– Отлично. Об этом он не имел ни малейшего понятия. После того как в семнадцать он отправился в исправительное заведение, а в двадцать один не смог поступить в городской колледж, отношения между Моррисом и Анитой Беллами свелись к редким телефонным звонкам. Они общались холодно, но в рамках приличий. После ссоры, приведшей к аресту за кражу со взломом и другие правонарушения, они практически перестали существовать друг для друга. – Ты нарастил мышцы, – заметила миссис Мюллер. – Девушкам это наверняка нравится. Раньше был таким худеньким… – Строил дома… – Строил дома! Ты! Святый Боже! Берти! Моррис строил дома! Из гостиной вновь донеслось неразборчивое бурчание. – Но потом с работой стало туго, вот я и приехал сюда. Мама говорила, что я могу здесь пожить, если она не сдаст дом в аренду, но я, вероятно, надолго не задержусь. И он оказался совершенно прав. – Пройди в гостиную, Морри, и поздоровайся с Бертом. – Я лучше зайду в другой раз, – ответил Морри и, чтобы избежать дальнейших уговоров, добавил: – Привет, Берт! Опять неразборчивое бурчание, что-то вроде: С возвращением. – Тогда завтра. – Брови миссис Мюллер вновь пришли в движение. Она словно имитировала Граучо Маркса. – Торт я приберегу. Могу даже взбить сливки. – Отлично, – ответил Моррис. Не приходилось особо рассчитывать, что до завтра миссис Мюллер умрет от сердечного приступа, но вероятность оставалась. Как сказал другой великий поэт, родник надежды вечно бьет в человеческой груди[3]. Ключи от дома и гаража нашлись на обычном месте: на гвоздике под свесом справа от крыльца. Моррис загнал «бискейн» в гараж и поставил сундук из комиссионного магазина на бетонный пол. Ему не терпелось сразу же приняться за четвертый роман о Джимми Голде, но записные книжки лежали вперемешку, а кроме того, его глаза закрылись бы прежде, чем он прочитал первую страницу, исписанную мелким почерком Ротстайна: он действительно вымотался. «Завтра, – пообещал он себе. – После того как поговорю с Энди и пойму, что он хочет с этим сделать. Я рассортирую записные книжки по порядку и начну читать». Морри засунул сундук под старый отцовский верстак и накрыл полиэтиленовой пленкой, которую нашел в углу. Потом прошел в дом и обследовал свое прежнее жилище. Выглядело оно как и раньше, то есть жалко. В холодильнике нашлись только банка маринованных огурцов да коробка с пищевой содой, зато в морозильной камере лежало несколько обедов «Голодный человек». Один он сунул в духовку, включил ее, установил температуру 350 градусов[4] и поднялся в свою спальню. «Я это сделал, – думал он. – Сделал. У меня рукописи Джона Ротстайна, которые тот писал восемнадцать лет». Моррис слишком устал, чтобы чувствовать восторг, даже удовлетворенность. Он чуть не заснул в душе, клевал носом над говняным мясным рулетом и мерзким картофельным пюре. Тем не менее съел все и вновь поднялся по лестнице. Отключился через сорок секунд после того, как голова коснулась подушки, и открыл глаза только следующим утром в двадцать минут десятого. Хорошо отдохнув и купаясь в солнечном свете, который вливался в окно и падал на кровать его детства, Моррис ощутил восторг, и ему не терпелось поделиться им, а это означало поездку к Энди Холлидею. Он нашел в шкафу брюки цвета хаки и рубашку в полоску, пригладил волосы, заглянул в гараж, чтобы убедиться, что там все в порядке. Направляясь к автобусной остановке, весело помахал рукой миссис Мюллер: она выглядывала в просвет между портьерами. Прибыл в центр почти ровно в десять, прошел квартал, посмотрел вдоль Эллис-авеню в направлении «Счастливой чашки», где столики стояли на тротуаре под розовыми зонтами. Конечно же, Энди сидел за одним из столиков и пил кофе, устроив себе маленький перерыв. Спиной к