* * * Так вышло, что к канцелярии на Херсонской улице Горлис приехал одновременно с парой жандармов. Лабазнов был весел и издалека помахал Натану рукой, как лучшему другу. Тот не смог удержаться и помахал в ответ. За что тут же начал корить себя — ну нельзя общаться с подобными подлецами, как с равными себе, нельзя прощать им их гнусности. Беус же шел, заметно прихрамывая. («Лабазнов, что ли, его побил?» — мстительно подумалось Горлису.) Они поднялись на второй этаж в кабинет Достанича. Все остальные были уже в сборе. Слева от двери стоял Дрымов с тремя нижними чинами, лучшими из имевшихся, коих он всегда привлекал к подобным делам, важным и опасным. Справа — пять молодых крепких офицеров Уфимского полка. Горлис достал схемы, нарисованные Орлаем, и положил их на стол перед Достаничем. Тот попросил всех подойти поближе и начал объяснять диспозицию предстоящей операции. План был таков. Как доложила лицейская вахта инвалидной роты, вечером Брамжогло вернулся в свою квартиру и больше из нее не выходил. Далее — в здание гауптвахты, глядящей окнами на Соборную площадь, переведены два взвода солдат, ждущих приказа, пока что им неизвестного. Без десяти минут час ночи они выдвигаются к Лицею и полностью блокируют его с наружной стороны. У двух окон, где обитает турецкий шпион, дополнительно дежурит полицейский наряд во главе с частным приставом Дрымовым. Четыре армейских офицера перекрывают центральный и черные выходы. Ровно в час ночи (тут Достанич не без хвастовства потряс своими дорогущими карманными часами) он сам с одним армейским офицером, двумя жандармами и «вольноопределяющимся Горли» идет к главному входу в здание Лицея. Согласно предварительной договоренности, один охранник открывает дверь, другие доводят всю пятерку до нужной квартиры. Ничего не подозревающий Брамжогло у себя дома отходит ко сну. А то уж и крепко спит, учитывая, что занятия завтра начинаются рано. — Всё ли понятно? — спросил Достанич в конце. — Всё! Это просто Иерусалим, крестоносцами освобожденный! — молодцевато ответил за всех Лабазнов. — Вот только… Время еще есть. Чайку попить бы, что ли. — Да что вы, Харитон Васильевич, какой чай? Чтобы потом, в разгар дела, по кустам бегать? — Это да, Степан Степанович… Только дело серьезное. От волнения аж в горле пересохло… Сказано это было настолько просто и искренне, что даже Горлис, привыкшей воспринимать Лабазнова, скорее, как черта в мундире, но не человека, испытал сейчас к нему нечто вроде сочувствия. — Господин капитан, — с мягкой отеческой строгостью сказал Достанич. — Согласен с вами, дело ответственное. Но давайте сначала послужим Отечеству, а потом уж чаю напьёмся. И может, не только чаю. Нехитрая армейская, да и просто мужская шутка пришлась к месту, сгладив напряжение. Все усмехнулись и кратко обсудили, чем именно будут отмечать задержание турецкого шпиона. * * * Толково распланированная операция шла как по маслу. Горлис даже не успевал на каком-то из этапов остановиться, подумать, оглянуться, как их пятерка оказалась перед дверью квартиры Брамжогло. Как уговорились заранее, Достанич и другой офицер обнажили сабли, жандармы достали пистолеты. Ну и Горлис с его всего лишь тростью на их фоне смотрелся человеком сугубо гражданским. Зато именно ему было поручено открывать дверь служебной квартиры запасным ключом. В этом тоже таилась некоторая опасность. А вдруг Брамжогло по ту сторону насторожится? Вдруг он вооружен и выстрелит? Но нет, всё прошло спокойно. Горлис резко открыл дверь на себя, в комнату заскочили сначала офицеры с саблями, потом жандармы с пистолями и… И ничего! При полной луне стало видно, что постель пуста. Достанич зажег свечи на подсвечнике, стоящем на столе, и тогда стала видна записка, оставленная тут же: «Глубокоуважаемый Иван Семенович! Спешу сообщить, что в связи с тяжелой болезнью горячо любимой тётушки вынужден срочно выехать в Мариуполь. Надеюсь, кто-то из более молодых коллег, например Горли, сможет меня заменить. Ваш Н. Б.». Достанич грубо выругался вполголоса (всё же гражданское учреждение, а уже ночь) и озвучил всеобщий вопрос: — Как? Ну как он узнал? Натан подошел к окну и сокрушенно покачал головой. Вновь та же история: окно было приоткрыто. Видимо, турок, заранее кем-то предупрежденный, выпрыгнул в него. Второй этаж в корпусах Лицея был не столь высок… Потом он на всякий случай заглянул под подоконник да еще пощупал нижнюю его поверхность. Нет, вновь никаких следов от воровского «якоря». В сей момент Горлис поймал на себе удивленный взгляд Беуса. — Что