Работа с графом Воронцовым по составлению фондов будущей публичной библиотеки была продолжена только с утра в понедельник. Но зато тут уж прошли до конца списка. Получалось более трех тысяч книг. А далее произошло то, чего Натан ожидал. Воронцов не дал ему скучать и предложил следующую работу — упорядочивание богатого архива семейных документов. Учитывая разнообразные дипломатические и чиновничьи должности Воронцовых в XVIII веке, и это занятие тоже обещало быть чрезвычайно интересным. Притом Михаил Семенович отдельно подчеркнул, что долго решал, кому мог бы поручить такую работу. И выбрал господина Горли, обладающего в Одессе хорошей репутацией. Ведь разбор фамильного архива — дело в некоторой степени интимное, а значит, требующее особого доверия. Натан поспешил заявить, как высоко ценит это предложение. Следом с него было взято слово чести, что он не использует в личных целях и не сделает достоянием гласности информацию из архива, которая может нанести вред Российской империи или семейству Воронцовых. Горлису были даны три недели отпуска, дабы глаза отдохнули перед новым важным делом. А рукописный текст, как все знают, разбирать сложнее. Да, еще Воронцов подчеркнул, что поскольку эта работа имеет приватный характер и он не знает, будет ли передавать какую-то часть своего архива в общественное пользование, то оплата за нее производится исключительно из его средств. * * * Посреди недели пришел нижний полицейский чин, однако не от Дрымова, а от Лабазнова. В кратком послании была просьба удостоить своим вниманием одесский кабинет жандармов. Что ж, логично. Штаб-офицер по южным губерниям вернулся с фронта, и его тянет поработать на благо Отечества. Натан не ждал от сего посещения ничего хорошего, однако с самого начала всё сложилось лучше, чем он ожидал. Жандарм излучал такую неподдельную радость от посещения Горлиса, будто совместный ужин в императорской семье сделал их, по меньшей мере, родственниками. Да и чай он прихлебывал не так уж громко. — Премного рад вас видеть, Натаниэль Николаевич. — Благодарю, Харитон Васильевич. Взаимно! На сей раз и Беус не стал отсиживаться в своем закутке. Вышел для приветствия паучьей походкой в центр комнаты. — О! Господин Горли, обратите внимание — даже Борис Евсеевич рад вас видеть. Это нечасто. Правду сказать, он у нас человек замкнутый. Беус пожал руку Натану. И тот чуть не вскрикнул от боли, хотя, как человек регулярно занимающийся физическими упражнениями, пожатие сам имел довольно крепкое. Еще удивило, что ладонь у жандармского поручика была груба, словно у крестьянина или строительного рабочего. Просто поразительное дело для человека, занимающегося бумажной работой. Впрочем, вся внешность сего человека состояла из сплошных диссонансов, и этому, еще одному, удивляться не стоило. Так что в это посещение, сев за стол напротив Лабазнова, Горлис уже не испытывал такого дискомфорта, как было прошлый раз, при знакомстве. Видимо, и жандарм понял, что был тогда излишне резок, да решил загладить вину перед особой, приближенной к генерал-губернатору, а теперь уж — и к императору. — Давеча чрезвычайно рад был увидеть вас на даче Рено. — Я — также. — Знаете, общение в присутствии государя императора, Помазанника Божьего, оставляет исключительный след в душе. Чувство особой близости, заединства, скрепности. Тем более в случае с таким государем, как наш. Ах, если бы вы были на фронте и увидали его там. Одно появление Николая Павловича вдохновляет войска на подвиги, делает порыв русского солдата неудержимым. — И я еще раз, благодарю, Харитон Васильевич. Мне, как человеку тыловому, штатскому, лестно услышать столь сокровенные ваши размышления. Прямиком с фронта. — Да-да. И еще вспомнился тот знаменитый платок, что был подарен Александру Христофоровичу Бенкендорфу при назначении его шефом Корпуса жандармов. Тем платком было указано утирать слезы вдов и сирот. — Слышал об этой истории в пересказе. Весьма благородный и возвышенный образ, — уклончиво ответил Горлис, еще не вполне понимая, к чему идет разговор. — Вы, должно быть, догадались, о чем это я? Разумеется, речь идет о вдове видного российского ученого Любови Ранцовой и ея сыне, каковой томится в застенке. Вот уж правда, Натан не ждал, что жандармы будут сегодня говорить с ним о Вики. Причем тональность, с какой Лабазнов завел речь об этом, была обнадеживающей. — Да, конечно. И рад, что вы обратили внимание на сию историю. Юношеский максимализм, знаете ли. Поскольку несчастье случилось с дамой, Ранцов вообще молчит об этой истории, полагая, что честь велит поступать именно так, — сказав сие, Натан решил, что ни в чем не нарушил обещание, данное Викентию. — Вы правы. При всём том полиция зачем-то держит взаперти многообещающего российского студента. А ведь уж август начался. В середине оного месяца студиозусы должны возвращаться в свои университеты. Потому, мню, с этой историей нужно кончать. — Совершенно с вами согласен, Харитон Васильевич! Могу ручаться, что Викентий Ранцов — человек чести. Тем более остро чувствующий это понятие в связи со своим дворянским происхождением. — И я о том же! Пускай учится. А ежели к нему еще появятся вопросы, так мои сослуживцы в Харькове всегда опросить смогут. Или же я сам, когда он в Одессу вновь приедет на каникулы. Горлису даже трудно было поверить, что всё разрешится так быстро, просто сейчас, в его присутствии. И он не ошибся в таком недоверии. — Но прошу меня правильно понять, Натаниэль Николаевич. Надо мной, как и над полицией, висит