— О Несс? (Дается на удивление тяжело.) — Да, о Ванессе Джоунс. — Она придет меня навестить? Качает головой. — Нет, Конни. Не придет. На мгновение от ее слов становится больно. Доктор Робинсон это замечает, я вижу искорку в глазах. Толпа идиотов в ее голове радостно улюлюкает. — А как вы думаете, почему Ванесса к вам не придет? — спрашивает она, растягивая дюйм, который я ей уступила, в добрую милю. Долго и пристально на меня смотрит, глубоко вздыхает и, словно решая изменить тактику, заправляет за ухо непослушные шелковистые волосы. — По-моему, можно начать с самого начала. Какая оригинальная мысль! — Не откажусь от сигареты, — говорю я. Я не курю, но люблю собирать разные вещицы. — Здесь нельзя. Смотрю во все глаза. Она так поглощена правилами, что бывает просто утомительна! Решительно откидывается на спинку и встает. Морщась, потягивается. Подходит к окну, спиной ко мне, показывая, что вовсе меня не боится, что мы можем запросто стать подругами и попивать кофе. Не хочу, чтобы она заметила, как мой храбрый листок маниакально ей машет; я уже прониклась к нему собственническим чувством. Она медленно шагает вдоль ударопрочного окна. Наблюдаю. Мне нравится ее тело: сильное, широкое и плотно сбитое, готовое к тяжелому физическому труду, спортивное и неторопливое — необычное сочетание. Пытается открыть окно. Оно, естественно, заперто. В этом заведении запирают все: шкафы, окна, двери, головы. Сердится. Довольно мило. Берется за другое окно. Возможно, мнит себя этакой оригиналкой, открывательницей окон. Медленно идет обратно и садится. — Будете пользоваться компьютером, который мы вам дали? — Предпочла бы «Макбук эйр». Доктор Робинсон улыбается. Впервые приходит мысль, что, если б не сотня разных обстоятельств, она, возможно, мне понравилась бы. — Вы ведь журналистка. Не скучаете по перу? Она и вправду ничего не понимает! Это дерьмо в прошлом! — Иногда легче что-то записать. Просто расскажите свою историю, с самого начала… — Сколько вашим детям? Она скрещивает ноги и разглаживает юбку. — Можете скинуть файл в «Дропбокс». Я почитаю. Правильно я поняла, что все началось шесть лет назад? — А сколько вы знакомы с вашим Душкой Саем? Я начинаю ее раздражать. — Речь не обо мне, Конни. — Односторонние отношения не способствуют доверию. Улыбаюсь. Искренне. Мне весело. — Нет, правда, где вы познакомились с Душкой Саем? Она щурит уже прищуренные голубые глаза, склоняет голову набок и снова прислушивается к волку. Серьезная поза. Смахивает на директрису, ей бы с этим не переборщить… — Знаете, Конни, мы должны брать ответственность за свои решения и поступки. Под впечатлением от собственного глубокомыслия. Произносит коронную фразу: — Нельзя вечно прибегать к тактике уклонения. Раздумываю над этим, а она меняет объект созерцания и смотрит в окно. Наверное, заметила листок. Решительно поворачивается. — Я здесь, чтобы помочь вам. Мы можем работать, как вам захочется, меняться ролями, если нужно… Делает паузу, и идея повисает в воздухе. Надеюсь, выражение моего лица не оставляет сомнений: иди в жопу со своими играми! Солнце, кстати, скрылось, и в комнате резко темнеет. Доктор Робинсон сверлит меня своими странными голубыми глазами с карими крапинками. — Вы счастливы? — Скрещиваю руки, склоняю голову и прислушиваюсь к ее волку. — Интересная, хорошо оплачиваемая работа. И Душка Сай, а не тот, другой… Он преданный муж, да? Уложит детей в постель к тому времени, как вы вернетесь домой после тяжелого трудового дня помощи окружающим. Поболтаете в кухне, откупорите бутылку вина, перейдете в гостиную и поужинаете за парочкой серий скандинавской теледрамы. Подниметесь в спальню. А, вот незадача… — для пущего эффекта интимно понижаю голос. — Вдруг это та самая ночь, которую вы подсознательно избегали? Ежемесячный перепих из чувства долга. Или можно еще потянуть? Помешкать внизу или, наоборот, быстрее лечь и прикинуться спящей. Поймите меня правильно — вы хорошая жена, вы его любите, знаете, что для отношений секс важен. Об этом пишут все журналы, вы и сами говорите это пациентам, хулиганка этакая. И все же вы валяете