил свет и боль – но не помнил, чем закончилась экзекуция и как он оказался в карантине, где томились Игнат с Бродягой. Судя по тому, что он при этом волок за собой перепуганного Кравеца, тот вольно или невольно исполнял роль проводника. Путь к спасению из логова разгневанных шаманов, очевидно, тоже подсказал Кравец. В следующем кадре памяти они уже пробирались лабиринтами Хрустального города – на этот раз пешком, так как поезд теперь был для них под запретом. Внезапная встреча с рейдерами мерзляков – еще один смутный эпизод, оборванный на самом остром моменте. Судя по тому, что он все еще жив, кризис как-то удалось уладить. Были еще картинки – однообразные, связанные с усталостью, голодом и лютым морозом. В одном из черных провалов памяти куда-то исчез Бродяга – то ли сбежал, то ли был отпущен за ненадобностью. Самым острым эпизодом, заполненным движением, криками, угрозами, выстрелами и дракой, закончившейся избиением ногами в тяжелых армейских ботинках, был конфликт с патрулем у неприступных створов Карфагена. Их не хотели впускать, им не верили, их считали за опасных врагов. Ту ночь они пережили чудом, едва не погибнув под убийственным дождем из ледяных игл. Спасло старое знакомство Игната с командиром караульной команды и звонок по спецсвязи, который невероятным образом вымолил Игнат. Они уже стояли на коленях, со стволами, приставленными к затылку, когда пришел приказ Полковника: пропустить! Все это было – но словно не с ним. И вот бывший посредник бредет неприкаянно по уровням Карфагена, пытаясь собрать воедино свою рассыпающуюся сущность. Шаманы ошиблись в своих чаяниях. Создав нелепое и удивительное устройство на стыке передовой физики и самого дремучего оккультизма, они сумели направить мощный поток космических частиц ему в мозг. Только это не было телеграммой от Создателя с рецептом избавления от ужасов постъядерного мира. Это была оплеуха. Крепкий щелчок по носу, ставящий на место человека, зашедшего слишком далеко в своей гордыне. Не было никаких ответов. Были лишь новые вопросы да ворох поднятых нейтринным ветром образов, таившихся до этого в самых темных глубинах сознания. Обидно, что эта оплеуха досталась не создателям нейтринной установки, а ему – решившему из любопытства засунуть голову в забавную дыру, оказавшуюся вдруг гильотиной. К тому же – предназначенной другому. Но он не жалел о случившемся. Побочным эффектом стала некая душевная анестезия, начисто заморозившая жалость к самому себе. Вместо нее возникло нечто новое, не свойственное тому, прежнему Змею, посреднику в разборках неприкасаемых и умелому вышибале долгов. Жажда истины. Болезненное, иррациональное, не дающее покоя желание докопаться до сути. И засевшая в мозгу непонятная фраза: – Карфаген должен быть разрушен. – Чего? – недоуменно переспросил торговец крысиным мясом. – Почему – разрушен? Поняв, что произнес это вслух, Змей покачал головой. Вернувшись в реальность, увидел висящие прямо перед носом рядки вяленых крысиных тушек без шкурок. Крысы висели целиком, половинками, связками задних лапок. В больших металлических банках россыпью покоились отдельно обрубленные лапки, хвосты и морды. Прекрасный выбор – в зависимости от того, что может себе позволить обнищавший покупатель. В последнее время крысятины стало больше, нормальной еды – меньше. Это был первый признак надвигающегося голода. Инфернального ужаса, наползавшего на Карфаген из глубин туннелей, отравленных черной водой. Страх уже витал над уровнями Центрального сектора, над Месивом, заходящимся в неистовом веселье. Люди словно чувствовали: веселиться осталось недолго. Крысы бежали с этого тонущего в черной воде корабля, но людям бежать было некуда. И на кренящейся палубе тонущего «Титаника» неистово заходился оркестр, а обреченные отплясывали фокстрот. Но торговца, похоже, не смущали предвестники грядущей беды. Как и старого черного кота, лежавшего, свесив лапу, на краю прилавка. Так всегда бывает во время чумы: одни пируют, другие прислуживают им, третьи равнодушно взирают на происходящее сквозь маску Чумного доктора. – Мясцо – высший сорт, личный рецепт – пальчики оближете! – Торговец поднял за хвосты две крысиные связки. – Из чистых туннелей – гарантия! Проверено лично и мистером Когтем! – Котяра равнодушно следил за качающимися перед ним крысиными тушками. – Хватай, пока не разобрали! Змей молча склонил голову набок, рассматривая тушки. Повернулся и двинулся дальше вдоль обжорного ряда.