история с этим пистолетом «Жевело», приобретенным Ранцовым. Пока нет вообще никакого объяснения по сему поводу, мне трудно принимать решение об освобождении Викентия из-под стражи. — И жандарм вопросительно посмотрел на Горлиса. Как же Натану хотелось сейчас рассказать всё, что он услышал от своего бывшего ученика — об оружии, подаренном для самообороны. Но обещание, данное юноше, не позволяло сего сделать. Надо прийти к этой информации каким-то другим путем, и тогда дело будет сделано — Виконта Викочку освободят. — Увы, господин Лабазнов, ничего о «Жевело» сказать не могу, ибо не знаю. — Понимаю. Каждый из нас внутри своих знаний и возможностей. Но вы же не затруднитесь дать общую характеристику Ранцову? Насколько возможно объемную — на фоне всего его класса, выпущенного из Ришельевского лицея год назад. Ведь многие продолжили высшее обучение в Лицее. А вот Викентий уехал. — Это был прекрасный класс. Очень сильный, как говорят в таковых случаях педагоги. Уехал-то не один Ранцов. — Да что вы! Как интересно! — Я просто счастлив, что пересекся с такими достойными развитыми юношами. — А какие есть показатели «силы», уникальности того выпускного класса? — Поверите ли, я за этот год узнал, в разных местах случайно встречаясь с родителями тех юношей, что они в итоге поступили едва ли не во все университеты Российской державы. Не только ближайший — Харьковский, не только столичные, Московский и Петербургский, но и множество других. — Поразительно! Как же так вышло? — Ребята ориентировались на кафедры и видных ученых, что их ведут. В дополнение к тому — родители советовали поступать поближе к местам, откуда их семьи родом. Юноша из остзейской фамилии пошел в Дерптский университет; мальчик из польско-литвинской семьи — в Виленский. У одного бабушка имеет большое поместье на Волге — так он поступил в Казанский. И это я еще не говорю о Московском и Петербургском университетах! — По окончании вдохновенного спича лицо Горлиса озарилось улыбкой педагогической гордости за учеников. — Ах, Натаниэль Николаевич, не могу сходу подобрать слов, чтобы выразить восхищение вашей работой и вашими учениками. Помните, Россия гордится такими, как вы! — Искренне благодарен. — Поверьте, еще немного — объяснение по поводу злосчастного пистолета — и ваш воспитанник поедет в Харьков, дабы продолжить учебу во славу российской медицины. Знали бы вы, как нужны хорошие врачи на войне!.. Вот, кстати, возьмите сей лист. — Что тут? — Наши одесские адреса. Мой и Бориса Евсеевича. С описанием, как к нам пройти, ежели появятся важные новости. Мы же всегда открыты для помощи людям! * * * Горлис вышел из кабинета жандармов с ощущением, что с души упал большой камень. Похоже, фронт благотворно повлиял на Лабазнова. Он вернулся оттуда другим человеком. Видимо, лучше осознал ценность человеческой жизни. Натан улыбнулся: он уж не стал расстраивать жандарма, говоря, что Ранцов выбрал специализацию не военной медицины, но прямо противоположной — родовспомогательной. Сейчас бы только выполнить задуманное — найти, независимо от Викентия, подтверждение, что он покупал пистолет в подарок Ивете, для самозащиты. Натан решил поделиться этой мыслью с Дрымовым. Но не успел. Навстречу ему по коридору съезжего дома шла не кто иная, как Любовь Виссарионовна. Если бы вы, любезный читатель, могли ее увидеть в этот момент. Она будто бы сбросила не только гнетущие чувство тревоги за сына, но и лет 10–15. Лицо светилось, глаза блистали. — Натаниэль Николаевич? Какая удача, я только подумала, как бы с вами увидеться, поговорить. А тут вы! — Любовь Виссарионовна, могу сказать ровно то же. И у меня хорошие новости. — В таком случае тогда сперва вы, а потом уж я расскажу. — Я был у штаб-офицера по южным губерниям, капитана Лабазнова-Шервуда. — Какая фамилия у него романтичная. Сразу Шервудский лес вспоминается. — Вы правы, — улыбнулся Горлис. — Хотя, правду сказать, «лабаз» сей робингудский лес немного портит… Так о деле. По мнению Лабазнова, Викентия не следует держать под такой долгой стражей. Пусть учится во славу Отечества. Он же не станет бегать от следствия? — Нет, конечно же. Мой Викочка не такой. — Последняя загвоздка, однако, в том, что нужно некое объяснение по поводу… по поводу того предмета, о котором я вам говорил. — Вы имеете в виду пистолет «Жевело»? — спросила женщина. Натан неопределенно пожал плечами, ожидая дальнейших ее пояснений. — Дорогой Горли, я сразу распознала ваш намек и отправилась по всем лавкам, магазинам, торговым рядам, где, как знала, бывает мой сын. И вот на Колонистской улице… — Она же Немецкая. — …Она же Немецкая, она же Лютеранская. Так вот — там есть магазинчик, в котором продаются разные механические изделия. Викочка покупал там учебную и медицинскую аппаратуру, инструменты. Продавцы того магазина рассказали мне, что недавно Викентий приобрел хороший пистолет. Когда его на всякий случай спросили, зачем, то он ответил, что для одной женщины, особы молодой, но решительной, которая хочет иметь уверенность в своей безопасности. — А что ж они об этом раньше не сказали? — Вот и Афанасий Дрымов меня об этом спросил. — И что ж оказалось? — В тот раз, когда нижние чины полиции пришли в магазин со своими вопросами про пистолет, продавца, который долго общался с Викентием при покупке, не было, он болел. А другой торговец, признавший пистолет и назвавший его покупателя, занимался только денежным расчетом. И ничего, кроме уплаченной суммы, назвать не мог. — А вы всё разузнали и пересказали Дрымову?