— Натан, я понимаю всю неприличность моего поведения. И такого нежданного, непрошенного прихода к вам… — Ну что вы, Надежда, это я должен извиниться, что… Натан понял, что не может в точности сформулировать, за что именно он должен извиниться. Потому предпочел оставить фразу незавершенной. — Нет-нет, не нужно ничего говорить. Я сама всё понимаю: замужняя женщина приходит в гости не то что без приглашения, но и вообще… Однако — таковы обстоятельства. — Конечно же. Я всегда готов вас выслушать. Размолвка, случившаяся у нас со Степаном, чрезвычайно досадна. И, как мне кажется, я уж довольно давно понял ее исходные причины. Осознавши их, уверен, что мы должны помириться, и как можно скорее. Но… за несколько месяцев, что мы не общались, накопилась странная отчужденность. К тому же непонятно, кому следует делать первый шаг к примирению… — Вы, похоже, подумали, что я пришла к вам по наущению Степана, дабы помочь пойти на мировую? — Ну, нет, не совсем так, — промямлил Натан, хотя, говоря откровенно, именно это он и подумал. — О нет, вы недостаточно хорошо знаете Степана, если так решили, — усмехнулась Надія, впрочем, улыбка так же быстро сошла с ее лица, как и появилась. — Что нужно делать самому, он делает сам, не обращаясь ко мне. Хотя… рациональное зерно в ваших рассуждениях имеется. Только я пришла не от него, а для него. — Надежда, вы говорите загадками. И от этого я… я волнуюсь… еще больше, — сказал Степан и почувствовал, что краснеет, почему-то совсем по-юношески. — Вот здесь вы правы. Нужно прямо сказать, что происходит. Но я сама не вполне понимаю, как это объяснить. «Та не тягни кота за хвіст!» — вспомнил Горлис Кочубееву поговорку, подходящую к этому случаю. Но произнести ее вслух, конечно же, не решился. — Нет-нет, Натан, не нужно улыбаться, история совсем не веселая. Дело в том, что моего мужа сегодня арестовали. У нас дома, в присутствии детей. — Как? За что? — Я и сама не вполне поняла. Тем более что объяснения были туманные. — Ну, допустим. Но кто задерживал? — Нижние чины полиции. А руководил ими — этот… Как же его… На паука похож. — Беус? Который из жандармов? — Да. Он. Знаете, объяснений не было. Вместо них — небольшой обыск в нашем доме. — Где? В каких помещениях? — В комнате Степана. А также — почему-то — на кухне. И еще — в кладовке с продуктами и лекарствами. Сейчас жарко, там много трав сушится… Почему я к вам решилась прийти? Я не смогу точно вспомнить, как и почему, но Беус несколько раз упоминал вас. — Вот как! Но только ли меня? Может, еще какие-то имена звучали? — Да. Гораздо чаще жандарм называл Осипа Гладкого. И спрашивал — я это точно помню — о том, какие у Степана отношения с ним. Мне это показалось странным. Муж рассказывал мне, что на приеме у Воронцова Гладкий что-то съел не то и вроде как приболел. Но Степан-то тут причем? И что у нас можно было разыскивать? Увы, для Горлиса, знавшего больше Надежды, всё было достаточно очевидно. — Я многое тут понимаю. И могу вам рассказать… Позвольте узнать, как вас лучше именовать — Надеждой или Надією? — Как вам будет удобней… А впрочем — нет. Пока Степан в тюрьме, Надією, как он, — больнее. Зовите Надеждой. — Хорошо… Прежде всего, Надежда, я хочу сказать: всё, что вы сейчас услышите, хорошо бы оставить между нами. И больше никому не пересказывать. Это может навредить в первую очередь нашему Кочубею. Собеседница кивнула головой. — Теперь по сути. Я был на приеме у Воронцова. И там у Степана с Гладким произошла прилюдная стычка. Когда их разнимали, то прозвучали слова, что это «из-за женщины». Я сперва подумал, что то было пустое, ничего не значащее объяснение — самое понятное и первое пришедшее на ум. — Уверена, что так и есть! — Но та история имела продолжение. Так вышло — совершенно случайно, — что я стал свидетелем отдельного разговора Степана с Осипом наедине. Увидев огонек сомнений в глазах Покловской, Горлис тут же поспешил объяснить: — Я ждал тайной встречи с важным собеседником, и надо ж было такому случиться, что как раз на это место пришли Кочубей и Гладкий. И вот ваш муж тогда, среди прочего, обвинил полковника в том, что тот излишне много говорит в обществе о вас, превознося вашу внешность… — Но я… Представить не могу, в чем я могу быть виновата. — Понимаю вас и полностью согласен. Виноваты не вы, а исключительно ваша красота. Покловская смутилась