дурака в ванной, на случай если ему придет в голову именно сегодня… Ясное дело, вы жутко устали. Спасать мир так утомительно! И потом, секс отнимает ужасно много сил. Но будем реалистами, сколько можно его избегать, если таковы условия сделки, неписаный контракт пары? Вы ложитесь в постель, надеясь, что он не… Но он все-таки делает робкий шаг, всего-навсего легкое прикосновение неуверенной руки. Вы знаете, к чему идет, чего он хочет, хотя даже он теперь почти уже сдался. Да, сегодня та самая ночь, когда надо себя перебороть, говорите вы мысленно. И поворачиваетесь к нему, показывая, что можно начинать, вы разрешаете. В процессе обнаруживается, что оно не так уж и плохо. Надо бы делать это почаще, думаете вы, ощущая его внутри. Вам даже приятно, хотя вы знаете, что все быстро кончится… Делаю паузу. Доктор Робинсон смотрит на меня во все глаза; мышцы лица немного расслабились. Подаюсь вперед и продолжаю шептать своим новым осипшим голосом, который всерьез начинает мне нравиться: — Трахаться-то легко, да, док? А вот поцелуй не сымитируешь! В нем — подлинная близость. Невыносим именно поцелуй. Когда вы в последний раз целовали Душку Сая? Не чмокали в щеку, нет, — целовали по-настоящему, растворяясь во рту… Подумайте о нем, его рте. О, этот рот, как отвратительно он ест, какие глупейшие вещи изрекает, как идиотски кривится! Рот, смотреть на который вы обречены следующие сорок лет. Вы пытаетесь об этом не думать. Оно и понятно — целая долгая жизнь без страсти… Откидываюсь назад и смотрю в пристальные немигающие глаза-бусинки; начинаю смеяться — по-настоящему. Она уже не так борза, как получасом раньше. — По-моему, мы все прибегаем к тактике уклонения. Вы не согласны, доктор Робинсон? Глава 2 Эмма ехала в автобусе. Кошмарный вечер. Часы перевели, и зима началась неожиданно, точно залепили пощечину. Эмма потерла рукой запотевшее стекло и всмотрелась в проплывающие мимо блестящие скользкие улицы Вуд-Грина, огни потребительства, отраженные в сверкающих тротуарах, одинаковых сердитых людей, хлынувших из метро с завидной целеустремленностью — армия мокрых и обозленных, марширующая куда-то в час всеобщей спешки. Автобус провонял затхлой одеждой, как в благотворительном магазине. Дождь обострил чувства, и Эмму преследовали звуки: шелест шин по лужам, шаги, рев моторов, голоса, металлическое буханье в чьих-то наушниках. Она пробовала углубиться в книгу «Отель „У озера“». Взялась за нее только потому, что та много лет пылилась на полке, а выкинуть, не прочитав, казалось неправильным. Кроме того, книжка была небольшая, легкая и помещалась в сумку. Но усилия оказались тщетными. Уставшая и раздраженная Эмма не могла сосредоточиться. В голове ворочался бесконечный клубок беспокойств. Уже несколько месяцев, как она забросила медитацию и йогу. В этом вся беда с медитацией: как только Эмма вновь обретала душевнее равновесие, она сразу забывала продолжать занятия. Нет, надо в самом деле внести ее в список приоритетов. В автобус набивался народ: служащие, обитатели бедных кварталов, припоздавшие школьники, пассажиры всевозможных убеждений и цветов кожи, одинаково усталые и мокрые. Взгляд привлекла женщина в чадре, с двумя тяжелыми сумками. Эмма опасливо уставилась на соседку — бесформенную тень, точно смерть без косы. Непонятно, смотрит ли в ответ — глаз не видно. Для Эммы, которую сегодня цепляла каждая малость, она была ходячим символом половой дискриминации, женщиной, которую мужчины ослепили и сделали невидимой. Это злило. Мы заслуживаем того, чтобы нас видели и слышали! И тут же Эмма ощутила укол совести и виновато подвинулась, давая женщине место, хотя подвинулась совсем немного, просто демонстрируя, что она хороший человек и не исламофоб. Или все-таки исламофоб? Нет, просто не переносит мужской шовинизм. Это проблема культуры, а не религии. Женщина в чадре села и поставила сумки между ног. Ее бедро то и дело касалось Эммы, и та инстинктивно отреагировала проверенным британским способом — сказала «извините» и снова отодвинулась, недвусмысленно показывая, что в ее пространство вторглись. Вместо того чтобы