Моррису, так что тот мог подойти незамеченным. – Попался! – воскликнул он, схватив за плечо Энди, одетого в старый вельветовый пиджак. Его давний друг – его единственный друг в этом жалком городишке – подпрыгнул и развернулся. Чашка перевернулась, кофе разлился. Моррис отступил на шаг. Он хотел напугать Энди, но не до такой степени. – Слушай, изви… – Что ты вытворяешь? – спросил Энди тихим, хриплым шепотом. Его глаза сверкали за очками в роговой оправе, которые Моррис всегда считал показушными. – Что, твою мать, ты вытворяешь? Такого приема Моррис никак не ожидал. Он сел за столик. – То, о чем мы говорили. – Он всмотрелся в лицо Энди и не увидел привычного насмешливого интеллектуального превосходства. Энди боялся. Морриса? Возможно. За себя? Безусловно. Моррис принес с собой пакет из плотной коричневой бумаги, который нашел на кухне. Сейчас он достал из него одну из записных книжек Ротстайна и положил на столик, подальше от лужицы разлитого кофе. – Образец. Один из великого множества. Их не меньше ста пятидесяти. Еще не успел сосчитать, но это настоящий джекпот. – Убери немедленно! – Энди продолжал шептать, как персонаж плохого шпионского фильма. Его глаза метались из стороны в сторону, постоянно возвращаясь к записной книжке. – Убийство Ротстайна на первой полосе «Нью-Йорк таймс» и на всех телевизионных каналах, идиот! Эта новость неприятно удивила Морриса. Он рассчитывал, что пройдет как минимум три дня, прежде чем кто-то найдет тело, может, даже шесть. Но в реакции Энди угадывалось нечто большее, чем просто удивление. Он напоминал загнанную в угол крысу. Моррис попытался сымитировать улыбку Энди, казалось, говорившую: «я-так-умен-что-меня-от-этого-тошнит». – Успокойся, в этой части города все таскают с собой записные книжки. – Он показал на улицу, идущую к Гавенмент-сквер. – Вон один с такой. – Только не «Молескины»! Господи, приходящая домработница знала, в каких записных книжках писал Ротстайн, и в газете написано, что сейф в кабинете найден открытым и пустым! Убери… ее! Моррис пододвинул записную книжку к Энди, следя за тем, чтобы не угодить ею в кофейную лужу. Энди все больше его раздражал – доставал, как сказал бы Джимми Голд, – но он также испытывал садистское наслаждение, наблюдая, как Энди вжимается в спинку своего стула, словно записная книжка могла заразить его чумой. – Давай взгляни. В этой преимущественно поэзия. Я пролистал ее, пока ехал в автобусе. – В автобусе? Ты рехнулся? – Стихи так себе, – продолжил Моррис, словно не слыша Энди, – но они его, это точно. Написанные собственноручно. Невероятно ценные. Мы говорили об этом. Несколько раз. Говорили, как нам… – Убери ее! Моррису не хотелось признавать, что паранойя Энди заразительна, но, похоже, так оно и было. Он убрал записную книжку в пакет и мрачно посмотрел на своего друга (единственного друга). – Я же не предлагаю устроить гаражную распродажу. – А где остальные? – спросил Энди и продолжил до того, как Моррис успел ответить: – Не важно. Я не хочу знать. Ты понимаешь, как их сейчас ищут? И тебя тоже! – Меня никто не ищет, – ответил он, но чувствовал, как горят щеки и даже загривок. Энди вел себя так, будто вот-вот наложит в штаны, а вовсе не как человек, принимавший участие в преступлении века. – Никто не свяжет меня с Ротстайном, и я понимаю, что должно пройти какое-то время, прежде чем мы сможем продать их какому-нибудь частному коллекционеру. Я не тупой. – Продать их колле… Морри, ты себя слышишь? Моррис сложил руки на груди, всмотрелся в своего друга. В человека, который был его другом. – Ты ведешь себя так, будто мы никогда не говорили об этом. Будто ничего не планировали. – Мы ничего не планировали! Это была история, которую мы придумывали. Мне казалось, ты это