от этих слов и тоже зарделась. — Степан, видимо, и сам осознал неловкость своих претензий. И они вскоре помирились. Но дальше случилось непредвиденное. Гладкий начал терять сознание, и, судя по всем симптомам, он был кем-то отравлен. — О господи! Так вот почему жандармы рыскали среди наших сушеных трав. Искали отруту. — Полагаю, именно так. Но в действительности ваш Степан делал всё, дабы вывести Осипа из тяжелого состояния. И даже дал ему какое-то противоядие. — Знаю. Это его деда Мыколы. Он и мне объяснил, как и в каких случаях им пользоваться. — Честно говоря, я думал, что этим делом будет заниматься контрразведка, полковник Достанич. И был уверен, что Кочубей, давно с ним знакомый, подробно ему обо всём расскажет. Но вот от вас узнал, что к истории подключились жандармы. И это самое скверное. — Почему же? — Дело в том, что я сейчас вошел в серьезные контры с жандармским капитаном Лабазновым-Шервудом. И та тайная встреча, о которой я упоминал, была связана с этим. Лабазнов уже показал нам, что способен задерживать людей, исходя исключительно из своих фантазий и корыстных интересов. Думаю, что и в случае с арестом Степана он действует примерно так же. От своих наушников узнал, что у нас близкая дружба и… — То есть жандарм задержал Степана, чтобы досадить вам? — Не совсем так, это было бы слишком просто. Думаю, в будущем он хочет не досадить мне, а присоединить меня к обвинениям в адрес Кочубея. Видимо, сейчас жандарм обвиняет вашего мужа в попытке отравления, ну, скажем, из ревности. Но на прошлом примере, который я упоминал, мы уже знаем, что он может менять обвинения, выдвигая новые — более тяжелые. — Боже… Боже мой… Как сложно и как мерзко… Что ж теперь делать? — Будьте осторожны. Прежде всего не говорите никогда и ни при ком ничего, близко похожего на крамолу. Это не для России… И еще — каково состояние здоровья Гладкого, не знаете ли? — Степан вчера сказывал, что он пришел в сознание. Но пока очень слаб и говорить не может, всё больше спит. — Понятно, то бишь свидетельских показаний еще не дает. В том-то и сложность… Надежда, я буду делать что могу. Защищая Степана, я защищаю не только вас, но и себя. Главное — осторожность. Ни на миг не забывайте, что «око государево» следит за вами. А в России это очень серьезно. — Я понимаю. — И еще. Помните о перлюстрации писем… Кстати… Вы ж из почтовой семьи? — Да, мой отец занимается линиями экспресс-почты. — Тогда у меня тоже просьба — к вам и к нему. Я сейчас веду очень важную переписку с заграницей. И опасаюсь, что ежели Лабазнов уж заинтересовался мною, то может вскрыть ее и осложнить нам жизнь. Можете ли вы попросить отца, чтоб он изымал послания, предназначенные мне и отдавал вам? — Я спрошу. Думаю, можно. — Тогда… — Натан вышел в коридор и вскоре вернулся. — Это вам — входной ключ от внешней двери всего моего доходного дома. Берите! Так вы войдете внутрь. Дверь от моего личного жилища закрыта на отдельный ключ. Но между полом и дверью щель, достаточная, чтобы забросить письмо. — Хорошо… Я пойду… — Может, накормить вас? Или чаю со сладостями? Вина? — Нет, благодарю. Пора к детям. Там наша работница с ними. Они не привыкли так долго без мамы. — Что ж, счастлив был вас увидеть! — Благодарю… И я рада. — Надежда направилась к выходу, но у самой двери остановилась. — Нет, я всё же должна сказать! Есть вещи, которые скверно оставлять непроговоренными. Натан, простите меня! — Бог с вами! За что? — За тот взгляд, что я бросила на вас во время вашей со Степаном ссоры. — Да что уж, не стоит… Ничего особенного. — Нет-нет, я же женщина. И видела, какое воздействие оказал тот взгляд на вас, возможно, породив какие-то ожидания, надежды, сомнения… Еще раз — простите меня. То было адресовано не вам. — А кому же? — Никому, наверное. Точнее, моему прошлому. Просто вы в тот миг, когда готовы были заплакать от обиды, стали очень похожи на одного человека. Из юности, а скорее даже — из детства моего. Забудьте! Это из прошлого. И это не ваше. Не наше, не сегодняшнее. Не настоящее! — Да. Благодарю вас за откровенность, — сказал Горлис очень серьезно. — Я постараюсь. — И потому, дорогой Натан, не теряйте уверенности в себе и вашей дружбе с Кочубеем. И я в себе — тоже совершенно уверена. Я очень люблю Степана и не мыслю жизни без него. — Да, Надежда. И я уверен — что мы освободим нашего Кочубея.