вежливо отстраниться, нога женщины немедленно заняла уступленное место. Эмма ощутила раздражение, потом опять вину: как бы соседка не заподозрила ее в расизме. Автобус резко затормозил, качнулся вперед, водитель ударил по клаксону. Эмме не терпелось оказаться дома и распрощаться с тяжелым днем. Словно фокусник, женщина в чадре извлекла из складок балахона сотовый. Эмма краем глаза наблюдала, как она листает список контактов; на ногтях красовались маленькие луны и звезды, намекая на стильную жизнь под покрывалом. Женщина звонила кому-то по имени Мо. Поднесла телефон к уху. Расстояние от него до Эммы было почти таким же маленьким, и она с удивлением обнаружила, что ждет, когда Мо снимет трубку. Он исправно ответил и попал на нагоняй, как, собственно, и Эмма. Голос женщины был громким и резким; она говорила на не поддающемся идентификации языке, и стало ясно: она вовсе не страдает от половой дискриминации. Эмма в изумлении слушала и даже несколько завидовала ее уверенности и смелости, тому, как мало ее заботило впечатление, которое она производит на окружающих, насколько она свободна в том, чтобы быть собой. Женщина с сарказмом выслушала дребезжащие возражения Мо. Эмма смутно гадала, откуда они, беженцы или иммигранты; в последнее время она стыдилась того, что является британкой. Оглядела автобус с дружелюбной улыбкой на устах, как бы прося извинения у соседки, — хотела показать, что она лично очень рада иммигрантам и беженцам, всем, кто попал в беду. Однако женщина не обращала на Эмму никакого внимания. Может быть, презирала эту страну с ее постыдными пьянками в центре города, молодежью, прожигающей жизнь в ночных клубах Магалуфа[2], упадком нравственности и ничтожными тщеславными заботами, в то время как в Средиземном море тонут дети. Эмму накрыла волна печали. Она отвернулась к окну. День выдался крайне беспокойный; голова болела, Эмма мучилась от замкнутого пространства и соседства этой женщины с ее немелодичным языком; ноздри раздражал запах мокрых тел, сиденье вибрировало от мотора, тепловая пушка гнала по ногам отработанный воздух, подошвы приклеились к грязному полу, у мужчины впереди плечи были усыпаны каплями дождя и крапинками перхоти… Человечество вызывало у Эммы отвращение, хотелось вылезти из собственной шкуры и сбежать. Выйдя из автобуса, она раскрыла зонт, съежилась, как все, и перешла дорогу. К тому времени, как оказалась на своей улице, дождь прекратился, и, убирая зонтик, она почувствовала себя глупо, что не заметила этого раньше. Навстречу брел старый Кларенс. У нее не было сил на разговор о переработке отходов или положении дел в Королевской почте, поэтому она достала телефон и притворилась, что сурово отчитывает провинившегося коллегу. Черно-белый кот, спасающийся от непогоды под припаркованной машиной, в этот фарс не поверил и проводил ее укоризненным взглядом. Продолжать спектакль пришлось до самой двери, пока Кларенс не свернул за угол. Эмма виновато оглянулась на кота, смущенно убрала телефон, встряхнула зонт и порылась в поисках ключей. Заглянула в щелку жалюзи — в гостиной горел свет. — Сай! — позвала она. В доме было тихо. Эмма невольно вздохнула с облегчением. Конечно, он ведь прислал сообщение — то самое, которое ее выдало. Она сняла пальто и туфли, бросила беглый взгляд на почту. Из интересного — лишь один подписанный от руки конверт. Адресовано доктору и миссис Робинсон. Возмутила вечная дискриминация по полу — если «доктор», то непременно мужчина! Эмма отшвырнула письмо и пошла в кухню. Открыла дверцу холодильника и, взяв початую бутылку «Сансера», налила неоправданно большой стакан. Открыла раздвижную дверь в сад и застыла, глядя на промокший газон. Похлопала по карманам, достала сигареты. Сделала глубокий йогический вдох, наполняя легкие ментолом. Она точно знала, отчего ей так неуютно. Терпеть больше не было сил. Эмма затушила сигарету, закрыла дверь и сделала то, о чем мечтала уже несколько часов, — включила «Макбук эйр». Когда в папке «Входящие» обнаружился новый документ, ее охватило странное ликование, словно впервые в жизни получила признание в