ж, господа, действуем по обстоятельствам, — уныло сказал Достанич. — Вас, господин подпоручик, попрошу снять внешнее оцепление и дать команду обоим взводам возвращаться в казармы. Господа жандармы могут приступать к досмотру помещения. А вы, господин Горли, выгляньте на улицу да зовите Дрымова с его людьми сюда. Натан открыл окно пошире и показал Афанасию жестами, чтобы он шел к ним в помещение. Частный пристав со своими нижними чинами зашагал к главному входу Лицея на Екатерининской. Ну а солдаты, стоявшие под стенами в оцеплении, гуськом отправились в обратном направлении на гауптвахту на Преображенской, где у них был сборный пункт. В этот момент тучи тоже сняли свою охрану с полного месяца, и Горлис ясно увидел, каким был знак тревоги, поданный кем-то турецкому разведчику в Одессе. В доме, прямо напротив его квартиры, под окном была проведена довольно длинная желтая черта, параллельная земле. Такую очень легко сделать любым случайным куском ракушечника, каковых в Одессе много. Просто идя вдоль дома и держа камешек в руке. Но главное — Натан точно помнил, что, когда он утром шел пешком по Ланжероновской, направляясь к Дворцу, сей пакостной линии не было. Горлис хотел уж доложить Достаничу о своем наблюдении, как вдруг произошло событие, отложившее все остальные действия. Раздался звон бьющегося стекла, а следом — звук упавшего тела. И хрипы задыхающегося человека. Это был Лабазнов, он лежал на полу и царапал руками то место, где сердце, будто старался добраться до него. Жандармский поручик, стоявший ближе всех, подхватил его, пытаясь приподнять верхнюю часть туловища и прислонить капитана к стенке. — Беус, что случилось? — спросил Достанич. — Тут был стакан с чаем. Капитан выпил — и вот… — растерянно ответил жандарм. — Твою ж мать!.. Как дети малые! — рявкнул полковник. — Помогите ему сблевать! Конечно же, Натан сразу вспомнил драму, разыгравшуюся на его глазах в Воронцовском переулке. Правда, симптомы сейчас были другие, не как у Гладкого. Тот тогда, чувствуя резкое ухудшение, стоном, глазами просил о помощи. Лабазнов же, после нескольких судорожных движений руками, сейчас выглядел совсем бесчувственным. Но Горлис всё же попробовал повторить подвиг Степана. Стал перед жандармом на одно колено, перевернул туловище через него и начал давить двумя пальцами в основание языка, пытаясь вызвать рвоту. Всё тщетно. Лабазнов, бывший ныне в прямом смысле в его руках, быстро слабел. Натан вспомнил, что это ему напомнило. Примерно так гасли и умирали недавно вылупившиеся цыплята, слишком слабые, чтобы жить. Их можно греть в руках, дуть на них, желая вдохнуть жизнь, — но ничего не поможет. Вскоре у жандарма начались судороги, потом он затих. Горлис перевернул тело капитана, прислонил его к стене. Потом приложил руку к сонной артерии, на всякий случай достал из кармана свое зеркальце, поднес его к носу и рту, подержал, потом показал всем гладкую незапотевшую поверхность. И объявил: — Господа, капитан Лабазнов мертв. Горлис обвел глазами всех присутствующих и остановил взгляд на лице Дрымова, стоявшего в дверях. На сей раз глаза Афанасия были выпучены в совершенно искреннем изумлении, а не в попытке изобразить нечто напоказ, для начальства. * * * Дальнейшее происходило для Горлиса будто в некоем тумане. Беус, как самый близкий сослуживец умершего, сказал, что отвезет его тело и треснутый стакан с остатками чая в больницу, там распорядится, чтобы врачи с утра осмотрели и провели опыты — на предмет определения яда. Он же вызвался сообщить о несчастье жене… то есть уже вдове коллеги — Клариссе Шервуд. Дрымов же с помощниками продолжал досмотр помещения, начатый, но не законченный жандармами. Видя оглушенное состояние Натана, Достанич предложил ему отправиться домой, поскольку затянувшийся день для него, разоблачителя шпиона, был сегодня особенно насыщенным и тяжелым… Глава 31 Горлис шел домой, не вполне ощущая действительность происходящего. Уж слишком быстро и непредсказуемо всё завертелось. Чтобы вернуть утраченное чувство яви, он начал постукивать тросточкой по улице и оттого стал похож на слепого, ищущего дорогу. То же ощущение слепоты, не физической, а умственной, сохранялось, и когда он оказался дома. Налил рюмочку одного из Фининых ликеров и выпил его, не чуя вкуса. Как часто бывает после лицезрения и чувствования чьей-то кончины, с мучительной страстностью захотелось близости, любви. Акту столь же телесному, но имеющему смысл, противоположный смертному. Заглянул в спальню. Фина спала с выражением на