понимаешь! Моррис понял другое: именно эту версию Энди Холлидей изложит полиции, если его, Морриса, поймают. И Энди ожидал, что его поймают. Впервые Моррис со всей очевидностью осознал, что Энди – не интеллектуальный гигант, стремившийся присоединиться к нему в совершении реального преступления, а еще один слабак. Заштатный продавец книжного магазина, всего на несколько лет старше Морриса. Ине нужна мне твоя дебильная литературная критика, сказал Ротстайн Моррису в последние минуты своей жизни. Я ее наслушался задолго до твоего рождения. Его виски начали пульсировать болью. – Мне следовало сообразить, что к чему. Вся эта твоя болтовня о частных коллекционерах, кинозвездах, саудовских принцах и уж не знаю о ком там еще – болтовня, и ничего больше. Ты просто трепло. Удар достиг цели, прямо в яблочко. Моррис это видел и радовался. Точно так же он радовался, когда во время последнего спора с матерью ему удалось пару раз прижать ее к стенке. Энди наклонился вперед, его щеки пылали, но не успел он заговорить, как появилась официантка со стопкой салфеток. – Позвольте вытереть эту лужу, – сказала она. Молодая, натуральная пепельная блондинка, симпатичная, может, даже красивая. Она улыбнулась Энди, тот ответил вымученной гримасой и отпрянул от нее, точно так же, как чуть раньше – от записной книжки «Молескин». «Он же гомик, – изумленно подумал Моррис. – Он чертов гомик. Как вышло, что я этого не знал? Как вышло, что не видел? Да у него это на лбу написано!» Что ж, он многого не замечал в Энди. Моррис подумал о присказке одного парня, который работал с ним на стройке: Снаружи шик, а внутри – пшик. Когда официантка ушла, унеся с собой терпкую ауру женственности, Энди наклонился вперед: – Коллекционеры исключаются. Они собирают картины, скульптуру. Первые издания… Один нефтяник в Техасе собрал коллекцию восковых цилиндров с первыми записями стоимостью миллион долларов, другой – все тематические журналы в период с тысяча девятьсот десятого по пятьдесят пятый год, вестерны, научную фантастику и ужастики. Думаешь, все это покупалось и продавалось законно? Черта с два. Коллекционеры – безумцы, худшим из них плевать, есть в их коллекции краденое или нет, прежде всего потому, что свои сокровища они никому не собираются показывать. Моррис все это уже слышал, и эта мысль, вероятно, отразилась на его лице, потому что Энди наклонился к нему еще ближе. Их носы чуть ли не соприкасались. Моррис уловил запах «Английской кожи» и задался вопросом, является ли этот лосьон после бритья фаворитом у гомиков? Тайным знаком или чем-то таким. – Ты думаешь, кто-то из этих парней выслушает меня? Моррис Беллами, перед которым Энди Холлидей предстал в новом свете, ответил, что, пожалуй, нет. Энди выпятил нижнюю губу. – Впрочем, когда-нибудь они послушают. Да. Как только у меня появится собственный магазин и клиентура. Но на это уйдут годы. – Мы говорили, что придется подождать лет пять. – Пять? – Энди нервно рассмеялся и вновь откинулся на спинку стула. – Через пять лет я, возможно, и открою свой магазин. Приглядел одно местечко на Лэйсмейкер-лейн. Там сейчас торгуют тканями, но, похоже, долго не протянут. Однако для того, чтобы найти клиентов с деньгами и установить с ними доверительные отношения, времени потребуется гораздо больше. Сплошные «но», подумал Моррис. А ведь раньше их не было. – Как долго? – спросил он. – Почему бы тебе не предложить мне эти записные книжки на заре двадцать первого века, если они все еще будут у тебя? Даже если я позвоню кому-нибудь из частных коллекционеров прямо сейчас, сегодня, самый безумный из них к этим записным книжкам не притронется. Они нынче в фокусе внимания. Какое-то время Моррис смотрел на него, лишившись дара речи. Потом сказал: