* * * Произошедшее стало сильным ударом по Горлису и его репутации в Одессе, хотя он, в сущности, ни в чем виноват не был. Натан зримо увидел, что настроение городской толпы переменчиво, как границы одесского порто-франко. Еще вчера о нем говорили с уважением, одобряли выбор Абросимова в душеприказчики, хвалили за мужество во время полутайного рейса парохода «Одесса». Но вот странная история с двумя завещаниями, выписанными в один день. Но не им! Да еще временная невозможность заняться прояснением этих обстоятельств. И не по его вине! А о нем уж начали говорить с насмешкой и даже злорадством. Эка, мол, хотел получить по-легкому три тыщи целковых, ну и заработал по носу от каких-то веселых хлопцев с Каспия. В сих интонации чувствовалось, через кого шли такие рассказы. Конечно же, от абросимовской прислуги. Братья Выжигины, любой из них с его вариантом завещания, были им втрое милее, чем Горлис. То есть ровно настолько же, насколько три тысячи рублей больше, чем одна тысяча. Несправедливым было и то, что история с пароходом, тушение пожара на нем задним числом и в связи с Горлисом теперь изображались исключительно анекдотически. Хотел, де, на дармовщинку в Херсон съездить, да еще — по рассказам — едва ли не взял на себя управление кораблем, так довел его до пожара, едва не загубил ценное судно, обшитое медью, и всю команду, включая себя… Но Натану ничего не оставалось, как просто ждать, когда можно будет продолжить занятие этим делом. Зато он стал чаще ходить в Театр, чему Фина обрадовалась. Она всегда спрашивала мнение о постановке в целом и ее выступлении в особенности. Не обижалась, ежели Натан мягко, с любовью, давал ей подсказки, касающиеся роли. Ну а любимой шуткой, от повторения не становящейся менее смешною, стала такая. Фина сначала исключительно дома, а после и в иных местах говорила что-то вроде: «Милый, пожалуй, здесь!» — «Что здесь?» — регулярно попадал в ловушку Натан. «Здесь мы с тобой повесим картину, наследованную девицей Серафиной Фальяцци, “Цветочки, растущие в Городском казенном саду города Одессы”!» И смех и грех, право же. * * * Между тем начавшаяся война становилась всё очевиднее. В Одессе втридорога по плохим — в сезон — ценам закупались вещи, коих ощущалась нехватка на балканском фронте (ибо давняя русская традиция — готовиться к войне тщательно и задолго, но всегда быть к ней не готовыми). Сие — ткани грубых видов, шанцевый инструмент, изделия шорников (просили и лошадей, да кто ж вам в мае их продаст?). Воинские люди подсобрались, отчего все стали относиться к ним с большим вниманием и даже нежностью: кто знает, что с ними будет в ближайшее время. Российская 2-я армия, штаб которой в мирное время базировался недалеко, в Тульчине, по случаю войны была переименована в Дунайскую армию. Основные ее части в конце апреля — начале мая широко разлились по румынским княжествам, пока еще вассальным слабеющим османам. При этом реакция Австрии на эти события, вопреки ожиданиям, оказалась спокойной. Горлис решил, что это неслучайно. Вероятно, причина тому — донесение фон Тома из Одессы о скором начале войны, написанное после общения с ним, Натаном. У Вены было время подумать, проконсультироваться, поговорить с русским послом Дмитрием Татищевым (кстати, дальним родственником графа Воронцова). Честолюбие, верно, скверное качество, но Горлису было лестно думать, что и он, простой еврейский мальчик из Бродов, поучаствовал в большой политике, в военно-мирных взаимоотношениях трех империй… На фронт шли также части и из более дальних мест. Промаршировав через Одессу идеальным парадным шагом, они заслуживали торопливые лобызания и овации. По преобладающему мнению, турки не были достойным соперником мощному войску, победившему недавно самого Наполеона. Положение супротивника вправду казалось безнадежным. Уничтожение турецкого флота, хоть и произошло случайно, но всерьез лишало султана возможности маневра в Черном море. Спасибо адмиралу Кодрингтону, доминирование русских в этом стало абсолютным. Турки теперь могли передвигаться только сухопутьем. Да и с армией было неладно. Янычарские войска, когда-то грозные, почти непобедимые, давно уж выродились в восточный вариант преторианской гвардии, любящей и умеющей не воевать, а делать перевороты, свергать и назначать императоров, султанов… Потому в 1826 году реформатор Махмуд II решился наконец уничтожить этот пережиток старины. В самом прямом смысле — уничтожить! Это стало настоящей войной частей и пашей, верных султану, со своевольными янычарами. Махмуд в ней победил. Но ежели разрушать старое оказалось так непросто, то насколько же труднее строить новое. А два года — слишком малый срок. Турецкие крестьяне не понимали, почему вдруг они в большом количестве должны становиться солдатами. Не говоря уж о том, как непросто обучать их строю, стрельбе, воинской дисциплине. Вечным резервом оставались