любви. Файл был озаглавлен «Начало всего». Она кликнула, и сердце взволнованно подпрыгнуло в груди. Первый раз Эмма проглядела документ быстро, второй — прочитала обстоятельно. Это уже прогресс. Она мысленно похлопала себя по плечу (хотя и старалась не думать о более отдаленных последствиях работы с этой пациенткой и возможном повороте в карьере). Ее заинтриговала картинка жизни до преступления — мамочка, которая только что подстриглась, забрала дочь из садика и повела гулять в парк. Точь-в-точь как любая работающая мать: отвлекается на миллион разных дел, но балует свое чадо и старается изо всех сил. Эмма могла представить ее лишь такой, какая сейчас, в психиатрическом крыле, с ожогами и порезами, редкими пучками курчавых рыжих волос, налитыми кровью глазами, в которых совсем не осталось белого, только розовые участки и совсем красные (лопнули все до единого сосуды). Плюс страшные гематомы, следы невыразимого отчаяния — отвратительное ожерелье из желто-черно-фиолетовых полос на горле. Голос скрипит и пугает, как в фильме ужасов. Конни обернула шею ремнем безопасности, на двести процентов стремясь к забвению. В определенном смысле миссия увенчалась успехом, и стоит ли удивляться, что она ничего не помнит? Или дело в тайных механизмах человеческого мозга, который защищает нас до последнего с единственной целью — выжить? Эмма поднялась на второй этаж и стала набирать ванну; внимание привлек почти пустой флакон «Джо Малон», подарок сестры Саймона на Рождество несколько лет назад. Она открыла его и вдохнула аромат другой Констанс Мортенсен, эффектной рыжеволосой женщины — совсем не похожей на маленькое свирепое существо в безобразной комнате с яркими флюоресцентными лампами. Миссис Ибрахим сказала, что она смотрит в окно часами, иногда всю ночь напролет. Эмма наполнила флакон водой, потрясла и медленно вылила под кран. Удивительно приятный запах. Швырнула бутылочку в мусорное ведро и нечаянно поймала в зеркале свое отражение — не успела одурачить себя, втянув живот. Собственная внешность нагоняла тоску. Эмма попробовала распрямить спину и подобраться, но все было бесполезно. К счастью, пар быстро скрыл отражение. Выключив воду, она услышала, как хлещет в стекло дождь. Залезла в ванну и погрузилась целиком, благодарная судьбе за простые радости, за то, что может вот так смыть с себя тяжелый день, в отличие… в отличие от многих, с кем она сегодня разговаривала. Эмма терпеть не могла лечебницу. Ее казенный, пропитанный лекарствами воздух въедался в поры. Она всегда уходила оттуда с головной болью — там было слишком жарко и душно… Эмма смежила веки и опустилась еще ниже, оставляя на поверхности только лицо и отстраняясь от мира. Позволила телу всплыть в йогической позе со скрещенными ногами. Сделала несколько глубоких вдохов. Непременно надо возобновить субботние занятия, спина уже побаливает. Черт, трещинка на потолке… Бесполезно, не спрячешься! Перед внутренним взором стояли немигающие, налитые кровью глаза. Как они провожали ее взглядом, вбирая каждую деталь, оценивая, непрерывно молча комментируя… Абсурд! «Это я должна оценивать, комментировать и делать выводы! Но если Конни охота играть в эти игры, ладно — я подстроюсь». Спустившись, Эмма, кожа которой разгладилась и напиталась ароматом, опрокинула в себя остатки «Сансера». Подошла к колонкам, подключила телефон и открыла «Спотифай». Выбрала группу «Джой дивижн» и сунула в духовку полуфабрикат лазаньи. Прокрутила плей-лист, изменила жанр. Двигаясь вокруг стола в новом темпе, налила еще стакан. Открыла «Макбук». «Последний раз», — сказала себе и кликнула документ. — Привет, солнышко! Еще не спишь? Эмма не слышала, как щелкнул замок, и от неожиданности подпрыгнула. Сай. Насквозь мокрый и навеселе. — Как вечер? Нормально? — Она закрыла компьютер и повернулась на стуле. В состоянии легкого подпития в нем было что-то непринужденное и привлекательное. Сай чмокнул ее в лоб, как ребенка. Пахнуло пивом. — Ага… Умираю с голоду! — Он поставил сумку на пол и заглянул в холодильник. — Хорошо пахнешь, — добавил равнодушно. — Кто был?.. Доешь лазанью. Разогрей.