лице детской самозабвенности и беспомощности. Сердце сжалось от мягкой нежности к ней, и тронуть ее не решился. Но и заснуть самому сейчас тоже было немыслимо. Натан пошел в свой кабинет. От нечего делать начал рассматривать корешки своих книг, вспоминать строки из них. Тем временем туман, странным образом сгустившийся вокруг него после смерти Лабазнова, его недруга и дрянного, в сущности, человека, начал рассеиваться. Горлис подумал, что дело действительно совсем не в Лабазнове. Между нами говоря, Натан давно представлял в мыслях, как вызывает его на дуэль и на дуэли застреливает. Или закалывает. Чтобы отомстить за мучения Виконта Викочки, за непросыхающие слезы на глазах Любови Виссарионовны! Это помутнение произошло от эмоционального перенапряжения сегодняшнего дня. Да! И вот что еще важно: слишком резкий перепад от сделанного открытия, от успешно развивавшихся событий и до полного краха всей операции. Горлису сейчас, постфактум, было неловко за то, что в глазах других он выглядел этаким легкодухом, слабаком, штафиркой. Хотя были люди, которые выглядели еще хуже. И это, конечно же, сам погибший. Как Лабазнов, тертый, подловато хитрый человек, мог совершить эдакую глупость — выпить что-то в квартире сбежавшего злоумышленника? И тут вдруг Натан подумал об одном противоречии, не замеченном им ранее. Жандармский капитан — человек простого образования и воспитания. Свое довольно высокое положение, известность он получил благодаря доносу. Он-то и фамилию жены Шервуд присоединил к своей для того, чтобы звучать более громко и добавить нечто аристократичное в «лабаз» низкого штиля. Из-за этого над Лабазновым-Шервудом за глаза посмеивались, прозывая Либезьяной… Будучи у него в кабинете, Горлис также отмечал, сколь громко Харитон Васильевич пьет чай, причем не только горячий, что можно было бы понять, но и совершенно остывший. В этот же раз в деловитой тишине в комнате Брамжогло этого звука пития не было. Хм-м-м, но если Лабазнов отравился не в тот момент и не от пития чая в комнате турецкого разведчика, то когда?.. Кстати! Ему же хотелось пить еще в кабинете у Достанича — это тоже может свидетельствовать о том, что он был отравлен уже к тому моменту. Но где и кем? Где вообще он был в отрезок времени между двумя совещаниями у Достанича? Точно известны два места пребывания жандармского капитана — в кабинете, общем с поручиком Беусом, и у себя дома. Но вряд ли бы у Клариссы Робертовны возникло желание травить благоверного, причем именно сегодня. Тем логичней заподозрить Беуса! Пока оставим в стороне вопрос зачем? Но если он и сделал, то как надеялся отвести от себя подозрение? Точно рассчитать дозировку яда, чтобы человек начал умирать в строго определенный момент, невозможно. Что стал бы говорить Беус, ежели б Лабазнов потерял сознание не в комнате Брамжогло с недопитым чаем, а до того или после?.. И тут вспомнились судорожные движения умирающего капитана. Он будто хотел добраться до своего сердца. И это — подсказка! Беус дал своему начальнику яд, который дает картину смерти, произошедшую вроде как от сердечных болезней… Но там, в комнате Брамжогло, поручик всё переиграл и решил воспользоваться удачным поводом — списать всё на глупое самоотравление. (Между нами говоря, Лабазнов действительно не так чтоб сильно умен.) Кстати, если у Беуса тот же яд с собой, он может его и в остатки чая, что в стакане, капнуть. Тогда вообще не будет никаких сомнений в способе отравления. Горлис вскочил со своего кресла и начал мерять кабинет шагами. Что ж теперь делать с этими выводами, к коим он пришел? Доложить обо всём Достаничу и Дрымову? Но те, скорей всего, все дела уж закончили да и спать легли. Может, даже с каплями снотворными — для успокоения после тяжелого дня. Кроме того, Натан понимал: его сегодняшнее поведение, состояние эмоционального шока не способствуют тому, чтобы его предположениям доверяли. Да уж, лучше утром прийти — сначала к Дрымову в съезжий дом, а потом вместе с ним — к Достаничу. Но следом Горлис представил, как утром туда же, в съезжий дом, но в свой жандармский кабинет приходит Беус и… И начинает уничтожить следы всех неблаговидных деяний! Может, именно для этого он отравил своего коллегу и сослуживца?! А ежели так, то получается, что нужно сейчас же задержать Беуса. Но поскольку надеяться в это время ночи и в этих обстоятельствах больше не на кого, то придется делать сие самому. Значит, нужно срочно ехать на квартиру Беуса. Лабазнов как-то давал Горлису специальный лист с домашними одесскими адресами