только орды из Передней Азии, те, кого удастся зазвать на войну… «Нет, турки — не соперник», — было общее мнение в Одессе. Новости, приходившие с Балканского фронта, казалось, это подтверждали. В Молдове и Валахии во главе местных диванов уже обосновались оккупационные русские управители. Турки же смирно отсиживались по крепостям вдоль Дуная и за ним. Натану трудно было не разделять общее мнение — аргументы о слабости турок и он премного читал в прессе, причем не только российской. Общения же с Кочубеем, чтобы посоветоваться, не было. (Вот вспомнил про Степана — и вновь Надійкіно лицо сразу рядом.) А такой разговор сейчас был бы очень полезен. Ведь 2-я армия не просто базировалась в Малороссии, но и пополнялась здесь в большом количестве. Кочубей с его контактами и многими знаниями мог бы расширить понимание сей войны. Но общение с ним оставалось ныне невозможным. * * * В среду, 16 мая, как и предсказывал Дрымов, в Одессу прибыла императорская семья. Как дознался Натан, на всё лето. Правда, в составе усеченном — царь с женой Александрой Федоровной и восьмилетней Марией Николаевной. А вот наследник престола Александр да Ольга, Александра и маленький, еще года нету, Константин (ввиду близости Константинополя это имя в августейшей семье стало традиционным) остались в Петербурге под опекой бабушки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. (После убийства ее супруга, императора Павла, ей ничего иного не оставалось. Вдовствующей императрице не в тягость было заниматься и чужими детьми, руководя Ведомством учреждений императрицы Марии. Но раз так, то что уж говорить про собственных внуков!) Император с женой и любимой дочерью поселились в нескольких уже полностью отделанных комнатах Дворца на Бульварной улице. Безопасность трех августейших особ в Одессе обеспечивал сам Бенкендорф, проявляя при этом большое рвение. На второй день Воронцов дал команду Натану подобрать что-то разнообразное к вечернему чтению императрице. Горлис привез заказ ко Дворцу (душещипательный роман на французском; увлекательная, легко написанная биография на немецком и сборник русской поэзии нового века). Но дальше порога его не пустили. Книги из рук в руки принял Александр Христофорович, лысоватый, чтоб не сказать лысый, эстляндец, с правильными чертами лица и всё еще модными баками-фаворитами[47]. Он тут же пролистал томики с видом столь строгим, будто ожидал увидеть там гремучую змею. И еще какое-то время всматривался в Натана острым взором, будто выискивая в нем турецкого шпиона. Кстати, о шпионах. Главный охотник на них Степан Достанич был вызван царем на доклад и, кажется, прошел это испытание успешно. После чего на небольшой прием для узкого круга лиц явился, удивив всех, в гражданском костюме. В войну-то! Но для Горлиса сие новостью не стало. Он видел, как накануне Степан Степанович заходил к Ивете с очередным срочным заказом — вариантами шейных платков в тон новому фраку. Ну, как не похвастать обновкой в высшем обществе. Что еще рассказать… Ах, да! Лабазнов-Шервуд просто расцвел в присутствии шефа жандармов. Впрочем, и царь относился к нему с большим благоволением, помня, что именно он был первым, кто донес об измене накануне мятежа 14 декабря 1825 года. И как всегда бывает при приезде высочайшей семьи, бдительность порой становилась избыточной. Казалось бы, за последние недели в Одессе и думать забыли о поветрии оконных краж, настоящих или мнимых. Но тут глубокой ночью со двора опять донеслось: «Воры! Воры в окна! В доме хранцузском». Кляня себя за легковерность, Натан всё же вышел на улицу да обошел дом в несколько кругов. Однако никаких воров не заметил, при том, что полная луна всё хорошо освещала. 18 мая, в пятницу, Николай I с Бенкендорфом уехали на фронт. Вот так запросто, по-армейски, сели с утра в карету и поехали. А князь Пётр Волконский, министр императорского двора и уделов, поскакал впереди них, дабы заранее готовить суровый воинский быт в каждом из пунктов остановки. Нужно отметить, что высокие гости не стали задерживаться, чтобы отметить день рождения Воронцова. И то правда — не бог весть какой праздник. Да и праздник ли вообще, по сравнению со святыми именинами? (Чай, не евреи с их бар-мицвами[48].) * * * Бенкендорф уехал. А Лабазнов-Шервуд, как доложил по-дружески Афанасий Дрымов, пока что остался. Но в ближайшем будущем также собирался отбыть на Балканы. Так что ежели господин Горлиж хочет поговорить с ним о делах, то сейчас самое время. Попасть на прием к жандармам было несложно — нужно лишь прийти. Такую простоту нравов завел император, организовавший Корпус. По его размышлениям, голубой цвет мундира жандармов символизировал небесную чистоту их помыслов. Сами ж они призваны были исправлять в Империи любые недостатки, буде те объявятся, а также утешать страждущих, «утирая слезы вдов и сирот». С этой целью император подарил Бенкендорфу символический платок. Красивый. (Но, конечно, не столь прекрасный, как те, что подбирает и оторачивает наша Ивета.) Натан постучал в кабинет штаб-офицера жандармов в субботу с утра. «Да-да, прошу», — приязненно ответили по ту сторону двери. Горлис вошел, поздоровался с капитаном за руку, а жандармскому поручику, сидящему в углу с пером в руке, только кивнул. Тот привстал и сделал ответный знак, однако из-за стола не вышел. Лабазнов же был — сама любезность: — Премного о вас наслышан, Натаниэль Николаевич. — Благодарю, Харитон Васильевич. Взаимно! С самого начала Горлис почувствовал, как неловко, некомфортно находиться в этом кабинете. Вот сидит он лицом к Лабазнову, разговаривает с ним, любезничает. А за спиной — Беус, человек, внешность которого доверия не вызывала. Поручик походил на паука, только выпрямленного и иссушенного. Худой человек с продолговатым лицом, нездорового цвета кожей, массивным носом в форме «восьмерки» и сальными, до плеч, черными волосами. Последнее особенно изумляло, поскольку такие стрижки в чиновной Одессе не были приняты. (Тем более неуместные для города, где есть Люсьен де Шардоне.) Но самыми вызывающими были его глаза, очень темные, похожие на два глубоких тоннеля, во тьме которых, однако, иногда загорались веселые огоньки непонятного происхождения. Но что делать, продолжать общение нужно. Лучше всего делая вид, что Беуса в этой комнате нету. — Господин Горли, — сказал Лабазнов, попивая с громкими звуком остывший чай. — Я так понимаю, что вы пришли в связи с проверкой по завещаниям купца Абросимова? — Именно так. — Позвольте узнать, а что с наследниками? Они ведь в Одессе и ждут здесь разрешения вопроса? — Нет, я уж их отпустил. — Ай-яй-яй. А ежели среди них были злоумышленники? Скажем, эти братья Выжигины с двумя завещаниями. — Я полагал, что власти известили бы меня о подозрениях. Я ведь гражданское лицо, не облеченное полномочиями. Не мог же я заставить людей, не крепостных, сидеть в Одессе неопределенно долго. — И всё же зря вы со мной не посоветовались, отпуская их. Теперь, если будете заподозрены в соучастии со злодеями, мне придется защищать вас! «Упаси бог от такой защиты, — подумал Натан. — Он просто издевается, прекрасно ж знает, что никакого недосмотра с моей стороны нет, однако на всякий случай виноватит — на будущее». — Заранее вам благодарен, господин капитан! Однако я бы хотел обсудить возможности и сроки проверки второго и третьего завещаний. — А они уж проверены! — заявил с неотразимой улыбкою Лабазнов. «Что, опять издевается?! Он же с Бенкендорфом тут охраной царя занимался… Или правду говорит — до Вознесенска, в общем-то, недалеко». — Каковы ж итоги? Я как душеприказчик обязан знать. — Смею напомнить, господин Горли, вы душеприказчик — лишь по первому завещанию. А по второму или третьему вы — никто. Простите за юридическую справку. — Безусловно, вы правы. Но покамест единственно признанным является лишь первое завещание. Так что же со вторым и третьим? — И то и другое выглядят совершенно законными! Оба свидетеля, их подписавшие, — реальные, уважаемые люди, подтвердившие свои подписи. — Но как могут быть законными два завещания, сделанные в один день? Мы ж не знаем, какое из них последнее! — А вот тут закавыка. По уверениям свидетелей оных завещаний, одно делалось 18 октября, другое ж — 28-го. Но Абросимов, заполнявший их своею рукой, ошибся, да и они недоглядели. Так что второй раз тоже было вписано 18 октября, а не 28-е. — Так пусть они оба скажут и присягнут еще на Библии, какое завещание было последним. — Тут вторая закавыка. Они сами сего не помнят. Говорят, имена Пархомий и Ипполит весьма похожи. — Так что же делать? Как разрешить возникшую апорию? — Решением моим, как представителя Третьего отделения в Херсонской губернии и городе Одессе, посмертный счет Никанора Никифоровича замораживается. За исключением сумм необходимых для поддержания в достойном состоянии Дома Абросимова. Потому прислуга увольняется — за исключением дворецкого, печника и дворника. Рассмотрение дела переносится в Петербургскую канцелярию Корпуса жандармов. Да! Ответственность за сохранность дома до разрешения вопроса остается пока на вас. Вот бумага, мое представление об этом. Соблаговолите расписаться. Вот здесь… Часть II. Смерти в запертых комнатах и заговор «Сети Величия» Глава 11 Вскоре после этой встречи Лабазнов-Шервуд уехал на фронт, оставив на делах Беуса. Степан Достанич, чуть побыв в Одессе, также отбыл в действующую армию. Вскоре вернулся, потом опять уехал… А на фронте, судя по всему, события развивались для русской армии чрезвычайно успешно. В начале июня до Одессы дошли новости, что еще 30 мая пала турецкая крепость Исакча. «Начало положено!» — ликовали одесситы, будто сами шли на штурм. В остальном — в городе мало чувствовалось, что рядом идет война. Те же балы, Театр, Общество минеральных вод и иные развлечения.