двух жандармов и пояснениями, как именно пройти к ним. Оставалось надеяться, что Натан не смял его, выбросив со злости… Не сразу, но лист нашелся — среди стопки бумаг, отложенных для черновиков. То есть он мог бы быть использован на обороте — да уж и выкинут. Но, к счастью, этого не произошло. Горлис пожурил себя за нелюбопытство — он даже не посмотрел места проживания капитана и поручика. А ведь это информация, которая может оказаться полезной при многих обстоятельствах. И вот сейчас — одно из них. Оказалось, что жандармы жили в одном трехэтажном доме на пересечении Почтовой и Преображенской улиц. Только капитан, будучи человеком более обеспеченным и семейным, обитал с женою в большой квартире на первом этаже, в части дома, выходившей на Преображенскую. А для поручика корпус жандармов снимал более скромную квартиру на третьем этаже со стороны Почтовой улицы. Впрочем, на листе бумаги рекомендовалось приходить к нему с черного хода, со двора. Ну вот — и адрес известен. Всё складывается так, что Горлису нужно немедленно ехать к Беусу. Только следует проверить снаряжение. Так, что там с тобою, верный нож Дици? Есть — в потайных ножнах, из коих будет удобно и быстро достать при необходимости. Что с надежной, тяжелой, как сабля кованого металла, тростью Жако? Вот она — у вешалки. Что с креплением, позволяющим превратить это всё в фехтовальное орудие по имени ДициЖак. В порядке. Тогда… Вперед! * * * Натан шел к нужному месту быстрым шагом. Едва ли не бежал, боясь опоздать. При этом он представления не имел, как будет действовать. И что станет делать, ежели, скажем, Беуса дома не окажется или он не станет открывать дверь. Взламывать ее, что ли?.. Вот и нужный дом. Горлис осмотрел на третьем этаже окна, каковые могли бы принадлежать квартире Беуса. Все были идеально темными. Что же дальше делать? Двери черного хода закрыты на замок. Но на этот случай в сюртуке у Натана лежала специальная отмычка для многих видов замков. Когда Кочубей был в тюрьме, один из преступников, находившихся там, подарил ее в благодарность за какую-то услугу. Степко, в свою очередь, передарил отмычку Горлису как человеку, более глубоко погруженному в криминальные расследования. И вот сейчас Натану сия вещица очень даже пригодилась. Он отпер дверь черного хода и поднялся на третий этаж к квартире Беуса. Теперь нужно было решать — стучать в дверь, будить поручика (ежели он дома и спит). Или же попробовать отпереть отмычкой, а там уж действовать по обстоятельствам. Горлис выбрал второй вариант, более рискованный. И… потерпел полнейшую неудачу! Дверь не открывалась, как Натан не старался. Стало быть, замок Беуса был устроен хитрее, чем прочие, или, может, Горлис просто еще недостаточно освоил навык взламывания чужих замков. Что ж, если так, то стоить постучать в дверь. Ежели Беус откроет, сходу придумать, что ему сказать, вряд ли спросонок тот будет слишком придирчив к логике пояснений. И далее — вывести на саморазоблачительный разговор, пользуясь эффектом неожиданности… Однако как ни стучал Натан, дверь не отпирали. И вообще, по ту ее сторону никаких шевелений не слышалось. Тогда Горлис спустился вниз, на первый этаж черного хода. Хотел выйти во двор, но передумал. Октябрьские ночи в Одессе холодные, а он оделся неподходяще для такой погоды. Так что если чего-то, точнее, кого-то ждать, то лучше это делать здесь. Вот только непонятно — сколько ждать, и чего, и кого? А вдруг Беус решил заночевать в больнице. Спит там где-то в кресле или на кушетке. Или, может, он отправился в свой кабинет в съезжем доме — у него ж наверняка есть право приходить туда в любое время суток. А может, в бордель поехал развеяться — он же несемейный… Ах, если бы Натан сейчас мог растроиться — то бишь разделиться на три части. А каждой из этих своих личностей проверить разные варианты местонахождения Беуса. Увы, сие невозможно. Значит, остается один вариант, каковой и следует выбрать. Горлис решил не искать добра от добра. Нужно оставаться там, где он сейчас находится. Вероятность того, что именно тут в конце концов появится Беус, наибольшая. Либо придет к себе домой, либо будет уходить. Вот только где его ждать в этом тесном помещении черного хода? Глаза нашего героя уже привыкли к темноте. И благодаря лунному свету, проникавшему в окно на втором этаже да немного добиравшемуся и сюда, осмотрелся, где бы удобней дожидаться Беуса. Из-за конструктивных особенностей дома на первом этаже недалеко от входа имелся закуточек, которого не видно ни от двери, ни с лестницы.